– Офигел выбирать, какой перстень круче, помоги.
Пахло от него сеном. Сообразив, что от нее хотят, Инка осмотрела сначала один перстень, потом другой, заглянула глубоко в глаза беспомощному великану, привела его в смятение, обезвредила и тогда веско, но мягко высказалась:
– Среди этих перстней один – твой, а другой – чужой, дальше решай сам, – и ее совет попал прямо в цель. Ободренный великан побежал к кассе расплачиваться, махая Инке в знак благодарности рукой, что на вид была не меньше лодки из пальмовых листьев.
Целый день теперь проводит Инка в оазисе, среди браслетов, амулетов, бус и колец, когда надоедает стоять истуканом, она хлопочет, поправляет на полочках бруски мыла и тяжелые восковые свечи, стирает пыль с глиняных горшков и каменных ваз, пересчитывает пакетики с благовониями и специями. Целый день проводит Инка среди браслетов и бус, а под вечер сервизы для кофе, чая и мате, статуэтки из дерева, кости и серебра, циновки, тыквенные бутыли и прочие мелочи, бессмысленные на вид, но пригодные для поддержания маленьких личных чудес, кружатся у нее перед глазами в медленном, усыпляющем танце.
Когда силы покидают Инку, взгляд ее угасает как у сытой и разморенной солнцем змеи. Тогда она прячется в укрытии, в четырех стенах маленького кабинета. Здесь, в своей крепости-вилькабамбе[25], в магическом кругу мягкого ковра из ламы, она сидит лицом к окну, развернув ладони к Солнцу Виракоча ее души торжественно пьет тепло лучей, от проспектов доносится приглушенный шум, напоминающий шептание волн, и ни одному из демонов мегаполиса не под силу пробиться сюда и потревожить Инкин покой. Здесь, в своей крепости, Инка задумчиво плетет амулеты, которые и продаются лучше всех остальных, она учится разговаривать с духами амулетов хочет выведать, что они оберегают и как, но духи отмалчиваются или хамят. Инка недовольна, она чувствует: не обойтись без опытного настройщика, который бы укротил духов, вдохнул в амулет силы и укрепил против любых невзгод. Раздумывая, царственно бродит она по кабинету-крепости, при этом длинная юбка колышется и шелестит, ноги в мокасинах ступают мягко и твердо, руки не висят, как лианы, а величаво подпирают бока. Но и кроме укрепления амулетов, есть о чем призадуматься Инке, есть о чем поболеть ее сердцу. Вот снова останавливается она посреди кабинета-крепости, маска спокойствия стекает с ее лица, жалобно привязывает Инка взгляд к Солнцу, и кецаль в ее груди щебечет пронзительно и печально. «Уаскаро, Уаскаро, ты меня, наверное, уже не помнишь, и я задыхаюсь в море забвения, ползаю по каменистому дну, среди водорослей, губок и мурен».
Чтобы торговля шла удачнее, Инка молит Солнце о хорошей погоде и небо – о попутном ветре. Закрывшись в вилькабамбе, она застывает, оборотив лицо к маленькому оконцу под потолком. Солнце пробивается и подмигивает ей длинными ресницами лучей, ручное, лижет ей лоб, наносит на щеки стойкий северный загар. В такие минуты даже хозяина, Человека-Краба, к Инке не допускают – продавцы, верные как прирученные койоты, даже ему преграждают дорогу и говорят: «Администратор занята, подождите, она вас вызовет, когда освободится». Никто не может проникнуть в крепость-кабинет, прервав Инкину молитву. И торговля кое-как продвигается.
Человек-Краб не нарушает Инкины традиции, не лезет внутрь ритуальных барабанов, не заглядывает в сакральные пещеры, предоставив полную свободу работать с той руки, с какой удобнее. На доходы он не жалуется, даже задумал открыть смежное с лавкой кафе. В присутствии Инки, как в присутствии любого идола-хранителя Человек-Краб теряет дыхание, слова его разлетаются как испуганные галки, кажется, что он пугливее мокрицы и скользкий, как мидия.
Однажды он обмолвился, что где-то в городе живет Огнеопасный человек, который, как говорят, любые невзрачные бусики превращает в орудие удачи, а непокорных духов укрощает как дрессировщик – ядовитых змей. Тихие речи хозяина Инка слушала внимательно, лицо ее не выдавало волнения, и нельзя было предположить, глядя на царственное спокойствие ее черт, что сердце ее трубит в большие тростниковые дудки. И вот, внимательно вглядываясь в лицо хозяина, задает ему Инка вопрос, меткий, как камень, пущенный из пращи: говори, откуда тебе известно про Огнеопасного человека.
– Откуда, откуда, – растерянно разводит руками и пятится от нее Человек-Краб, – легенды об Огнеопасном человеке как стая перелетных птиц мечутся по всей земле. Пролетели они как-то и над моим домом, прокричали, что упрятан Огнеопасный человек среди горного массива небоскребов и хрущоб, что надежно затерян он в городе, как дротик в зарослях, искать его бесполезно. Вот и все, что я знаю.
Прищурившись, смотрит на него Инка, пытается прочитать по его лицу, много ли он скрыл, почему недосказал. Но Человек-Краб пятится от нее, выскальзывает из кабинета-крепости, оставляет Инке на сердце тревогу. Грустная песня кецали звучит в ее душе: вот опять повстречался на пути Огнеопасный человек, надо разузнать, кто же он такой, и найти его.
