– Со мной? Я только что из заграницы. А что, заметно?
Наоми отвела его в сторону, и они укрылись от препирающейся парочки и разносортных зевак за высоким фикусом:
– Пол очень надеялся, что ты все-таки приедешь. Я была уверена, что Мишель упадет на хвост банде мотоциклистов и оставит тебя на ранчо в компании кошки и перекати-поля.
– Не на ранчо, а на ферме. Но поле и впрямь имеется, перекатывайся – не хочу, – он повертел головой в поисках бывшей супруги Лу. – А Кори – она?…
– О да, вон она, – Наоми нахмурилась и кивнула в сторону гостиной, где восседала Коринфия Плимптон, чье расшитое блестками алое платье ярко полыхало на фоне моря черных костюмов. – Эта сука заявилась на похороны супруга с мужиком. Каким-то скользким продюсером. Хоть десять секунд она может провести в одиночестве? – Когда Наоми сердилась, ее губы сжимались в узкую рубиновую линию, а от щек отливала краска.
На такой вопрос не существовало безопасного ответа, так что Дон с неуклюжей галантностью поспешил сменить тему:
– Никогда бы не подумал, что Лу соберет столько народу на свою прощальную вечеринку.
Дон залпом выпил остатки бурбона и выгнул шею, чтобы посмотреть на скользкого продюсера, спутника Коринфии, низкорослого бледного мужика в сером костюме, темных очках, со множеством колец, поблескивающих в неярком свете люстр. Полный набор зубов. Этот парень явно чувствовал себя здесь как рыба в воде.
– Он и не собирал. Народ, как ты понимаешь, распонадобился ей, – слова Наоми в точности отражали чувства Мишель относительно этого поминального пира, только его очаровательная жена подкрепила свою точку зрения куда более сильными выражениями.
Наоми, Мишель и Коринфия не питали друг к другу теплых чувств, и корни этой неприязни восходили еще к школьным годам, к оборвавшемуся романтическому увлечению – вся троица воспылала чувством к старшему брату Мелвина Редфилда Кайлу, который, по всеобщему единодушному мнению, был скроен совсем не по той мерке, что его братец-дилетант: Кайл стал лейтенантом флота, а позже – специалистом по семейному праву. На беду, он зацепил линию электропередач, пролетая над Хэнфордским ядерным комплексом в ультралегком планере Люка Уитмана. Имя Уитманов в связи с этим происшествием пресса потрепала так основательно, что они до сих пор ощущали последствия.
Наоми чмокнула Дона в щечку и удалилась, растворившись в гуще типов, сошедших со страниц списка «Форчун 500». Дон схватил с подноса очередной стакан и стал проталкиваться сквозь толпу, в которой кто-то, как ему показалось, снова окликнул его по имени – известный биоакустический феномен. Наконец ему удалось добраться до французских дверей, ведущих на веранду, и выйти наружу, где царили прохлада и относительный покой. Стулья были мокрыми от дождя, так что Дон не стал садиться и оперся о перила, сжимая в руке стакан бурбона, размышляя, не выкурить ли ему вторую сигарету сезона, таким образом в очередной раз проявив слабость характера. Вместо этого он начал просто смотреть в сгущающуюся темноту и смотрел до тех пор, пока его давление не пришло в норму, а нервы не успокоились.
В конце концов он заметил, что на дальнем конце вычурной кованой скамьи сидит паренек. Это был Бронсон Форд, мальчик из Эфиопии, усыновленный предыдущим летом Рурками (потерявшими своего первенца при загадочных обстоятельствах). Кто-то – скорее всего, Кристен Рурк – разодел пацана в пух и прах, облачив его в полный костюм маленького лорда Фонтлероя, включая гамаши и кепи.
– Обалдеть, – пробормотал Дон и хлебнул «Джима Бима» в знак сочувствия.
Бронсон Форд невозмутимо свернул косяк, чиркнул зажигалкой и закурил. Выражение его глаз, масляно блеснувших в рубиновом свете сигареты, показалось Дону демоническим. Кожа мальчика блестела, как высохший мангровый лист. Дон вдруг осознал, что парень принадлежит тому странному сорту людей, чей возраст не поддается определению. Бронсон Форд словно скользил вдоль сумеречной границы, отделяющей юность от зрелости, и единственными признаками, по которым можно было угадать истину, являлись его нахмуренный лоб, ледяной взгляд и оспины на коже, оставшиеся в наследство от пережитой нищеты.
Учуяв едкий запах марихуаны, Дон сморщил нос и испытал легкое головокружение. Он украдкой бросил еще несколько взглядов на паренька, прежде чем набрался мужества выдавить чудовищное в своей банальности: «Ну и вечеринка, да?»
Бронсон Форд выдохнул дым и понимающе ухмыльнулся. На лице мальчика, точно на черном овальном экране, дрожали янтарные капли света, льющегося из окна. Ночь уже полностью вступила в свои права. Дон дрожал от холода, и стакан его опустел. Он подумал, не вернуться ли в дом, чтобы предпринять еще одну попытку побарахтаться в бурных водах людского водоворота.
– Мистер Мельник! – Смуглый мужчина с геройскими усами вышел на веранду. За ним следовал другой, гораздо более высокий и поджарый. На обоих были довольно пристойные костюмы; выглядела парочка, конечно, похуже сливок общества, однако же получше, чем профессорско-инженерное ассорти.
