Прежде он был рабом своей жизни. Теперь он стал призраком.
Каким цивилизованным, каким раздольным, каким приличным должно быть было все, пока его нос не свихнулся, пока его глаз не заплыл. Никуда было не деться от пристальных взглядов. Никто не смеялся над ним, но все смотрели на его фингал.
Единственным местом, где он чувствовал себя более или менее сносно, был паб «Адам и Ева». Здесь никто не смотрел на его подбитый глаз. Никто не обращал на это внимания. Потому что у каждого был подбитый глаз. Даже у мужчин.
Гэл Апланальп не звонила.
В «Танталус пресс» он продолжал доброжелательно следить за творчеством Кита Хорриджа. С поэтами он всегда был снисходителен и кроток. Когда за год до их свадьбы Джина стала спать с литераторами, Ричард обнаружил, что ему гораздо легче совладать с ревностью, когда она спала с поэтами, гораздо легче, чем когда она спала с прозаиками и особенно с драматургами. Ему нравились поэты, потому что у них не было ни влияния, ни денег.
Он даже как-то написал Хорриджу и дал ему совет относительно следующего четверостишия:
В опадающей пене обломки
времени. Стасис — это эпитафия,
сизигия песка.
И Хорридж переработал эту строфу, сделав ее еще более туманной. Возможно, Ричарду следовало послать этого Хорриджа ко всем чертям. Возможно, Ричард переоценил Хорриджа. И все же Ричард ответил на письмо Хорриджа: написал ему, что право на туманность надо заслужить.
Хорриджу двадцать девять лет. Хороший возраст для поэта.
Ричард зарезервировал в «Маленьком журнале» место под благоприятные рецензии на две книги: вышедший в мягкой обложке сборник рассказов Эльзы Отон, поэтессы и прозаика из Бостона, — «Всегда в седле» и недавно опубликованную монографию профессора права Денверского университета Стенвика Миллза «Юриспруденция».
Ричард три часа просидел в пабе, уставившись на похожую на копну сена голову Энстис, склоненную в тяжком раздумье над тем, что представлялось ей единственной альтернативой самоубийству: переселением на Кэлчок-стрит, 49Е.
В начале декабря Ричард обедал с редактором «Воскресного вестника», в котором должен был выйти его детальный литературный портрет Гвина Барри.
— Прежде всего мы хотим знать, — сказал редактор, — то, что хочет знать любой читатель: какой он на самом деле.
Вы знаете его лучше, чем кто-либо. Короче, если в общих словах: какой он на самом деле.
Другими словами, продолжал редактор, от Ричарда требуется исследовать, с какими трудностями сталкивается преуспевающий романист конца 90-х годов XX века.
За день до явки в суд по поводу вождения автомобиля в нетрезвом состоянии Ричард предпринял на «маэстро» поездку на Роксхолл-Парейд. Дверь открыла Белладонна в черном костюме, черной шляпке и под черной вуалью. На сеточке вуали тускло светились серые блестки, отчего вуаль напоминала паутину с дохлыми мухами. Они направились на Холланд-парк. Надо сказать, что Ричард вовсе не чувствовал себя сутенером, сводником или провокатором. Он чувствовал себя просто таксистом.
И Гвин принял его именно как таксиста. Без тени улыбки он провел Белладонну в свой кабинет. А Ричард тем временем слонялся по кухне Гвина, так и не смог почитать новую биографию, но зато выпил пива.
Когда он вез Белладонну обратно, она сидела тихо и, может быть, тихо глотала невидимые под вуалью слезы. Ричард спрашивал ее несколько раз, что случилось, но она упорно твердила: «Ничего».
В суде Ричарда должным образом поувещевали, оштрафовали и лишили прав на год.
Деми в третий раз провалилась на экзамене по вождению.
Бац не мог понять, в чем дело. «Это выше моего понимания», — говорил он, когда, оскорбленный до глубины души, вез ее из Уолтем-стоу. Не только инструктор, но и экзаменатор — оба были выходцами из Вест-Индии. Мало того — они были родом с одного острова.
Пока они ехали к центру Лондона, Бац немного оттаял и научил Деми, как можно использовать задние фары для выражения благодарности. Часто, когда вы подстраиваетесь к транспортному потоку с боковой дороги и ваш коллега-водитель сдает назад, уступая вам место, у вас просто нет времени, чтобы хотя бы помахать ему рукой в знак благодарности. Так вот, помигав задними фарами, вы можете выразить свою благодарность пропустившему вас водителю.
Когда в ближайшее воскресенье они играли в шахматы, Ричард спросил Гвина, что произошло между ним и Белладонной.
— Ничего, — ответил тот. — А чего ты ждал? Я хотел потолковать с ней об оральном сексе, а она просто хотела поговорить об «Амелиоре». Это ее «библия». Похоже, многие из молодых прониклись книгой. Хочется верить, что она внушает им надежду.
— J'adoube,[7] — сказал Ричард, обнюхивая кончики пальцев.
— Знаешь, ее даже включили в учебную программу. И не только в Америке, где этого можно было бы ожидать. А здесь — в этой затхлой старой Англии!
— Мат в три хода, — сказал Ричард. — Нет, в два.
Гэл Апланальп не звонила.