Когда торговля замирает, Инка беспокоится, слоняется по лавке, взъерошенная как сова, поправляет бусы и амулеты, перевешивает браслеты и ожерелья, словно от того, на какой стене они пылятся, зависит, оживет ли торговля или будет дремать черепахой в летаргическом сне. Продавцы всегда чувствуют Инкины страдания, стараются успокоить, что амулеты лучше пойдут летом, статуэтки и свечи разойдутся под Новый год, а каменные вазы и горшки все, как один, сметут к восьмому марта. Но Инка отмахивается, просит не рассказывать сказки морских свинок, шипит, что надо отрывать зады от стульев. Она мечется от кассы к витрине и срывает зло на чужих покупателях, чьи спины вплывают в галантерейную и ювелирную лавки, при этом ее юбка, обшитая сверчками, шуршит, а Виракоча без дела парит над штормом ее души.
Однажды, когда торговля совсем остановилась, Инка принесла себя в жертву – проткнула язык и ухо в трех местах. После этого она потеряла способность щебетать как птичка – золотой дротик, пробив раз и навсегда ее язык, сделал его медлительным и мудрым. Никогда теперь с языка не срывалось словцо, которое прежде не было бы прокручено в голове в виде змеи, жующей собственный хвост.
По вечерам продавцы не спешат расходиться, пугливая стайка влетает в кабинет-крепость, здесь все вмиг теряют былую скованность, шумно, оживленно чирикают, тыквенная бутыль плывет по кругу, булькает брусничное пиво и летят дротики в большущую, украшенную перьями и лентами мишень И сама администратор, Инка, шуршит юбкой, выгибается так, что швы на боках трещат, швыряет дротики в самый центр круга, туда, где все сходится и откуда все исходит. И редко попадает мимо цели. Но вот в соседних лавках гаснет свет, улица за окнами тонет, как кусок сахара в чашке густой ночи, волны освобожденных от офисов и контор спадают, настает время возвращаться домой. Если за день торговля ползла разморенной на солнце рептилией, то Инка бредет в свой бедлам-вигвам как рыбак с рваными, пустыми сетями. Если же полки опустели, а крючки и вешалки остались к вечеру без дела, то Инка, торжествуя, несется восвояси, и все празднично блестит вокруг нее, и все кипит в ее руках.
Дома Инку ждала прохлада голых стен, голос-шаман молчал в новой радиоле, подаренной Инке Человеком-Крабом за самопожертвование в работе, за старание и преданность делу. Дома в холодильнике сбраживались плоды, пригодные для еды. Дома волны добрых желаний начинали накатывать на сердце Инки морским прибоем – Виракоча просыпался и требовал от сердца благих дел, от ног – великих походов, а от рук – новых творений. Вот и получалось, что вместо сна Инка помогала соседке Инквизиции искать мужа в ближайших подворотнях, где он почти всегда обнаруживался, и каждый раз – с новой знакомой. На другой день те же прибои несли Инку в гнездышко Азалии и Звездной Пыли – кто же им поможет белить потолок, кто сварит им ароматный кофе, не забыв добавить сахар и лимон, кто угостит их орехами и персиками? Вечером, пока парочка на понятном только им двоим языке, жестикулируя, обсуждает, какой кафель лучше купить на кухню, Инка, сдувшись для подвигов, превращается в усталое, медлительное существо. Но сил ей все же хватает, чтобы добрести до подоконника, где она припадет усталым глазом к цифровому телескопу и глаз начнет блестеть по направлению к темноте небес. Инка тонет все глубже в кофейной тьме, уносится туда, где парят светлячки звезд, она уверена: у всех зверей и птиц, которые водятся на земле, есть подобие на небесах, поэтому для каждого зверя и птицы она подыскивает звезду и так увлекается, что от телескопа ее не оторвать.
Иногда случается, что целый день Инка вихрем носится по городу, и ее синяя юбка волнуется как море в ночную бурю. С открытым лбом и строгим взором мечется Инка, только что мелькнула в центре и вот уже бежит по окраине, болтливый ветер и тот отчаялся ее догнать. Не зная усталости, Инка навещает мастеров, тех, кто болен, кто не имеет ног или так слаб, что путешествие через мегаполис не осилит. Она раздает заказы, напоминает о сроках, торгуется, подбирает товар, а попадающимся на пути аборигенам и чужеземцам советует: есть одна лавка амулетов, и туда стоит заглянуть. Теперь Инка знает многие пешие тропы и умеет выбираться из любой хрущобы. Связать ей руки не может даже время, Инка быстро бегает, старается всюду успеть, да еще длинная юбка, обшитая сверчками, отлично заметает следы, так что и судьба, старая пума с гнилыми клыками, сбилась и не может ее настичь.
Во время кочеваний по городу Инка настороже, не дремлет, не дичится, а взглядом опытного ныряльщика пронзает толщи Океана Людского, среди землевладельцев и батраков, путешественников и прачек, торговцев и каменщиков высматривает Огнеопасного деда, не бредет ли он с птицей на плече, горючим дыханием распугивая горожан. Как-то керамист обмолвился, что Огнеопасного человека можно встретить только случайно, а ловить – бессмысленно, он кочует по городу, заметает следы, меняет телефоны и адреса. Бузина – ас в нанизывании бус из стручков и сухофруктов, ароматических бус из глины, пропитанной благовониями, бус из пенопласта, макарон, жемчуга и пробки, на Инкины расспросы загадочно прищуривался и шептал: