Ни к чему рассказывать слишком много. Этого хватит, чтобы побудить их к действию.
– Ты хочешь сказать, что вся эта чушь насчет прихода Снаружи на самом деле правда? – удивился Кейро. – Что отметина на его руке что-то значит?
– Мне пора. Просто вызволите его.
Скрестив руки на груди, он спросил:
– А если я не смогу?
– Тогда забудь про магию звезд. – Она бросила взгляд на девушку, их глаза на миг встретились. – А Ключ окажется в твоих руках просто бесполезной стекляшкой. Но если ты действительно его брат, то спасешь его.
– Да, – согласился Кейро и кивнул в сторону Аттии. – Не обращай на нее внимания. Она чокнутая и вообще ничего не знает. Мы с Финном братья и всегда защищаем друг друга. Всегда, – добавил он тихо и искренне.
Аттия – лицо в синяках, в глазах сомнение – смотрела на Клодию.
– Он твой родственник? – ровным голосом спросила Аттия. – Брат? Кузен?
– Просто друг. Друг, всего лишь. – Клодия пожала плечами. И торопливо отключила связь.
Ключ мерцал в зловонной темноте. Сунув кристалл в карман юбки, Клодия выскочила из чулана. Ей срочно нужен был глоток свежего воздуха. Элис нетерпеливо слонялась по коридору, рядом шумно суетились слуги с подносами и тарелками.
– Вот ты где, Клодия! Граф Каспар тебя обыскался.
Но Клодия уже сама услышала его визгливое раздражающее нытье, а потом с огорчением увидела, что он разговаривает с Джаредом. Они втроем, включая лорда Эвиана, сидели на скамейке, нежась на солнышке, у их ног в ожидании подачек растянулись гостиничные собаки.
Она торопливо пересекла двор.
Эвиан незамедлительно встал и отвесил ей изысканный поклон; Джаред молча подвинулся, освобождая для девушки место. Каспар сердито выпалил:
– Ты все время избегаешь меня, Клодия!
– Конечно нет. С чего мне тебя избегать? – Она присела и улыбнулась. – Как мило: все мои друзья в сборе.
Каспар насупился, Джаред слегка покачал головой, Эвиан спрятал улыбку в кружевной носовой платок. Клодия задумалась над тем, как он может вот так хладнокровно сидеть рядом с графом – мальчишкой, которого планирует убить. Хотя он наверняка найдет оправдание: ничего личного, просто политика, не более. Игра, как обычно.
Клодия повернулась к Джареду:
– Я хочу, чтобы сегодня ты поехал в моем экипаже. Мне скучно! Мы могли бы обсудить Менессьерову «Естественную историю Королевства».
– А почему не я? – Бросив кусок мяса собакам, Каспар теперь наблюдал, как те рвут подачку на части. – Я не скучный. – Его маленькие глазки посмотрели на Клодию. – Или скучный?
Это был вызов.
– Вовсе нет, ваша светлость. – Она вежливо улыбнулась. – И конечно же, я хочу, чтобы вы присоединились к нам. У Менессьера есть несколько великолепных очерков о фауне хвойных лесов.
Каспар с отвращением посмотрел на Клодию:
– Что ты глядишь невинными глазками? Меня не обманешь. Говорю тебе, мне все равно, как далеко у вас зашло. Так или иначе, мне все известно. Факс рассказал мне, что он видел прошлой ночью.
Клодия почувствовала, как бледнеет. Взглянуть на Джареда не было сил.
Псы зарычали и кинулись в драку. Одна из дерущихся собак задела ее юбку, и Клодия притопнула на нее ногой.
Каспар поднялся. Вся его фигура, облаченная в черный бархатный сюртук и украшенная кричащим ожерельем из золотых цепей, излучала самодовольное торжество. Он принялся пинать ногами собак, пока они с визгом не разбежались.
– Но предупреждаю, Клодия, веди себя скромнее. У моей матери не такие широкие взгляды, как у меня. Вот она взбесится, если узнает! – Он с ухмылкой посмотрел на Джареда. – И твой умник-учитель тут же обнаружит, что его болезнь начала протекать с осложнениями.
Клодия так разозлилась, что готова была сорваться со скамьи, но легкое прикосновение Джареда удержало ее. Они молчали, провожая взглядом удаляющегося по гостиничному двору Каспара, огибающего лужи и кучки навоза, дабы уберечь дорогущие туфли.
Наконец лорд Эвиан достал табакерку.
– Вот это да! – начал он тихо. – Если я что-то понимаю в угрозах, то это угроза.
Клодия подняла глаза на мрачного, обеспокоенного Джареда.
– Факс? – задал он единственный вопрос.
Она дернула плечом, сердясь на саму себя:
– Он видел, как я прошлой ночью выходила из твоей комнаты.
– Клодия… – В голосе Джареда явственно прозвучало беспокойство.
– Знаю. Знаю. Это я во всем виновата.
Эвиан деликатно втянул носом понюшку:
– Весьма досадное происшествие, если вас интересует мое мнение.
– Это не то, о чем вы подумали.
– Конечно.
– Говорю вам, все не так. И вы можете перестать притворяться. Я рассказала Джареду про… Стальных Волков.
Эвиан быстро огляделся:
– Потише, Клодия, прошу вас. – Голос его утратил манерность. – Я ценю вашу веру в наставника, но…
– Конечно же она должна была рассказать мне. – Длинные пальцы Джареда забарабанили по скамейке. – Потому что весь заговор целиком и полностью идиотский, в высшей степени преступный, и почти наверняка найдется какой-нибудь предатель. Как вам вообще пришло в голову втянуть в это Клодию?!
