– Они… – начал он, но голос его сорвался. Он сделал глоток воздуха и снова попытался говорить. – Они ведьне люди. Кто они теперь? Их нельзя убить просто так!
Татьяна Павловна не ответила. Она развернула карту на небольшом деревянном столе, который явно видел лучшие времена, и провела пальцем по линиям маршрутов. Её взгляд был сосредоточенным, но губы плотно сжаты, как будто она пыталась подавить что-то внутри.
– Нам нужно двигаться дальше, – сказала она спустя несколько секунд. – Здесь мы долго не продержимся. Они… найдут нас.
– Может, они уже здесь, – тихо вставила Мила, её голос был едва слышен, но в нём звучал холодный, почти мёртвый сарказм. – Они всегда рядом.
Татьяна Павловна бросила на неё взгляд, полный сдержанного сочувствия, но ничего не ответила. Вместо этого она изучала карту, словно пытаясь найти на ней ответы на вопросы, которые они боялись задавать.
Данила наконец сел на корточки рядом с дверью, держа руку на рукояти ножа. Его дыхание стало ровнее, но он всё равно оставался настороже. Он чувствовал, как напряжение висит в воздухе, густое и липкое, как туман за окнами. Никто не знал, что сказать, да и были ли вообще нужные слова в этой ситуации?
– Мы не знаем, сколько их, – наконец произнес он, нарушив тишину. – Но, если мы будем задерживаться… они нас выследят.
– Они уже выследили нас, – холодно сказала Мила, не поворачиваясь. Её голос звучал отстранённо, будто она говорила сама с собой.
Олег нервно сжал прут и звук металла в его руках отдался коротким скрежетом. Он выглядел так, будто в любой момент мог либо броситься в атаку, либо упасть на колени и разрыдаться.
– Они… они не могут быть такими, – пробормотал он, словно убеждая самого себя. – Они не должны быть такими. Это… просто твари.
– Нет, Олег, – сказала Татьяна Павловна, не отрывая взгляда от карты. Её голос был мягким, но в нём звучала непреклонная уверенность. – Это не просто монстры. Это нечто большее.
Олег посмотрел на неё с недоверием, но промолчал. Он лишь плотнее прижался к стене, сжимая своё импровизированное оружие, словно оно могло защитить его от правды.
Мила вдруг подняла голову. Её глаза были полны горечи и чего-то ещё – возможно, страха, возможно, отчаяния.
– Если они все под контролем, – произнесла она тихо, но её голос звучал как удар, – то мы все уже мертвы. Просто ещё не поняли этого.
Данила посмотрел на неё, но не ответил. Он понимал её чувства, понимал, что она сейчас борется с тем, что увидела. Все они боролись. Однако слова были сейчас лишними. Нужно было думать о другом – о том, как выжить.
Он вновь присел у стены, опустив голову. Его пальцы слегка постукивали по рукояти ножа, будто это движение могло отвлечь его от гнетущих мыслей.
Свет из окна, пробиваясь через узкие щели, освещал только его лицо, оставляя фигуру в тени. Мила сидела напротив, обхватив колени руками. Взгляд её был устремлён куда-то за пределы этого пространства, будто она искала ответы там, где их точно не было.
– Знаешь, – тихо начал Данила, не поднимая глаз. Его голос звучал ровно, но в нём чувствовалась глубина чего-то давнего, забытого. – Когда ты ребёнок, тебе кажется, что весь мир правильный. Дома тебя учат, что нельзя лгать, обижать слабых, что добро всегда побеждает. Учат, что есть вещи святые, которые нельзя трогать. Родители говорят: «Будь человеком». И ты веришь им, потому что иначе и быть не может.
Мила медленно перевела взгляд на его лицо, но ничего не сказала, позволяя ему продолжать.
– А потом ты идёшь в школу. – Данила горько усмехнулся, качнув головой. – И видишь, что всё совсем другое. Там нет этих правил. Там те, кто громче всех врёт, получает уважение. Те, кто сильнее, обязательно пользуются этим, чтобы унизить тех, кто слабее. Добро? Справедливость? Это просто красивые слова из книг. И люди… Они совсем другие. Грубые. Циничные. Они плюют на то, что для тебя важно, и делают это с таким удовольствием, будто им нравится растаптывать твою веру.
Он на мгновение замолчал, опустив взгляд на нож в своей руке. Свет метнулся по лезвию, пробегая блеском по пальцам.
– Сначала ты возмущаешься. Думаешь: «Нет, это ошибка. Я так жить не буду». Но потом… – его голос стал тише, обратившись почти шёпотом. – Потом ты привыкаешь. Становишься частью этого. Учишься смеяться над тем, что раньше считал святым. Потому что иначе не выжить. И однажды, глядя на себя в зеркало, ты понимаешь, что больше не знаешь, кто ты. Ты просто один из них.
Он поднял глаза на Милу. В его взгляде было что-то ломающееся, будто он искал у неё подтверждения, что всё это не его вина.
Мила долго молчала, словно её слова боролись за право быть услышанными. Она напряглась, но в глазах зажёгся огонь – не гнева, а глубокой и давно забытой боли.
– Ты прав, – сказала она наконец. Её голос дрожал, но не от слабости, а от переполняющих её эмоций. – Мир действительно такой. Грязный. Пошлый. Люди делают всё, чтобы уничтожить в тебе что-то светлое, потому что сами давно это потеряли. Потому что легче смеяться над чужой верой, чем признать, что ты уже ничего не чувствуешь.
