ия и ужаса.
– Ладно. Мы муравьи, а ты паренек с увеличительным стеклом. И это все? Я подозревал, что у вселенной есть какой-то грандиозный план на наш счет, либо она монументально равнодушна к нам. Но та фигня, которая происходит в Олимпии, меня разочаровала.
Дон все еще сжимал в руке вазу, рассчитывая, что ему таки удастся нанести точный удар. Он боялся сдвинуться с места, чтобы не рухнуть с вершины утеса в пропасть.
– Несмотря на наше превосходство над вами, мы остаемся лишь шестеренкой в механизме. Мы не боги, хотя, с вашей точки зрения, не очень от них отличаемся. Каковы бы ни были расхождения между нашими двумя видами, вас, безусловно, удобно держать под рукой. Ваши дети обеспечивают нам пропитание – настоящий праздник крови и страха. Ваше взрослое население мы используем для своих исследований и охоты. Отдельные избранные представители вашей расы поставляют сырье для продолжения нашего предвечного рода: мы сдираем с них кожу и посредством агонии и деградации приводим в соответствие с нашими традиционными эстетическими принципами. Эти немногие счастливчики, отборные экземпляры человечества, становятся бессмертными. В прошлом такое предложение было сделано и тебе. Ты отверг его самым неблагодарным образом. Вы, Мельники, из породы упрямцев.
Дон швырнул вазой туда, откуда доносился монолог Бронсона Форда, надеясь услышать гневный вопль, звук удара – хоть что-нибудь. Но реакции не последовало. Выждав несколько секунд, Дон спросил:
– Где моя жена и дочь, мерзавец? Где Аргайл и Хэнк?
– Твои пособники валяются на вершине метафорического муравейника. Они будут вечно вкушать настоящие муки христианского ада. Этим глупцам уже не помочь. А вот твои женщины… Это более деликатный вопрос.
– Может, ты и не бог, но уж, как минимум, сатанинский папа римский. Если ты явился с визитом на дом, значит, тебе что-то от меня нужно.
Ответный смех Бронсона Форда прозвучал как удар грома. Один из темных углов озарился бледной вспышкой, и скопления звезд исказились, словно отраженные в кривом зеркале. Незнакомые созвездия мерцали и искривлялись, а черное пятно, все расширяясь, поглощало их одно за другим; затем показался померкший красный диск Солнца, Солнечная система с ее умирающими планетами, Земля…
Земля была окутана ядовитой багряной дымкой. Океаны походили на застывший суп. Одно из полушарий покрывал грязный охряно-бордовый ковер гниющих джунглей, другое представляло собой голое вулканическое плато. Большая часть городов была погребена под песками или под грудами гниющих растений; некоторые провалились в пропасти. Уцелевшие здания опутывала паутина лиан и покрывал янтарный лед, превращая их в причудливо изогнутые башни, в которых едва угадывались начальные очертания.
Приматы стекались в эти едва пригодные для жизни регионы, и, когда линза Бронсона Форда приблизилась и изображение увеличилось, стало ясно, что эти несчастные так же перекошены, как и небоскребы вокруг. Толпища людей тащились к зиккурату размером с Эмпайр-стейт-билдинг [106]. Гигантский зиккурат был сооружен из костей и плоти бесконечного числа разумных существ. Прямо в его сердце открывался тоннель, сочащийся черным и ведущий в Иное. Сначала отдельными тромбами, затем целыми табунами крохотные фигурки поднимались в воздух и всасывались через раскрытую мембрану отверстия, издавая при этом пронзительный комариный писк.
– Понимаешь ли ты, что ожидает вас на закате вашей цивилизации? Эта склизкая дыра в алтаре отнюдь не ведет в наш мир. Нет, человечишко. Это пасть нашего отца, Старого Червя. Сие почтенное создание каждые несколько эпох пробуждается от сна и требует кормежки. Мягонькая, захлебывающаяся криком человечинка – одно из самых изысканных угощений. То, что ты видишь, лишь начало конца. Когда придет Великая Тьма, она обернет ваш мир таким же коконом, каким обернула наш. Терра будет выпотрошена и вычищена, как мы потрошим и вычищаем оболочки разумных существ, ее присоединят к Диаспоре, сорвут с орбиты и вышвырнут прочь. Это неизбежно.
Бронсон Форд выступил из тьмы, излучая кроваво-красное сияние, – разросшийся до чудовищных размеров гигант, сидящий на мусорной куче костей, которая дрейфует по поверхности бесконечной пустоты. Его глаза и рот превратились в порталы, не отличимые от отверстия на зиккурате, в саму пустоту. Он был Сатурном Гойи, Полифемом, безрогим Сатаной. Его плоть состояла из множества кусков кожи, сшитых воедино, как лоскутное одеяло. Его улыбка излучала великодушное злорадство.
У Дона пересохло во рту. Он постарался не выдать своего страха:
– К счастью для меня, я давно буду мертв. Все, кого я знаю, будут тоже лежать в земле.
