— Слушай, — сказал Тринадцатый. — А что, если мы попробуем шестьдесят восемь?
— Шестьдесят восемь?
— Шестьдесят восемь.
— А что это такое?
— Ты сделаешь мне, а я буду тебе должен.
— Тринадцатый!
— Или так, или никак, как хочешь.
Лизетта предпочла никак. Через какое-то время она ушла. Ну и ладно, подумал Тринадцатый. Он повозился с несчастным видом, ахнул и мягко дернулся над бумажными салфетками. Нет, ссориться с ней не надо. Хорошие деловые отношения. Адольф появился в 12.45, с книгой, молчаливый и довольный. Отвезти его домой, а потом закатиться куда-нибудь.
— Это еще что?
Он увидел прилепленную к спидометру резинку. Тринадцатый отковырял ее и молниеносно сунул в рот, даже не заметив, как проглотил этот холодный серый комок.
Возможно, у всех у них было то, чего не было у Ричарда.
Это было у Тринадцатого. Пройдитесь с ним по улице — и вы поймете, что он видит то, чего не видите вы. Он видел, что кесарево, а что слесарево, видел, кто лох, а кто парень не промах, видел все замки и щеколды, где что лежит без присмотру и само идет в руки, что можно незаметно отвинтить, открутить и унести. Стоило ему зайти в какой-нибудь магазин, как глаза у него вспыхивали, и в голове вертелись сложные подсчеты.
Это было у Скуззи, хотя в нем это шло не тем руслом. Инфракрасное видение в городе; ночное зрение дикаря.
Это было у Белладонны. Чтобы преобразиться, нужно первым делом придумать себе новое имя. Романисты на страницах своих произведений занимаются этим постоянно. На улице же единственный, кого вы можете переименовать, это вы сами или кто-нибудь, кого вы знаете, так что у каждого будет по два имени, как на телевидении.
Даже у Дарко это было. Когда он приехал в Лондон со своим мешком инструментов, даже воздух на площади Оксфорд-Серкус был пропитан порнографией, витрины магазинов были похожи на страницу из рекламного проспекта, а машины выпячивали свои формы и манили, как женщины — разные клио, старлетки, принцессы улицы.
По правде говоря, леди Деметру Барри совсем не просто описать на бумаге. Описание ее сопряжено с трудностями не потому, что она прелестная блондинка с пышной грудью, состоящая в родстве с королевой, и не потому, что она держит разных там пони, испытывает слабость к кокаину и героину и переспала с парой чернокожих. Среди многочисленной королевской родни быть наркоманом, равно как и держать пони, это совершенно в порядке вещей: дорогие клиники для алкоголиков и наркоманов на фоне дивных пейзажей мало чем отличаются от регулярных дружеских турниров по лаун-теннису в Сэндрингеме. С другой стороны, интрижки с чернокожими указывают на авантюрную жилку в характере Деми. Девушки из других слоев населения делают это, возможно, потому, что среди прочих, более осязаемых соблазнов — это единственное, чего не делали их матушки. Но девушки из благородных семейств, за немногими исключениями, с чернокожими не спят. Не понимаю, почему бы им этого не делать, если это хотя бы отчасти так забавно, как говорят. Как мы уже отмечали выше, белые часто представляют чернокожих в своих сексуальных фантазиях: это ваш особо одаренный заместитель, сверхъестественная часть вашей натуры. У меня у самого в мозгу живет такой негритенок (Эй! Привет!), который, похлопав в ладоши, замещает меня, когда я устал или не могу кончить, или в один из тех вечеров, когда мне хочется сказать, что у меня болит голова или я мою голову. (Вежливое название этой привычки — воображаемый заместитель — кто бы он ни был, в вашем воображении его норовистое, глянцевито поблескивающее тело видится вам с вашей женой, подружкой, девицей, снятой в баре, или кинозвездой с обложки журнала; он — не вы.) Непохожесть возбуждает. Смешение рас — это так здорово. Так почему же, несмотря на все явные плюсы, девушкам из благородных семейств этим не заниматься? Чувство вины за расовое и классовое угнетение в прошлом пробуждает сострадание в женском сердце. Но может быть, эта вина срабатывает, только когда она расплывчата, когда она — лишь смутное предчувствие, непонятная тревога. Может быть, у знати эта вина слишком ощутима, слишком реальна. Род де Ружмон в равной степени прославился своей набожностью и своей алчностью. Прапрадед Деми был известен своими «обширными интересами» в Вест-Индии.
Прадед Деми — своими южноафриканскими алмазными копями. И наконец, загрязнение окружающей среды, варварское уничтожение лесов и финансовые махинации — это уже отец Деми — Тринадцатый граф Риво. Вина еще слишком реальна. Проклятие еще слишком сильно.
Однако с точки зрения описания трудность не в этом. Трудность, связанная с описанием Деми, имеет отношение к ее речи: к тому, как она строит фразы, соединяя слова между собой. В силу неведомых причин Ричарду Таллу на роду было написано жить в окружении идиоглотов. Идиоглотов с их идиолектами.
