Его теплые губы обследовали линию ее скул, неторопливо дегустируя ее так, словно ничего в мире он никогда не желал больше этого и располагал массой времени на то, чтобы попробовать ее на вкус. Лишь стальная выпуклость в джинсах выдавала его нетерпение. Она же прижималась к нему так сильно, что могла ощутить каждую конвульсию его пульсирующей плоти, призывавшей ее к тому, чтобы раздвинуть ноги и позволить ему оказаться еще ближе к ней.
Затем его рот нашел ее губы, и вся сдержанность окончательно обратилась в пыль. Поцелуй был жестким, глубоким, изголодавшимся. Его язык сновал по ее рту. Страсть закипала во всех ее нервных окончаниях, делая тело горячим и мягким, как воск. Свободную руку он положил ей на грудь, нащупал соски сквозь слой ткани и нежным щипком пробудил их к жизни. Теперь она принадлежала ему; она не сопротивлялась его ласкам, и одежда, все еще отделявшая от нее его тело, внезапно показалась ей невыносимой. Ей хотелось всего. Всего, что он мог ей дать. И внезапно с необычайной ясностью она поняла, что именно сейчас должна сказать то, что хотела. Минута промедления — и будет слишком поздно.
Доказательством того, какой силой воли она обладала, мог послужить лишь тот факт, что ей удалось оторваться от его рта.
— Нам нужно поговорить, — произнесла она напряженным, хриплым голосом.
Он застонал и рассмеялся одновременно.
— Господи, — пробормотал он с нескрываемым огорчением в голосе. — Такие слова способны напугать любого мужчину. Подождать не может?
— Нет, дело как раз в том, что мы сейчас делаем.
Он глубоко вздохнул, прислонившись к ней лбом:
— Ты истинная садистка, тебе это известно?
Лорна запустила руки в его черные шелковистые волосы, чувствуя прохладные пряди и жаркую кожу.
— Сам виноват. Я чуть не забыла.
Ей казалось, что язык ее немного распух и она говорит медленнее обычного. Да, виноват во всем был решительно он.
— Ладно, поговорим.
В словах его отчетливо звучала обреченность. Обреченность простого мужчины, которому просто хотелось секса. Она бы рассмеялась, если бы не боялась, что волна ее собственного желания захлестнет все остальное.
Она сглотнула, стараясь сформировать и выразить мысль должным образом.
— Мой ответ… займемся ли мы этим… зависит от тебя.
— Тогда мой ответ «да», — проговорил он, куснув ее за мочку уха.
— Эта штука с контролем сознания… ты должен остановиться. Я могу быть пленницей или любовницей, но и тем и другим я не стану.
Он поднял голову, взглянув на нее пристально и серьезно:
— Я не контролирую твоих желаний. И не принуждаю тебя.
В голосе его прорезались сердитые нотки.
— Я знаю, — ответила она, и дыхание ее невольно сбилось. — Я чувствую разницу, поверь. Просто… У меня должен быть выбор, оставаться или уйти. Я должна быть свободна. Ты не можешь и дальше дергать меня за веревочки.
— Это было необходимо.
— Вначале. Я ненавидела это тогда и ненавижу теперь, но вначале у тебя были серьезные причины. А теперь их нет. Думаю, ты слишком привык получать свое, дранир.
— Ты бы сбежала, — настаивал он.
— Таков мой выбор. — Она не должна сдаваться. Дантэ Рэйнтри — это сила природы; вступать с ним в интимные отношения — уже достаточный вызов, даже не принимая во внимание его способности связать ее силой мысли. Он либо подчинится ее выбору, либо они останутся тюремщиком и пленницей. — Либо наравне, либо мы друг другу никто.
Трудно сказать, о чем он думал, но Лорна видела, что ему не импонировала мысль полностью отказаться от контроля над ней. Интуитивно она понимала его дилемму. Умом он понимал ее правоту, на более примитивном уровне не желал отпускать ее и готов был проявить столько деспотизма, сколько считал необходимым.
— Все или ничего. — Она встретилась с ним глазами, как с соперником на боксерском ринге. — Ты никогда больше не должен применять ко мне контроль сознания. Я тебе не враг. Когда-то ты должен научиться мне доверять, и этот момент наступил. Или ты планировал навечно меня к себе приковать?
— Не навечно. — Он тяжело вздохнул. — Просто, пока…
— Пока — что?
— Пока не захочешь остаться.
Она улыбнулась в ответ на столь откровенное признание, запустив обе руки в его волосы.
— Я хочу остаться, — просто ответила она и поцеловала его в подбородок. — Но когда-нибудь могу захотеть уйти. Ты должен рискнуть, и, если этот день наступит, ты должен будешь меня отпустить. Я рискую не меньше, ведь может наступить день, когда ты больше не захочешь видеть меня рядом. Дай мне слово. Обещай, что никогда больше не используешь на мне контроль сознания.
Она видела, как бурлят в нем ярость и боязнь. Видела, как он стиснул зубы. Она понимала, о чем его просит; отказаться от силы — это наперекор всем его инстинктам — мужчины, равно как и дранира. Он обитал в двух мирах — нормальном и паранормальном. И в обоих он являлся боссом. И как ни сводил он к минимуму свою уникальность, боссом оставался. Не являйся он драниром Рэйнтри, инстинкт доминирования приходилось бы сдерживать, но реальность такова, какова она есть, и он был королем в этом мире.