Дважды в день этот долбаный английский придурок с ревом проносится по Кэлчок-стрит в своей немецкой машине на скорости шестьдесят миль в час. Это похоже на низко летящий самолет — такое может привидеться только под кайфом…
Ричард никак не мог понять этого ублюдка. Куда он так спешит? Неужели он думает, что кто-то где-то ждет его хотя бы секундой раньше, чем он и так там окажется.
Как-то так всегда получалось, что, когда по ней проносилась эта немецкая машина, Ричард оказывался на улице: он стоял, застыв от отвращения, а его проклятия заглушало и сдувало проносившимся мимо ураганом. Тупая непробиваемая скотина. Белая рубашка, ослабленный узел галстука и темно-синий пиджак на крючке сзади.
— Ну, что за ублюдок? — всегда громко вопрошал Ричард. — Гоняет по моей улице со скоростью сто километров в час — хочет задавить моих детей.
Ричард позвонил Деми.
— У меня все нормально, — сказала она. — Как ты?
— Терпимо, — ответил он.
Иногда Ричард отвечал в таком духе. Его фингал перестал быть беспросветно черным. Теперь веко отливало фиолетовым, а глазная впадина приобрела веселенький, можно даже сказать, жизнерадостный желтоватый оттенок.
— Деми, я сейчас пишу большой очерк о Гвине. Это означает, что нам придется пообщаться. Скажем, пообедать вместе. А может, совершить небольшой круиз.
— Я готова. А что ты?.. Как ты?..
— Что я хочу узнать? Как обычно, я полагаю. Что заставило принцессу увлечься мрачным маленьким валлийцем?
— И что же?
— Не знаю.
— Значит, ты хочешь?..
— Деталей и подробностей.
Деми назвала ему дату в середине января и сказала:
— В конце недели я еду домой. Так что можешь приехать в пятницу или в субботу. Переночуешь. Никаких формальностей. Будут только члены семьи.
— А Гвин будет?
— Нет. У него какие-то дела с Себби.
— Отлично, Деми.
Теперь Джина больше не смотрела на Ричарда как на безумного. Теперь Джина смотрела на Ричарда как на больного. А как же он смотрел на нее? Он наблюдал, как, стоя у плиты, Джина жарит ему отбивную. Ее хрупкая фигурка, изгиб открытой шеи… Кто-нибудь, кто не очень хорошо знал Джину, мог бы подумать, что этим оттенком запекшейся крови ее волосы обязаны листьям и молодым побегам тропического кустарника, обычно называемого хной. Но при одном лишь упоминании о хне Джина хмурилась и никогда ею не пользовалась. Ричард мог бы выступить ее свидетелем: ей не было в этом никакой необходимости. А как он когда-то зарывался лицом в эту улику, эту достоверную информацию, как смотрел на нее, воображая себя в пробковом шлеме — автором самоубийственных путевых заметок (медленный водопад, темные изогнутые стебли виноградной лозы); эта неподдельная каштановость в слюне его любви. Но это уже было в прошлом. Теперь секс для него был повсюду и нигде.
Он рассказал Джине о приглашении Деми.
— Прекрасно, — ответила Джина. — Я могу съездить к маме. А о чем ты собираешься писать в своем очерке? О том, как ты его ненавидишь?
Ричард поднял на нее глаза. Он считал, что об этом никто не знает.
— Я не ненавижу его.
— А я ненавижу. А ты просто думаешь, что его романы — дерьмо. Ты это собираешься написать?
— По правде говоря, не знаю, как я мог бы это сделать. Все подумают, что это из зависти.
— А что слышно от Гэл?
— Ничего нового.
— …Нам надо поговорить.
— Я знаю.
— И не откладывая надолго. — Овальное лицо Джины низко склонилось над миской с кашей. Она из провинции, а там все хорошо: мешки с пшеницей, светло-золотистый яблочный сидр. — Как нам быть на Рождество? Надеюсь, Лизетта сможет помочь. И это должно быть немного дешевле, ведь ей не надо будет прогуливать школу. Тебе нужно отдохнуть.
— Ну, отдохнуть — не совсем то слово. Я собираюсь работать.
— Но все же ты сможешь сменить обстановку, — сказала Джина. — А это и есть отдых.
Один парень на свой сорок первый день рождения купил себе спортивный автомобиль и, сидя за баранкой, с ревом преодолел кризис среднего возраста.
Другой после смерти матери занялся разведением роз.
Кто-то, после того как его брак развалился, отправился путешествовать: сначала — в Израиль, а потом — в Африку.
Все они страдали. Страдания эти были посланниками смерти.
Некто, кого мучили механические шумы в ухе, прикрепил к ботинку зеркальце и подолгу стоял в местах, где толпились женщины.
А другой, зачесывавший себе волосы наверх от правого уха, вообще отрекся от любви женщин и стал искать любви мужчин.
Еще один (он еще мог различать проезжающие мимо автобусы) начал отвечать на предложения, которые оставляют на карточках в телефонных будках на углу.
Все они сравнивали то, что с ними было, с тем, что будет.
Один стал воздерживаться от употребления мяса, рыбы, яиц и плодов, пока они сами не упадут на землю.
А другой растолстел, и ему стали сниться сны о том, что он не лезет ни в одну дверь.