Лингвистические выкрутасы Деми были женскими по своей природе. И с этим не поспоришь. Женщины с негодованием станут отвергать подобную клевету, отделываясь каким-нибудь заезженным и при этом исковерканным ругательством. Ибо я имею в виду то, как Деми по своей прихоти объединяла фразы или, наоборот, обрубала у них концы, я имею в виду ее сделки с языком: она хотела получить две вещи по цене одной. Результаты оказывались впечатляющими, и, как правило, из контекста вы понимали, что она хочет сказать. Но в этом-то и трудность. В художественной прозе идиолект создает проблему, так как писатель, подсознательно приученный раскрывать характер через действие, надлежащим образом искажает повествование, подготавливая очередное неправильное словоупотребление, спунеризм, малапропизм или плеоназм; по-моему, лучше просто привести краткий перечень.
Так, например, Деми могла сказать «порочный снегопад», «зыбучий ум», «беспроблемный вопрос», «гомон активности» и «что это с ней это». Могла назвать кого-нибудь «звезданутым передурком», обвинить в «бесхалатности», «неоткровенной лжи». Она употребляла такие выражения: «когда припрет посюда»; «у него крыша потерялась»; «он ей откашлялся» (в смысле, во всем признался) или «она отъехала» (покончила с собой). А однажды она пробормотала: «Извините. Я думала вслух». Еще Деми не выговаривала букву «р», но думаю, что эту особенность произношения я даже не стану пытаться передавать.
Еще в самом начале я сказал, что Деметра, как и Джина, не имела никакого отношения к литературе, не считая того, что была женой одного из ее предполагаемо практикующих представителей. Но это не совсем так. Это всегда не совсем так. Каждый из нас так или иначе связан с литературой — сознательно или бессознательно. Чем иначе вы объясните неослабевающий интерес Ричарда? Все знали, что он едет с леди Деметрой в Байленд-Корт. Об этом знала его жена; об этом знал муж Деми; об этом знал редактор «Воскресного вестника». Но никто не знал, насколько Деми порой завладевала мыслями Ричарда и как он загорался от одной мысли о ней.
Если бы можно было собрать вместе всех своих бывших любовниц (любовниц обычного современного мужчины среднего возраста) и выстроить их в хронологическом порядке, как в библиографическом каталоге, как в длинном коридоре какой-нибудь галереи или музея и вернуться к началу… Вначале вы столкнулись бы с шокирующим разнообразием, с эклектической разбросанностью. Взгляд зрителя, движущегося вдоль этого ряда, метался бы по замысловатой траектории, сравнивая рост, вес, цвет глаз, волос, кожи. Затем мало-помалу начала проявляться некая упорядоченность; повторение тех или иных тем дает вам возможность представить себя в том или ином жанре, пока вы не дойдете до последней женщины в этом представлении, окончательно сформировавшегося кристалла: и это — ваша жена. Более или менее так происходило и с Ричардом. Стрелка его зацикленности указала на Джину. Девушки, женщины становились все гибче, все утонченнее, все умелей, пока не превратились в Джину. Ее глаза, ее рот, изгиб ее бедер — это были его «избранные стихотворения». Тогда как представительницы второстепенных жанров, среди которых обреталась и Деми, крупные, сочные блондинки, никогда не были многочисленны и постепенно исчезли совсем. Хотя когда-то ему доставляло огромное удовольствие любоваться ими. Сейчас Ричарду было сорок. И он частенько наведывался в эту галерею. Вся его жизнь была сосредоточена в ней. Весь мир.
Невозмутимая аристократка, богачка, сравнительно молодая, ранимая, с такой грудью: неужели этого было недостаточно, чтобы затмить всех остальных? Неужели Деми была нужна еще и связь с литературой, чтобы разжечь в Ричарде страсть?
Да. Во-первых, она закатывала шикарные вечера для писателей. Вспоминая о них, Ричард чувствовал невероятный голод, ему представились облаченные в белоснежные салфетки бутылки старого шампанского, которые подносили, вырастая на твоем пути, одетые в черные смокинги атлеты (даже прислуга была отпадная). Красотки в мини-юбках предлагали канапе с клитором дронта и крайней плотью колибри. Все это происходило в восьмиугольной библиотеке, где Ричард смешивался с толпой мудрецов и царей-философов сегодняшнего мира. И все эти литагенты, редакторы и издатели вертелись тут же, привлеченные нимбом презренного металла и блестящей карьеры. Эти мужчины и женщины чурались его, а их секретарши, не моргнув глазом, обрывали телефонный разговор с ним. Письма этих мужчин и женщин он вскрывал с таким трепетом, словно он был советским дворником, который получил вызов лично от товарища Сталина… Надеясь произвести впечатление (или, точнее говоря, оказать давление) на Гвина Барри, Ричард как-то привел его в салон леди Деметры де Ружмон. И видите, что из этого вышло.
Однако теперь Ричард располагал информацией о Деми, а информация всегда означает что-то уязвимое, потаенное. Тайны, женские секреты обычно очень поэтичны, как родимое пятно, которое не всегда удавалось скрыть воротнику ее блузки: винно-красное пятнышко, разгоравшееся еще ярче, когда она была взволнована или расстроена. На самом деле она выставляла напоказ лишь обрывки правды. Деми вышла из похожей на грот часовни в Байленд-Корт в полночь и направилась к банкомату на главной улице (она сняла деньги со счета два раза — в