– Потому что без нее нам не справиться. – Толстяк ответил спокойно, но лоб его покрыла легкая испарина. – А вы, Мастер сапиент, как никто другой должны понимать, что сделали с нами суровые законы Хаваарна. Некоторые из нас состоятельны и благополучны, но лишены свободы. Мы по рукам и ногам скованы Протоколом, порабощены косностью. Проклятый мир, где люди не умеют читать, где передовые научные достижения, накопленные веками, – прерогатива богатых, где художники и поэты обречены на творческое бесплодие, вынуждены бесконечно повторять и переиначивать шедевры прошлого. Ничего вновь созданного. Новизны вообще не существует. Ничего не меняется, ничто не растет, не эволюционирует, не развивается. Время остановилось. Прогресс запрещен.
Он придвинулся вплотную. Клодия впервые видела его таким серьезным – он словно сбросил всю свою жеманную маскировку и вдруг обернулся измотанным, отчаявшимся стариком. Пугающая метаморфоза.
– Мы умираем, Клодия. Мы обязаны сломать эту темницу, в которую сами себя замуровали, выбраться наконец из круговерти этого колеса, в котором бегаем, словно крысы. Я кладу себя на алтарь нашей свободы. Если это означает, что я погибну, – что ж, мне все равно. Смерть – тоже своего рода освобождение.
Воцарилась тишина. Лишь грачи кричали в кронах деревьев да запряженные лошади били копытами о булыжник гостиничного двора.
Клодия облизнула пересохшие губы.
– Не предпринимайте пока ничего, – прошептала она. – Возможно, скоро я… расскажу вам кое-что небезынтересное. Но не сейчас.
Она умолкла, не желая больше говорить. Но как теперь унять эту боль, эту незаживающую рану, которую оставили в ее сердце слова лорда?
– Лошади готовы. Едем.
Улицы были полны безмолвного народа. Страшная, гнетущая тишина окутала Финна плотным, почти осязаемым облаком. Спотыкаясь под жадными взорами женщин, оборванных детей, калек, стариков, солдат, Финн уставился на грязь под ногами. Он готов был смотреть куда угодно, лишь бы не встречаться с этими взглядами, полными холодного, отчужденного любопытства. Куда угодно, лишь бы не на них.
Единственным звуком, раздававшимся на переполненных улицах, был стройный топот шести ведущих его стражников, стук их подкованных железом каблуков о булыжник мостовой. Высоко, среди облаков, будто знамение, парила с жалобными криками огромная одинокая птица. Ветер подхватывал ее вопль, разнося эхо по просторам Инкарцерона.
Кто-то запел. Толпа, словно получив сигнал, подхватила первую ноту прощального плача, напев зазвучал мягко, и эта странная песнь была полна печали и страха. Финн пытался разобрать слова, но до него долетали лишь обрывки: «порвет серебристую нить»… «вдаль по бескрайним чертогам вины и снов» – и рефреном навязчиво повторяющаяся фраза: «кровь – это масло для смазки замка, палец – ключ, чтобы дверь отворить».
Поворачивая за угол, Финн обернулся.
Позади него одиноко шагал Гильдас. Стражники не обращали на старика внимания, но тот ступал твердо, высоко подняв голову, и народ провожал удивленными глазами зеленую мантию сапиента.
Старик выглядел суровым и целеустремленным; он коротко ободряюще кивнул Финну.
Ни следа Кейро и Аттии. Финн в отчаянии вглядывался в толпу. Удалось ли им выяснить, что с ним случилось? Может быть, они поджидают снаружи, у Пещеры?
Говорили ли они с Клодией? Измученный неизвестностью, он решил, что не позволит себе думать о самом страшном. О том, что, как паук, как издевательский шепот Инкарцерона, скрывалось в самом темном углу его разума.
Что Кейро, завладев Ключом, сбежал.
Финн тряхнул головой. За три года у комитатусов Кейро ни разу не предал его. Дразнил – бывало. Смеялся над ним, жульничал, дрался, спорил. Но всегда был рядом. И все же теперь с внезапным холодом в груди Финн осознал, как мало ему было известно о брате по обету. Кейро просто сказал, что его родители мертвы, а Финн не стал задавать лишних вопросов. Он был слишком занят собой, собственными переживаниями: чувством невыносимой потери, вспышками воспоминаний и припадками.
Он должен был расспросить.
Должен был беспокоиться не только о себе.
Люди начали пригоршнями подбрасывать в воздух черные лепестки, дождем окатившие Финна и покрывшие брусчатку ароматным ковром. Лепестки оказались необычными: соприкасаясь с землей, они таяли, сливаясь в благоуханную клейкую массу, растекающуюся по улицам и канавам.
Странное чувство охватило Финна. И, словно погружаясь в сон, он вспомнил голос, услышанный ночью.
«Я всюду». Как будто Тюрьма ответила ему. Когда они проходили сквозь зияющую пасть ворот, Финн поискал глазами и нашел одинокое красное Око на опускной решетке. Оно не мигая смотрело на Финна.
– Видишь меня? – выдохнул он. – Это ты говорил со мной?
Но ворота остались за спиной. Теперь он был вне Города.
Вдоль пустынной прямой дороги текло липкое масло. Позади раздался лязг запираемых засовов и упавшей сверху решетки. А здесь, под сводами Тюрьмы, мир казался пустым, на просторах гулял ледяной ветер.