то поведение, которое проистекает из-за неполадок в системе вознаграждения[259].
Сейчас врачи рассматривают подобные перемены в поведении как возможный побочный эффект от препаратов дофамина (в частности, прамипексола), и на этикетке лекарства четко указывается соответствующее предупреждение. Семьи и опекуны получают указания: когда подворачивается азартная игра, нужно охранять кредитные карты больного, следить за его деятельностью в интернете и поездками. К счастью, воздействие препарата обратимо: врач просто снижает дозу, и игровая зависимость пропадает.
Вывод: небольшое изменение в химии мозга способно существенно повлиять на поведение. Поведение больного неотделимо от его биологии. Если нам хочется верить, что у людей есть свободный выбор в отношении своего поведения (например, «Я не играю в азартные игры, потому что у меня твердый характер»), то случаи с Алексом, воришками с повреждениями лобно-височной доли и азартными пациентами с паркинсонизмом могут побудить нас пересмотреть свои взгляды. Возможно, не все в равной степени свободны сделать социально приемлемый выбор.
Куда вы идете, где вы были?
Многие из нас хотят верить, что взрослые одинаково способны делать здравый выбор. Идея отличная, но это не так. Мозг одних людей может значительно отличаться от мозга других: на это влияет не только генетика, но и среда, в которой они росли. На то, какими вы становитесь, влияют многие «патогены» (и химические, и поведенческие), в том числе и стресс вашей матери во время беременности, и низкая масса тела при вашем рождении. По мере роста ребенка проблемы в его психическом развитии могут провоцироваться пренебрежением, плохим физическим обращением, травмами головы. Когда ребенок вырос, мозгу наносят урон злоупотребление вредными веществами или воздействие множества токсинов, изменяя интеллект, уровень агрессии или способность к принятию решений[261]. Масштабная кампания против красок на свинцовой основе выросла из понимания, что даже небольшое количество свинца способно провоцировать повреждения мозга, в результате которых дети хуже развиваются, а в некоторых случаях становятся более импульсивными и агрессивными. То, какие вы есть, зависит от того, где вы были. Поэтому при размышлениях о наказуемости первая трудность — учесть, что люди не выбирают путь своего развития.
Как мы увидим, понимание вовсе не означает освобождение преступников от ответственности, но это важно, чтобы положить начало дискуссии. Несложно представить себя на месте преступника и заключить: «Ну, я бы так не сделал». Но если на вас еще в утробе матери не воздействовал алкоголь, вас не травили свинцом и не били, а у него все это было, то вас и его нельзя сравнивать. У вас разный мозг; вас нельзя поставить на его место. Даже если вы стремитесь представить, каково быть преступником, у вас это толком не получится.
То, кем у вас есть возможность стать, закладывается задолго до вашего детства — с самого зачатия. Если вы думаете, что гены не влияют на поведение человека, то взгляните на такой потрясающий факт: для носителей определенного набора генов вероятность совершения преступления, связанного с насилием, возрастает на 882 процента. Ниже представлена статистика Министерства юстиции США, которую я разделил на две группы: преступления, совершенные людьми, у которых есть определенный набор генов, и людьми, у которых его нет.
Иными словами, если вы носитель этих генов, то вероятность физического насилия с отягчающими обстоятельствами увеличивается для вас в восемь раз; вы с десятикратно большей вероятностью убьете человека, в тринадцать раз вероятнее совершите вооруженный грабеж, а вероятность сексуального насилия увеличивается для вас в сорок четыре раза.
Примерно у половины населения эти гены есть, а у половины — нет, что делает первую половину намного более опасной. Тут и сравнивать нечего: подавляющее большинство преступников — носители этих генов, а в камерах смертников они есть у 98,4 процента. Представляется достаточно ясным, что они сильно предрасположены к другому типу поведения, и эта статистика сама по себе указывает, что неправомерно считать, будто все люди равны за столом, если исходить из их устремлений и поведения.
Вскоре мы вернемся к генам, но сначала я хочу повторить главный тезис этой книги: мы не управляем лодкой собственного поведения — по крайней мере не в той степени, как нам представляется. Тот, кем мы являемся, действует значительно ниже уровня нашего сознательного доступа, а все частности восходят к моменту задолго до нашего рождения, когда встреча сперматозоида и яйцеклетки дала нам конкретно эти, а не иные признаки. Тот, кем мы можем быть, начинается с наших молекулярных чертежей — ряда чужих кодов, загнанных в невидимые цепочки кислот, — задолго до того, как у нас появляется к этому хоть какое-то отношение. Мы — продукт недоступной микроскопической истории.
