Григорий не заставил себя ждать и спустился вниз.
— Присядь, базар есть, — негромко произнес авторитет.
Парфен присел к нему на краешек шконки.
— Малявочку за тебя передали ваши, привет тебе и все такое. «Дачку» зашлют сегодня-завтра, как только нужный человек на дежурство заступит. Да! Самое главное, — опытный вор понизил голос, — напротив тебя Калган лежит — остерегайся его. Они с Улыбкой кореша были. Пока я здесь, он не рискнет тебя тронуть. Но через пару недель я, дай бог, откинусь отсюда. Тогда Валета держись.
Григорий посмотрел на разбитного парня, который заговорил с ним первым, когда он переступил порог камеры. Тот подмигнул ему, улыбнувшись.
Парфен очень серьезно отнесся к словам вора. Теперь он понял тот пристальный взгляд, которым одаривал его лежащий напротив Калган — тот самый мужик средних лет с бесцветными рыбьими глазами. Григорий прикинул, сколько у него шансов выстоять в драке против мужчины, и понял, что немного.
Химик, казалось, прочитал его мысли, усмехнулся по-особому, по-блатному.
— Главное, живи правильно, по понятиям, и все пучком будет! — успокоил он парня.
На Григория его слова подействовали слабо — он был новичок в тюремной жизни, и все ему казалось пока кошмаром. Вечером того же дня он стал свидетелем жуткого проявления тюремных нравов.
В камеру пришел новичок. Валет и Калган тут же взяли его в обработку.
— Ой, кто к нам пожаловал? — дурашливо пропел Валет, «подплывая» к парню.
— Эн-то «он» или, может быть, «она»? — вторил ему Калган.
Парень стиснул зубы и не отвечал на оскорбления.
— Ты что харю прячешь, когда с тобой люди базарят? — одернул его Калган, когда тот хотел пройти мимо.
— А о чем мне с тобой разговаривать? — просипел тот, отводя взгляд.
— А расскажи-ка, дорогой, как ты Клешню вложил? — не отпускал его рукав Калган. Валет стоял в проходе, загораживая незнакомцу путь. Загорелый дедок и Химик вообще никак не реагировали на появление в камере нового человека, Цыган поглядывал в его сторону, но тоже сохранял нейтралитет. Парфен тоже лежал молча, наблюдая, что же будет дальше.
А дальше было следующее. Калган с Валетом избили парня до бессознательного состояния и оставили валяться у параши.
— Там самое место суке, — вполголоса прокомментировал их действие Химик и больше не обращал на горемыку никакого внимания.
Через день незнакомого парня перевели в другую камеру.
— Ну и слава богу, — заметил Ворон — седоволосый дед, которому на самом деле было чуть больше пятидесяти лет. Раньше он был авторитетным вором, но в последнее время спился и подался в бомжи. Залетал по мелочи, кочуя с нар на подмосковные помойки и обратно. — Стукач в камере — последнее дело!
— А откуда узнали, что он стукач? — поинтересовался Парфен.
— О-о, брат! — усмехнулся Ворон. — Тут почта не то что государственная! Малявочка дойдет точненько, аккуратно по адресу! Ты еще не заплыл в хату, а про тебя уже все известно!
Ну а в целом тюремная жизнь была полна скуки. За три дня, что его не вызывали на допрос, Григорий успел даже соскучиться. Единственная радость — пацаны организовали передачку через купленного охранника: заслали как положено — тушенки, сигарет, сгущенки, в общем, всего того, чего лишен человек в тюрьме и обилие чего, как правило, не замечает на воле.
На третий день Тарасов вызвал его к себе. Григорий внутренне содрогнулся, представив, что его ожидает новый разговор с «машкой», но ничего этого не было. Да и допроса как такового не было.
В кабинете следователя, кроме самого Тарасова, был еще один до смешного худой мужчина с выпуклыми глазами. Мужчина был одет с иголочки, словно желал безупречностью костюма компенсировать свою внешность. Мужчина оказался адвокатом. Во время допроса он сидел молча, ни разу не нарушив молчания, и только под конец спросил следователя, когда он сможет ознакомиться с материалами дела.
Григорий поглядывал на адвоката, ожидая от него вопросов. Но тот вообще не замечал его.
Олег Андреевич большей частью дублировал все те же вопросы, что и накануне. Посоветовал, на всякий случай, чистосердечно признаться. Парфен отказался и был отправлен в камеру.
По возвращении неожиданный интерес к нему проявил Химик.
— Тебе малявка с воли от братанов, — с такими словами он передал Гришке небольшой клочок бумаги.
«Молчи, стой на своем, поможем!» — печатными буквами было написано на небольшом листочке. И больше ничего.
— Если есть какие мысли, поделись, — глядя на него, скупо произнес Химик. — Что смогу — подскажу!
Гришку прорвало. Сначала осторожно, затем все более горячо, а под конец почти взахлеб он поведал о том, что произошло в последние три дня. Единственное, он не стал рассказывать вору о Татьяне, считая это дело личным и никого не касающимся. После того как выговорился, Парфен почувствовал почти физическое облегчение. Как будто с него сняли непосильное ярмо.
— Короче, о чистосердечном и не думай! — строго глядя на него, посоветовал Химик. — Следак только этого и ждет. Стой пока, а там время покажет!
Уже позже, вспоминая этот разговор, Парфен понял, насколько наивно и глупо он поступил, доверившись Химику.