Дон достаточно много общался с госслужбами, чтобы распознавать приспешников бюрократии в лицо – хотя появление этих дьяволов и не сопровождалось положенными по протоколу клубáми дыма.
– Как же, как же, – сказал он. – Вы были на похоронах. Маячили в задних рядах.
Смуглый представился:
– Меня зовут Вон Клэкстон. Это мой коллега Морис Дарт. Рады снова вас видеть. Мы бы хотели поговорить.
Никаких «очень сожалею, старина, что ваш приятель решил себя угрохать» или «примите соболезнования, мой друг, искренне сочувствую вашему горю». Вместо этого они просто «хотели бы поговорить».
Снова видеть? Поговорить? Что бы за этим ни стояло, Дону оно инстинктивно не понравилось. От парочки пахло дешевым одеколоном. Пожимая Дону руку, мистер Клэкстон хищно улыбался. Мистер Дарт не улыбался. Его бесконечно печальное лицо было вытянуто, как наполненный водой воздушный шарик. Мистер Клэкстон кивнул Бронсону Форду:
– Здорóво, пацан. «Калифорнийское золото»? Нет, ты для нее – только без обид – темноват. Значит, колумбийская. Шишки, как я понимаю?
В этом приветствии не было ни капли тепла – одно только странное напускное панибратство, признак глубоко укоренившегося превосходства, которым наделяет официальная «корочка».
Бронсон Форд бесстрастно сделал очередную глубокую затяжку. Потом неторопливо протянул руку с косяком. Мистер Клэкстон подошел, взял сигарету и, прищурившись, затянулся. Он закашлялся, и щеки его потемнели. Он передал косяк мистеру Дарту, тот втянул в легкие дым и мастерски задержал дыхание, как настоящий бывалый куряга. Его лицо казалось бледной лунной копией лица Бронсона Форда. Мистер Дарт предложил быстро тающий косяк Дону.
– Не, спасибо, – сказал Дон, отступив от их ритуального круга к двери, из которой лился свет и прибойный гул пьяных разговоров. Цивилизация и сулимая ею защита вдруг показались неожиданно далекими. Три пары глаз уставились на него, и мистер Клэкстон зловеще нахмурился.
– Это проще, чем резать ладони для кровного братания, ей-богу, – сказал мистер Дарт.
– Окей, ладно, – ответил Дон. – От одной сигаретки вреда не будет.
Он взял косяк и неуклюже затянулся; с тех времен, когда он, в бунтарском порыве, курил дурь под трибунами школьного стадиона и, чуть позже, в общаге колледжа, прошла вечность. Пойманный кайф чуть не сбил его с ног. Он попытался заговорить, но в результате смог только давиться кашлем. Клэкстон добродушно улыбнулся, словно удостоверяя, что все теперь в порядке, что братская связь установлена и отныне можно свободно делиться секретами, и принял косяк обратно.
Все молчали – минуту, две или пятнадцать, Дону было трудно понять, поскольку время растянулось и у него кружилась голова. Он изо всех сил вцепился в перила, не отрывая глаз от черного массива древесных крон на склоне чуть ниже дома, и неожиданно задумался о певчих птицах в своих укромных гнездах, о скребущихся мышах, о бесшумно скользящих по воздуху совах. Звезды прыгали туда-сюда. Никогда прежде трава, даже самая лучшая, не вторгалась так грубо в его ощущения. Кент Пеппер уверял, что несинтетические сорта становятся забористее с каждым новым урожаем.
Бронсон Форд порывисто поднялся и скрылся в доме, а оставшиеся проводили его глазами.
– Я сицилиец с примесью уэльской крови, – голос мистера Клэкстона громыхнул, словно глас Божий. – Том Джонс плюс коза ностра. Вы просто так пристально смотрели.
– Сицилиец – это жестокость и безжалостность, валлиец – это обаяние, – пояснил мистер Дарт. – Вы бы слышали его в дýше. Тут, скорее, шоу Лоуренса Уэлка [91], чем Том Джонс. «Чу-у-дненько, чу-у-дненько».
– Вы работаете на «АстраКорп», – сказал мистер Клэкстон.
– Я консультант, – ответил Дон.
– Долгосрочный консультант.
– Ну, проекты занимают столько времени, сколько необходимо… Простите, а чем вы, ребята, занимаетесь?
– Мы работаем в интересах государства. Хорошая страховка, покрывает стоматологию, – мистер Клэкстон продемонстрировал зубы. – Так вот, «АстраКорп». Рурки ведь практически владельцы этой крошки. Дон – я могу вас так называть? – вы работаете на проекте на полуострове Олимпик. Участок номер… упс, вылетело из памяти. Называется «Лагерь Слэнго». Лесозаготовительная компания в 20-х нарубила там до хренища леса. Теперь на эту землю возникли новые планы, так?
Дон осторожно кивнул:
– Все так, это вроде бы не конфиденциальная информация, – он не стал уточнять, что «АстраКорп» проводила свою часть экологической экспертизы для Калифорнийской энергетической компании.
Присутствие Дона на объекте не требовалось – его задачей был наем геодезистов и других специалистов, а также вся необходимая бумажная работа. Он смотрел на Дарта и Клэкстона (тут же мысленно окрестив их Бимом и Бомом) и пытался понять, что у них на уме. Возможно, они представляли вовсе никакие не спецслужбы, а одну из конкурирующих с «АстраКорп» организаций: шпионаж в этой сфере был явлением распространенным, правда, редко осуществлялся так открыто.