Кстати, насчет опасного набора генов. Вы, видимо, слышали о них. Они объединены в Y-хромосому. Если она у вас есть, мы называем вас мужчиной.
Когда дело касается природы и воспитания, важно отметить, что вы не выбираете ни то, ни другое. Все мы сконструированы по генетической программе и появляемся в мире обстоятельств, где в годы становления личности у нас нет никакого выбора. Сложные взаимодействия генов и среды означают, что у членов нашего общества различные перспективы, несходные личные свойства и различные способности в принятии решений. Это не наш свободный выбор; это те карты, которые нам раздали. Поскольку мы не выбирали факторы, определившие структуру нашего мозга, то понятия свободы воли и личной ответственности начинают прорастать вопросительными знаками. Правильно ли говорить, что Алекс сделал плохой выбор, если опухоль в его мозге — не его вина? Оправданно ли говорить, что больных с лобно-височной деменцией или паркинсонизмом следует наказывать за их дурное поведение?
Если вам кажется, что мы двигаемся в неверном направлении — к освобождению преступников от ответственности, — пожалуйста, продолжайте читать, поскольку я собираюсь постепенно раскрыть логику новой аргументации. В результате мы сможем получить правовую систему на базе доказательств, в рамках которой продолжим убирать преступников с улиц, но при этом поменяем основания для наказания и возможности для реабилитации. Если четко изложить современную науку о мозге, трудно будет обосновать, почему наша правовая система может продолжать работать без нее.
Вопрос свободы воли и почему ответ может быть важен
Человек — это шедевр творения хотя бы потому, что никакой детерминизм неспособен помешать ему верить, что у него есть свобода воли.
Двадцатого августа 1994 года в городе Гонолулу на Гавайях слониха по имени Тайк, участвовавшая в цирковом представлении, по причинам, скрытым в нейросети животного, сорвалась. Она растоптала своего дрессировщика Аллена Беквита, ранила ухаживавшего за ней Далласа Беквита, а затем на глазах у перепуганной толпы прорвалась через заграждения и, оказавшись снаружи, напала на публициста Стива Хирано. Видеокамеры посетителей цирка зафиксировали целый ряд кровавых событий. Тайк выскочила на улицы района Какаако. Следующие полчаса гавайские полицейские гонялись за животным, выстрелив в слониху в общей сложности восемьдесят шесть раз. В конце концов Тайк рухнула.
Подобные вспышки ярости у слонов происходят нередко, и наиболее причудливой частью таких историй является их окончание. В 1903 году слониха Топси убила трех человек на Кони-Айленд и для демонстрации новой технологии была казнена Томасом Эдисоном с помощью электрического тока[263]. В 1916 году слониха Мэри, выступавшая в шоу братьев Спаркс, убила своего смотрителя на глазах у толпы. Реагируя на кровожадные требования общественности, владелец цирка повесил Мэри на массивной виселице, сооруженной из железнодорожного крана. Это единственное известное в истории повешение слона.
Мы не затрудняем себя вопросом о вине неуравновешенного циркового животного. Нет адвокатов, специализирующихся на защите слонов, нет затянутых судебных разбирательств, нет споров о смягчении приговора с биологической точки зрения. Мы просто поступаем со слоном так, как требует общественная безопасность. В конце концов, предполагалось, что Тайк, Топси и Мэри — это просто животные, то есть всего лишь обширный набор слоновьих зомби-систем.
Напротив, когда дело доходит до людей, судебная система опирается на предположение, что у человека есть свобода воли, и нас судят на основании этой ощущаемой свободы. Однако, если исходить из того, что наши нейронные схемы работают, по существу, на тех же алгоритмах, что и схемы наших толстокожих собратьев, имеет ли смысл подобное разделение между людьми и животными? С точки зрения анатомии наш мозг состоит из тех же самых частей и областей, которые именуются кора, гипоталамус, ретикулярная формация, свод мозга, перегородочное ядро и так далее. Различия в планах тел и экологических нишах слегка меняют соединительные схемы, но в остальном мы обнаруживаем в своем мозге те же структуры, что и в мозге слонов. С эволюционной точки зрения различия в мозге млекопитающих состоят только в мельчайших деталях. Так где же эта свобода выбора встроена в нейронные цепи людей?
С точки зрения судебной системы у людей есть практические рассуждения. Мы используем сознательное обдумывание, когда решаем, как нам действовать. Мы сами принимаем решения. Поэтому в правовой системе обвинитель должен доказать не только преступный акт, но и преступный умысел