Она прикусила губу, её пальцы крепче сжали колени.
– Я это видела. Каждый день. Такие люди… как стая. Видят, кто слабее, и бросаются, чтобы растерзать. И если ты не становишься как они, ты проигрываешь. Ты остаёшься ни с чем. Я пыталась… Честно пыталась быть другой. Но чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее тебя ломают. И в какой-то момент я… – Она замолчала, опустив голову. – Я стала такой, как все. Даже хуже.
Её голос оборвался, но через мгновение она снова заговорила, теперь громче:
– Но знаешь, что меня бесит больше всего? Мы сами позволяем этому случиться. Мы сами отказываемся бороться. Потому что так проще. Потому что удобнее. Мы говорим себе, что всё равно ничего не изменить. И живём дальше, пряча свою трусость за цинизмом.
Она резко поднялась, её голос стал твёрдым, почти обвиняющим:
– Но я не хочу быть такой. Не хочу оставаться этим жалким подобием человека, которое просто плывёт по течению. Я… Я хочу быть сильной. Хочу иметь значение. Быть важной! Хоть кому-то.
Мила замолчала, сжав руки в кулаки. Когда она обернулась к Даниле, её глаза встретились с его взглядом. В них было всё: и боль, и гнев, и отчаяние.
– А ты? – спросила она тихо, словно нанося невидимый удар. – Ты хочешь оставаться таким же, как все? Или ты готов бороться? Не с червями, не с этими тварями, а с собой. Со своим страхом.
Данила не ответил сразу. Он смотрел на неё долго, будто пытался найти в её словах что-то, что могло дать ему ответ. Затем он отвернулся, опёрся спиной на стену и закрыл глаза.
– Я не знаю, Мила, – тихо сказал он. – Может быть, это уже слишком поздно. Для нас всех. Иначе всего этого бы не случилось. Черви, тьма, эта чёртова разруха – всё это не просто так. Это не случайность. Это… результат.
Она нахмурилась, удивившись его словам.
– Результат чего? – осторожно спросила она.
Данила горько усмехнулся, отвёл взгляд и посмотрел в узкую щель между досками, за которыми скрывался туман. Его голос стал ровным, но наполнился странной горечью:
– Нашей жизни. Того, какими мы стали. Ты сказала, что люди сами позволили растоптать всё светлое. И ты права. Мы сломались задолго до того, как черви появились на улицах. Мы позволили цинизму, жадности, равнодушию стать нормой. Мы забыли, что значит защищать друг друга. Мир и так давно был заражён. Просто мы не хотели этого видеть.
Он посмотрел на Милу, и его глаза горели холодным огнём.
– Всё это… – он обвёл рукой пространство вокруг себя, включая гнетущую тишину за стенами, – это последствия. Это не просто катастрофа. Это возмездие. И знаешь, что хуже всего? Оно заслуженное.
Мила замерла. Её губы дрогнули, но она не могла найти слов. Данила продолжил, ещё более напряжённо:
– Мы думали, что можем играть в игры с самим миром, смеяться над законами, которые держат нас людьми. Мы так привыкли к тому, что можно жить без смысла, что забыли: за всё есть цена. И теперь мы платим. И дело не в червях, Мила. Это не они убивают нас. Мы сделали это сами. Они просто последние, кто ставит точку.
Он замолчал, но напряжение в его словах продолжало висеть в воздухе, словно эхо от ударов колокола. Милу словно ударили этими словами. Она крепче сжала руки, её лицо побледнело.
– Ты хочешь сказать, что это всё… наша вина? – выдохнула она. – Что мы заслужили это?
Данила посмотрел на неё прямо. Его взгляд был холодным, но в нём была ещё и слабая искра надежды.
– Я хочу сказать, что это шанс. Шанс вспомнить, кто мы. Если мы вообще хотим помнить.
Он отвернулся, снова облокотившись на стену, но теперь в его позе просматривалась не усталость, а напряжённая готовность.
– Иначе, мы бы не были здесь. Мы бы уже исчезли. А раз мы всё ещё живы, значит, у нас есть выбор. И это всё, что осталось.
Тишина вновь заполнила помещение, но теперь она чувствовалась иначе. В ней больше не было места равнодушию.
Данила выпрямился, оглядев остальных. Его взгляд был сосредоточенным, твёрдым, будто страх, который висел в воздухе, отступил внутри него, уступив место упрямой решимости.
– Мы не можем остаться здесь, – сказал он ровно. – Это место нас не защитит. Если они найдут нас здесь, у нас не будет шанса даже попытаться отбиться.
Мила, сидящая напротив, медленно подняла голову. Её глаза были широко раскрыты, на лице ещё читались пережитый страх и горечь. Она обхватила себя руками, но ничего не ответила. Олег стоял у стены, его взгляд метался между Данилой и запертой дверью, как будто он ждал, что та вот-вот распахнётся. В руках он всё так же сжимал железный прут, словно это оружие могло защитить его от любого ужаса, который скрывался снаружи.
– Но куда идти? – хрипло спросил он, не поднимая взгляда. – Там снаружи… их же ещё слишком много.
– Именно поэтому мы должны двигаться сейчас, – резко перебил его Данила, делая шаг вперёд. – Пока они нас не нашли. Пока есть туман. Это наше единственное преимущество.