Внезапно он отпустил ее и сделал шаг назад. Взгляд его был пронзительным и даже свирепым.
— Ты можешь идти.
Лорна с трудом подавила в себе протест, внезапно лишившись его прикосновения и тепла. Что он сказал?
— Ты разрешаешь мне, или это приказ?
— Обещание.
Внезапно ей стало трудно дышать. Губы задрожали, и она начала было что-то говорить, но он поднял руку, остановив ее:
— Кое-что еще.
— Что?
Его зеленые глаза почти горели решимостью.
— Если останешься… за себя не ручаюсь.
Справедливое предупреждение, подумала она. Голова немного кружилась. По телу пробежала легкая дрожь.
— Я остаюсь, — выговорила она, делая полшага вперед.
Полшага — это то, что она успела сделать прежде, чем он двинулся навстречу, и вся та сила, что до сего момента томилась в заключении, двинулась вместе с ним. Если она свободна, то и он тоже. Он подхватил ее на руки и понес в спальню с такой скоростью, что все поплыло у нее перед глазами. Время постепенного, осторожного соблазнения прошло — осталась лишь обнаженная страсть. Он бросил ее на кровать и опустился следом, стягивая с нее одежду грубыми, нетерпеливыми рывками, хоть она и помогала ему. Ее руки дрожали, когда она расстегивала пуговицы, «молнии» и крючки, ослабляла шнурки… Он сорвал с нее обувь и джинсы, пока она расстегивала его рубашку, снимал с нее нижнее белье, пока она расстегивала его ширинку, что затрудняла его огромная эрекция.
Он снял джинсы и шорты и откинул их ногой.
Лорна пыталась дотянуться до него, погладить его страждущую плоть, но он, подобно огромной волне, прижал ее своим весом к кровати. Он вошел в нее не осторожно, а жестко, быстро и сильно. Глубоко.
Она сдавленно вскрикнула, шокированная силой толчка, одновременно прогнувшись ему навстречу. Его жар обжигал ее внутри и снаружи. Он вышел из нее, вошел снова… И снова. В ее мозгу мелькнул упреждающий сигнал о том, что может означать этот жар, и она с трудом проговорила:
— Презерватив.
Он выругался, привстал и открыл ящик тумбочки. Первый презерватив он разорвал, когда натягивал. Снова выругался и уже осторожнее надел второй. Защитившись должным образом, он снова в нее вошел, и тела их застыли, прижавшись друг к другу, по мере того как чувство облегчения настигало их. Слезы лились по ее щекам. То был не оргазм. Скорее… освобождение. Словно не проходящая боль неожиданно покинула ее тело. То было окончание — не сексуальное, а нечто, идущее намного глубже. Как будто некая ее часть отсутствовала и вдруг появилась. Она чувствовала, что наполнена и что прежде не понимала своей опустошенности. Понимала, что сыта, прежде не зная, что испытывает голод.
Он приподнялся на руках, снова медленно опустился и вошел в нее.
— Не плачь, — пробормотал он, целуя слезы на ее мокром лице.
— Я не плачу, — ответила она. — Просто слезы сами текут.
— Ясно.
Он ответил так, словно все понял, и, может быть, так и есть. Двигаясь, он смотрел ей в глаза, наблюдая за ее реакцией и готовностью. Она одновременно была расслаблена и напряжена; расслаблена потому, что знала — он не оставит ее, а напряжена по причине нараставшего возбуждения.
Все произошло быстрее, чем она ожидала. Вместо того чтобы зародиться медленно, постепенно, оргазм настиг ее как внезапно налетевший вихрь и сотряс ее тело. Дантэ набрал обороты и кончил следом за ней.
Когда она снова смогла дышать, смогла открыть глаза, первым, что она увидела, был огонь. Все свечи в комнате горели.
— Скажи, почему ты отрицала свой дар?
Они лежали вместе. Голова ее покоилась на его плече, и оба они едва успели прийти в себя. Перевести дух после того, что, казалось, сродни катаклизму. Оба долго молчали и лишь поглаживали друг друга. Касания заменяли им слова. Слова утешения и признаний.
Она вздохнула. Впервые в жизни чувствуя, как детство со всеми его горестями отдаляется от нее.
— Думаю, ты и так знаешь. История отнюдь не оригинальна и не интересна.
— Возможно. Все равно расскажи.
Она улыбнулась, уткнувшись ему в плечо, довольная тем, что он не слишком настойчив, но улыбка ее увяла так же быстро, как появилась. Говорить о матери было трудно, невзирая на то что в последний раз она видела ее пятнадцать лет назад. Возможно, вспомнить ее с легкостью не удалось бы никогда, но, по крайней мере, боль и страх накатывали не сразу.
— Тяжелое детство. Но у многих детей оно тяжелее. Моя мать не сделала аборт лишь ради того, чтобы получать ежемесячный чек. Она повторяла это каждый месяц, когда он приходил. Помахивала конвертом у меня перед носом и говорила: «Вот единственная причина, по которой ты жива, маленькая дрянь». На эти деньги она покупала наркотики и выпивку.
Он ничего не ответил, лишь поджал губы.
Она устроилась поудобнее, прикорнув у его плеча, и лежала так, впитывая в себя его тепло. Она знала, что он горячий на ощупь, но приятно было осознавать, что это не игра ее воображения.