Теперь уже все поглядывали на приближающуюся колымагу: и осужденные, и охрана. Дождь, поначалу робкой изморосью сыпавший с неба, постепенно замолотил уже не на шутку.
«ЗИЛ», оборудованный будкой для перевозки заключенных, очень медленно приближался, и, хотя никто из сидевших на корточках людей не спешил оказаться за колючей проволокой, в данных обстоятельствах они в душе невольно проклинали шофера и его допотопную технику.
Парфен еще ниже опустил голову и вспомнил тот день, когда он решил свою дальнейшую судьбу.
В то утро Тарасов вызвал его на допрос сразу после завтрака.
«Еще в кишках не улеглось, а уже тащат!» — недовольно подумал Парфен, хотя после тюремного завтрака и укладываться было особенно нечему. Он по привычке заложил руки за спину и потопал впереди конвоира.
Тарасов его встретил, как всегда, сдержанно. Вообще, после того памятного первого раза никаких наездов на Григория не было. В тюрьме он кантовался уже около двух недель, и следователь вызывал его всего три раза. Адвокат один раз побеседовал и пропал, оставив о себе в память запах дорогого одеколона и кучу полунамеков и обещаний.
Но сегодня разговор произошел необычный.
Необычное началось с того, что Тарасов был не один. Вместе с ним в камере, куда доставили Гришку для допроса, присутствовал и Ходаков.
— Ну, Парфенов, — решительно хлопнул ладонью по столу Олег Александрович, — наши лясы да басы с тобой закончились! Учти, — поглядев на парня, предупредил капитан, — разговор у нас с тобой задушевный, без протокола, так что… — вместо продолжения фразы он обменялся загадочным взглядом с товарищем и коллегой и оставил обдумывать концовку Парфену самому.
Гришку заинтересовало такое начало беседы. Он сосредоточился, ожидая ее продолжения.
— Для начала дай ему послушать, — кивнул капитан, и старлей достал диктофон.
— Парфен, хм-хе-хе, — голос, больше похожий на скрежет, безусловно принадлежал Вадиму. Но в каком состоянии должен быть приятель, чтобы так разговаривать? Наверное, у него на лице были написаны все его мысли, поскольку Тарасов тут же вставил короткую справку:
— Он, умирая, попросил диктофон специально, чтобы передать письмо тебе!
— … Гришка, брат, спасибо, что не бросил… Хе-хе… хотя и не надо было со мной возиться, глядишь, ты бы ушел…
«Так он думает, что я из-за него залетел!» — быстро отметил про себя парень, вслушиваясь в каждое слово умирающего друга. Затем из динамика вновь раздался негромкий голос.
— Послушай, я тебе тогда не успел сказать… у тебя, братишка, выхода нет! Делай все, как следак скажет, только пусть они тебя на особую зону спрячут…
Гришка поднял голову, пристально всматриваясь в аппарат на столе, не веря, что Свирид мог сказать такое.
— Нас с тобой да и Мишку Макара, похоже, списали. Нас, я догадываюсь зачем, а ты… ты засветился с той бабой на первом деле!
Гришка приходил в ужас, леденея от того, что слышал.
— Братан… — Тихий, как шелест осенней листвы, голос заставлял цепенеть парня. — Ты думаешь, какой срок тебе отвалят… а срока-то не будет!
Дальше магнитофонная пленка некоторое время прокручивалась вхолостую, затем последовал щелчок.
— Он… — Гришка не решился до конца озвучить свой вопрос, только посмотрел молча на Тарасова, затем на оперативника.
— Да, он умер, — подтвердил невысказанную мысль капитан.
С минуту в камере стояла полная тишина. Потом Гришка тяжело вздохнул, низко опустив голову. До него дошло, что все это не вымысел и не чья-то бредовая фантазия, а самая настоящая правда. Все последние дни он размышлял об обстоятельствах произошедшего. О том, что их со Свиридом и Макаром так резко подорвали на дело, о странной встрече с ментами почти у самого подъезда авторитета. Затем неожиданное и очень уж своевременное возвращение пэгээсников. И если у Гришки уже не оставалось никаких сомнений по поводу подставы, единственное, что он не знал, кто им все это организовал. На старших думать хотелось меньше всего. Не из-за того, что Парфен проникся душой к лидерам группы, — просто так себе спокойнее было. Все же оставалась надежда, что тебя вытащат, прикроют! И знакомство с Химиком, записка с воли, передачка, наконец, — все это подняло уверенность в том, что он не брошен, не один!
Тарасов, внимательно наблюдавший за парнем, тихо сказал:
— Хочешь, я тебе весь расклад дам?
Гришка молча смотрел на него, но взгляд без всяких слов говорил: «Да, хочу!» Слишком напутано у него было в голове, чтобы из общей сумятицы выделить правду. А она ох как нужна была ему!
— Ну, так слушай! — не торопясь, начал капитан. — А если что, — он кивнул в сторону старшего лейтенанта, — Артем Михайлович поправит! Короче, — начал после недолгого раздумья Тарасов, — решился вопрос о твоей короткой жизни после того, как ты засветился с той женщиной! Ведь не ты исполнял? Не ты! Но убийцу и заказчика сдать мог! Вот и подписал ты себе именно тогда смертный приговор! Но зачем молодого и здорового парня просто так мочить, когда можно его еще использовать!