Я рассмеялся и посмотрел на Марину.
– Спасибо большое! Это важно, знать, что ты сильная и я могу положиться на тебя. Совершенно не хочется отнимать от вас Марину, но она мне нужна в походе.
– А мы? – резонно спросила Сигрюнн.
– Марине я обещал и уже не могу оставить. Хотя дорожу всеми вами в равной степени. Верю, что в бою будете фуриями и враги запомнят наш гнев. Но как я могу рисковать вами?
– Когда родятся дети и немного окрепнут, – снова отметила свейка.
– Это слишком рискованно, – покачал я головой. – У детей должен быть хоть кто-то из родителей. Ты – моя свейская половина, а Снежана – русская. И это правильно.
Сигрюнн степенно кивнула.
– Устроили тут похороны, – закатила глаза Огнёвка. – Да мы им там так вломим, что зарево будет из Петергофа видать. Вы ещё шампанского за это выпьете. А потом вернёмся и такой пир закатим, что чертям жарко будет. Давайте, девочки, веселее, веселее!
– Тебе хорошо, – отвечает Снежана, – ты с ним поплывёшь.
– Поверь мне, корабли – это такая помойка вонючая, что лучше издалека любоваться, – подмигнула Марина.
– Ах-хах! – залилась подруга. – Я помню. Ну хорошо, а чем сейчас займёмся?
– Я спать хочу, – сообщила Огнёвка, – выгорела просто.
– А мы не хотим! Мы полдня спали. Да же, Сиги?
Свейка, с лёгкой улыбкой, кивнула.
– Ладно, ладно, – нервно рассмеялась Марина. – У меня, случайно, есть карты. Давайте пасьянс разложим на удачу. Погадаем на Игоря.
Из резиденции я выметнулся верхом и помчал к Герде. Девушки отпустили.
Хорошо, что лошадь можно даже не привязывать и не боятся хищников. От неощутимого взора Герды не ускользает ничего. Я добрался за два часа и оставил лошадь на подъездах к холму. В теле небывалая лёгкость и сила, потому буквально взлетел на него.
Царит ночь, но мы оба можем видеть во тьме. Герда вышла встречать и хотела обнять, я же не удержал эмоций у упал на одно колено, склонив голову.
– Ладно уж, вставай.
– Прости, Госпожа! Я в твоей власти.
– Великий Ахриман! – выдохнула она. – Какой же ты несносный. Что мне сказать, чтобы ты встал?
– Прошу о снисхождении и прощении, – серьёзно вымолвил я.
– Ингви, я тебе бесплодие нашлю и чтобы вообще не реагировало ничего, если не встанешь.
Со смехом поднялся.
– Справедливости ради, я уже продолжил род, да и услады от близости напился вдоволь.
Глянув в глаза ведьмы, пусть сейчас и в чёрно-белых тонах, потерял всякую смешливость. Объятия случились сами собой… Герда невысокого роста, простая ладная женщина. Такую вдвойне приятно обнимать. Ещё и пахнет травами с мёдом. Сейчас уже не щурюсь от могущества, нутро не трепещет, ибо сам велик.
– Ты уже не мальчик, мой славный. Как же быстро ты вырос…
– Это всё голод ненависти. Она ежесекундно грызёт мне нутро.
– Ингви, – отстранилась Герда и тревожно посмотрела в лицо, – сейчас ты практически достиг предела, отпущенного смертным. Будь осторожен. Такая сила может легко подменить твою личность.
– Понимаю. Думаю, мне хватит её для свершения мести.
– А что будет, когда ты свершишь месть? – нахмурилась она. – Впрочем, пошли в тепло, я заварю чаю и там поговорим.
Герда действительно занялась чаем, а я сел на любимое место возле стола. В древесном домике тепло и хотя мы оба уже практически не нуждаемся в нём, чувствовать уют и его ласку приятно. Как и носить тёплые вещи в холодную погоду.
– Ты спрашиваешь, не погаснет ли моя душе вместе с пламенем ненависти?
– Да, – тихо вымолвила хозяйка.
– У меня всё ещё остаётся долг перед народом, да и благодаря вашему умению жажда купаться в женском внимании. Этого должно хватить.
Герда села напротив и налила в чашки чай. Я сразу же сделал глоток.
– Ты идёшь по опасному пути, Ингви. Не внешние враги, так ураган чьей-нибудь божественной воли сломит тебя. Большая сила суть большая ответственность.
– Я не должен был выжить и знаю это, моя Госпожа. Там, под Ринкобихольмом род выплюнул меня, словно женское лоно. И выбрался я на свет из чрева земли. И даже в пещеру к Торхильде попал чудом. Это можно трактовать, как благословение, а можно как проклятие… но, – прервал я её, – в моей жизни появились вы. Все вы, ради которых хочется держаться за последнюю соломинку и не умереть.
– Ты молод и потому мятежен, – покачала ведьма головой. – И всё же я счастлива чувствовать биение жизни в тебе. Хочу, чтобы ты понимал, что власть Синеглазых Ведьм не распространяется на английские земли. Я не смогу тебе помочь. Может быть только Ахриман, но не смей рассчитывать на это.
– Я понимаю, – с толикой горечи ответил ей. – Мы расстаёмся надолго. Мне будет сильно не хватать тебя.
– Я уже чувствую тянущую боль в душе, – с печалью на лице, призналась Герда.
– Не будешь ли ты против плеснуть огня в наши сердца? – посмотрел я ведьму.
– Я ждала этих слов, Ингви…
Наша любовь обязана быть стихийной. Нельзя иначе с той, кто суть Природа! Стихийная любовь сравни схватке, это похоже на шторм, что накатывает громады волн на скалы. В этом можно легко угадать монотонное наступление льда и камня на лес в горах и его стоическое сопротивление, выбрасывание миллиона семян, посылание в бой мхов и лишайников, чтобы поглотить и связать безжалостную массу, превратив её в источник жизни. Всё уступает напору, а значит самая напористая и безжалостная – это сама Жизнь!