– Резонное замечание. Увы, к сожалению для тебя, не совсем верное. Пройдут эпохи, прежде чем Диаспора достигнет пределов этого мира. Однако в моей власти продлить существование тебе и твоим близким, чтобы вы могли стать непосредственными свидетелями этого поистине ужасного заката. Скажи мне, маленький Мельник, неужели ты не предпочел бы оказаться на стороне победителей, а не жертв, когда подойдет время этого неизбежного завоевания? А твоя подруга? Я сгораю от любопытства – так хочу узнать, насколько ты ее любишь. Женщины рода Моков служили нам неплохо. И все же я чувствую, что ее привязанность к тебе может помешать ее окончательному вступлению в наши ряды. Бедняжка так сильно привязана к тебе, о мой древний антагонист. Откровенно говоря, я опасаюсь, что нам придется проглотить ее живьем. У меня на родине не принято играть на два фронта.
Дон примерно догадывался, что последует за этим. Существа, подобные Бронсону Форду, могли легко оборвать чужую жизнь или удовлетворить любую свою прихоть. Но они предпочитали другой путь. Эти дьяволы, как и все дьяволы, были манипуляторами. Время и пространство тянулось перед ними, как бесконечная пустыня. У этих бессмертных монстров единственный враг – скука. Они добивались победы, растлевая и обрекая на вечные муки неискушенных, невинных, слабых. Дон раздумывал, не прыгнуть ли ему вперед, нырнув навстречу погибели, или спровоцировать своего демонического соперника, навлечь на себя его ярость; все что угодно, лишь бы избежать того, что ожидало его так же неотвратимо, как могила. Вместо этого он услышал звук собственного голоса:
– На каких условиях мы можем заключить сделку?
– Сущая мелочь, – при этих словах Бронсон Форд снова рассмеялся, словно наслаждаясь какой-то неизвестной Дону гнусной шуткой. – Тебе это ничего не будет стоить. Я гарантирую наследнице Моков сохранение ее нынешнего статуса посредника, а ты по завершении своего естественного жизненного цикла станешь одним из нас и навеки воссоединишься с ней. Взамен же ты преподнесешь мне маленький подарочек, который я обычно принимаю в качестве оплаты. Откажешься – и женушка отправится на тот же муравейник, где уже лежат, наряду с прочими, дядя Аргайл, горемычный Хэнк, Бим и Бом; тебя же ждут старческие подгузники, слюни, безумие и медленное умирание в каком-нибудь богом забытом хосписе. Дело всегда упирается в ребенка. Отдай мне этот фунт мяса, так сказать, и мы будем в расчете.
Когда Дон осознал, что ему предлагают и о каком именно ребенке говорила эта тварь, силы оставили его и он упал на колени:
– Но, ради всего святого, то, что ты требуешь, мне даже не принадлежит.
– О деталях не заботься. Как у вас принято говорить, мы всегда получаем то, что хотим. Я просто хочу услышать это от тебя.
– Я не могу.
Дон воздел руки в мольбе и зарыдал. На мгновение перед его мысленным взором предстала обнаженная Мишель, излучающая ангельское сияние и парящая посреди пустого пространства. Это была Мишель в самом расцвете своего девичества. Она улыбнулась ему и растаяла в воздухе. А потом он увидел ребенка, заходящегося в крике, разрываемого острыми, как штопальные иглы, когтями и истекающего кровью.
– Я не могу. Не могу.
Дон хлестал себя по лбу, по щекам. Рвал остатки волос. Он молил о потере памяти и слабоумии, но его разрывало понимание, что старческая деменция ждет его только после того, как он сделает этот чудовищный выбор.
Бронсон Форд только ухмылялся и ждал, когда старик примет решение.
5
Кто-то нашел его в погребе, на земляном полу, он лежал без сознания, совершенно обезвоженный. Если не считать нескольких синяков и ссадин, физическое состояние Дона было в норме. С его психикой дело обстояло не так гладко.
Шло время. Поначалу он лежал дома в постели, где за ним старательно ухаживала Мишель, затем, ближе к концу, семья поместила его в частную палату городской больницы. Дон почти ничего не воспринимал вокруг, лишь изредка реагируя на знакомую телевизионную рекламу, голоса близких, стук дождя по оконному стеклу. Он едва ли осознавал присутствие родственников, которые навещали его довольно часто, зато однажды практически полностью очнулся, когда к нему явились двое мужчин в темных костюмах и очках. Они задали несколько вопросов, после чего медперсонал выставил их за дверь. Иногда Дон улавливал обрывки разговоров между родными и врачами. Безликий малый в белом халате часто повторял слова «энцефалит», «множественные изъязвления стенки мозговых артерий» и «летальный исход». Было пролито немало слез.
Однажды вечером с внезапностью удара молнии Дон пришел в сознание и почти сразу понял, что умирает, хотя все его чувства словно были окутаны пеленой; ему стоило немалого труда сосредоточиться, а уж тем паче верно оценить свое состояние.
В небе таяла кроваво-красная полоса заходящего солнца. В палате было темно, и только на узкую кровать падал луч света. Его близкие, полускрытые сумерками, стояли в изножье постели – Курт и Кайвин с сынишкой по одну сторону, Мишель и Холли по другую. С бедной Холли стряслась какая-то неприятность, в треугольном вырезе ее блузки виднелся огромный шрам, розовый и свежий.
Дон изо всех сил старался собраться с мыслями. Он был рад, что солнечный луч лег на его постель, потому что темнота таила холод. Он никогда не любил темноту.