Теперь моей силы достаточно, чтобы тоже влиять на разум Герды. Она лишает его остатком меня, а я размываю робкие человечные границы её существа. На холмом и лесом разыгралась буря. Выл и бесновался ветер, вырывая с корнем гигантские деревья. Мял их, перемалывал, пронизывая молниями, а потом выкидывал, как злой ребёнок игрушку. Содрогалась и стонала земля. Из неё ввысь устремлялись удушливые дымы, словно дыхание подземных демонов. Били гейзеры, обезображивая холм и местность вокруг. Но это потом Герда будет всё, как мать-Природа, восстанавливать, а пока мы бьёмся с ней в истоме любви.
Тоже в ранах и укусах. Мы рвёмся к мерцающей драгоценной вершине сквозь благоухающий шиповник. Мы коснёмся этого камня одновременно, чтобы вмиг разорваться на тысячи сверкающих кристалликов.
Я очнулся рывком, вернувшись из глубокого забытья. Воспоминания же начали возвращаться понемногу, словно всплывая в голове. Герды в доме не оказалось, но на плите меня ждал полный чайник подогреваемый слабым магическим огнём. Стоило его снять, как пламя погасло.
Я был голым и весь в царапинах и укусах. Впрочем, боль отсутствовала, а сами раны стремительно заживают. Обнаружил в себе качественно более глубокое чувство окружающей природы. Безошибочно ощущается рваная рана на её теле вокруг холма, но и сюда уже направлены мощные токи эфира. Сущность ведьмы словно растворена в них и вообще на многие версты вокруг. И нигде я нет её персонально.
Напившись чудодейственного чая с мёдом, я оделся и вышел. В свете осеннего солнца, сердцу больно смотреть на свидетельство буйства стихий. Медленно спускаясь с холма, я хмуро вспоминаю, как было до этого. И всё же, благодаря мощнейшей магии, из земли уже вовсю тянутся вверх ростки. Не пройдёт и нескольких лет, как рана затянется и только мы с Гердой будем знать о случившемся. Эта ночь для нас будет самой важной. Мы шли к ней, в большей степени я, и вот это случилось. Не как в первый раз, но словно бы тот был проверочным, служил прелюдией, а этот – апогеем. Теперь, действительно, можно плыть в Англию и не сожалеть ни о чём. То, что должно было случится – случилось, а всё дальнейшее будет лишь украшением главной картине.
Я без труда нашёл не пострадавшую лошадь и лёгким движением оказался в седле. Оборачиваться не нужно, ведь Герда вокруг меня. Во влажном аромате леса, в ласковых лучах светила и в каждом листочке с травинкой. Была ли она когда-то другой?..
Время до отправления минуло до лёгкой оторопи быстро. Казалось бы, мы вчера ещё вкусно едали блюда императорской кухни на турнире Женихов, а вот уже в небольшом порту Петергофа стоит новейший, а в некотором смысле и тайный, трёхмачтовый парусник, названный конструктором из Европы клипером. Команду на самый быстрый в императорском флоте корабль собрали из лучших моряков. Пару недель они осваивали новую для себя маневренность и привыкали к судну. Теперь же ждут отправки. Иван Второй был столь же щедр, сколь суров нравом. Раз я отказался от военного линкора, мне в ультиматийном порядке было велено плыть на гордости русской имперской мысли.
Сезон штормов уже начался, но как Воздушник в чине Князя я нисколько не сомневаюсь в возможности проскользнуть иголкой сквозь любой из них. Мы плывём с Мариной. Гардероб уже собран, прощальные вечера проведены, а напутственные слова сказаны. В Петергофе я теперь известная персона. От Администрации нам подарен большой трёхэтажный дом в качестве резиденции. Небольшой район, что больше всего пострадал во время битвы с Падшим, назван в мою честь, а герб с Иггдрасилем украшает доску почёта и занесён в шестую часть дворянской родословной книги. Во избежание споров, род назван Колыванский-Крузенштерн. Я настоял, чтобы к нему причислили и Марину. Отныне она столбовая дворянка, хотя многим это претило, но в силу новообретённого уважения ко мне и страхом перед гневом Императора, это стерпели. Снежана пожелала также сменить фамилию и вообще сыграть свадьбу пораньше, но я уговорил воздержаться. Если вернусь – сделаем это как можно пышнее, на весь мир, а если нет, пусть будет Александровой. Как и Сигрюнн – Гардарсдоттир.
Практически единственным человеком, отношения с которым не изменились, оказался Сергий. Он потребовал пересказать события на турнире лично, хотя и слышал уже от других. Потом велел не беспокоить и некоторое время думал. Но, самое главное, для него я остался таким же учеником. Ни на йоту они не исказились. Даже тренировку не отменил ни одну. Я потел и старался почти до самого отплытия. И лишь на прощальном чаепитии он с ворчанием сообщил, что теперь я хотя бы отчасти могу постоять за себя и ему не стыдно за ученика. Велел не думать о себе многого, а как закончу возню с местью – возвращаться. Дури во мне всё ещё много, а кто её выбьет, кроме него? Я с радостью пообещал, что вернусь. И что постараюсь сделать это быстрее. Марина плакала и не хотела отпускать вредного старика из объятий, а он и не спешил, приговаривая какая она у него смышлёная и ловкая. И что дурочка, раз связалась со мной, ибо я сам дурень и уведу я её в могилу. Но потом всё же взял с неё слово, что будет присматривать, а если совсем оголтелый стану, то отвесит мне подзатыльника, как деда учил.