он сам. Прежде всего он сделал вывод, что самопознание — тщетная затея, поскольку его «я» постоянно меняется и опережает надежное описание. Однако это не помешало ему в поисках, и заданный Монтенем вопрос находил отклик в течение столетий: que sais-je? (что я знаю?).
Это был хороший вопрос, и он остается таким до сих пор. Наше исследование внутреннего космоса определенно избавило нас от первоначальных незатейливых интуитивных представлений о познании себя. Мы видим, что самопознание требует столько же работы снаружи (в форме науки), сколько и изнутри (самоанализ). Это не означает, что мы не можем вырасти при самоанализе. В конце концов, мы можем научиться обращать внимание на то, что мы реально видим снаружи, как это делает художник, и мы можем более внимательно относиться к внутренним сигналам, как это делают йоги. Но у самоанализа существуют границы. Просто подумайте о том, что ваша периферическая нервная система пользуется ста миллионами нейронов для управления деятельностью в вашем кишечнике (так называемая энтеральная нервная система[310]). Сто миллионов нейронов, и никакой самоанализ не может их коснуться. Вероятнее всего, вы и не желаете этого. Лучше пусть она работает как автоматический оптимизированный аппарат, который пропускает пищу по вашему кишечнику и дает химические сигналы для управления этой пищеварительной фабрикой, не спрашивая вашего мнения по этому вопросу.
Кроме отсутствия доступа, может существовать даже предотвращение доступа. Мой коллега Ред Монтаг однажды высказал догадку, что у нас, возможно, есть алгоритмы для защиты от самих себя. Например, компьютеры имеют загрузочные сектора, которые недоступны для операционной системы: они слишком важны для работы компьютера, чтобы другие системы высокого уровня находили туда пути и получали туда доступ при каких бы то ни было обстоятельствах. Монтаг заметил, что каждый раз, когда мы пытаемся думать о себе слишком много, мы склонны «исчезать» — и, возможно, из-за того, что слишком близко подбираемся к загрузочному сектору. Как писал больше века назад Ральф Уолдо Эмерсон[311], «все отсекает нас от нас самих».
Значительная часть того, чем мы являемся, остается за пределами нашего мнения или выбора. Представьте попытку изменить свое чувство прекрасного или ощущение привлекательности. Что произошло бы, если бы общество попросило вас развивать и поддерживать влечение к человеку того пола, к которому вас сейчас не влечет? Или к человеку за пределами возрастного диапазона, который вас сейчас интересует? Или вообще к существу не вашего вида? Смогли бы вы сделать это? Сомнительно. Самые фундаментальные ваши побуждения вшиты в ткань вашей нервной системы, и они недоступны для вас. Вы считаете, что одни вещи привлекательнее других, и не знаете почему.
Не только энтерическая нервная система или ощущение привлекательности — почти вся ваша внутренняя вселенная является для вас чужой. Идеи, приходящие вам в голову, мысли во время мечтаний, причудливое содержание снов — все они подаются вам из незримых внутричерепных пещер.
Что все это означает для греческого совета γνῶθι σεαυτόν — «Познай самого себя», написанного на видном месте на стене храма Аполлона в Дельфах? Можем ли мы познать себя глубже, изучая свою нейробиологию? Да, но с определенными оговорками. Перед лицом глубоких загадок квантовой физики Нильс Бор однажды заметил, что понять структуру атома можно только изменением определения слова «понять». Да, никто больше уже не может рисовать изображения атома, но зато теперь можно предсказывать его поведение в экспериментах с точностью до четырнадцати десятичных знаков. Утерянную гипотезу заменило нечто более богатое.
Равным образом и познание себя может потребовать изменения определения глагола «знать». Познание себя сейчас требует понимания, что сознательный «я» занимает только маленькую комнатку в особняке мозга и очень слабо контролирует реальность, для него сконструированную. Призыв познавать себя нужно рассматривать по-новому.
Предположим, вы пожелали узнать больше о древнегреческой идее познать себя и попросили меня объяснить ее подробнее. Вряд ли будет много пользы, если я скажу: «Все, что вам нужно знать, — это набор букв: γ ν ῶ θ ι σ ε α υ τ ό ν». Если вы не умеете читать на греческом языке, это всего лишь произвольные формы. И даже если вы умеете читать по-гречески, в идее есть намного больше, нежели только эти буквы: вы хотели бы знать культуру, откуда произошла фраза, акцент на самоанализе, предложение о пути к просвещению[312]. Понимание этой фразы требует больше, чем просто изучения букв. В точно такой же ситуации мы оказываемся, когда смотрим на триллионы нейронов и секстиллионы путешествующих белков и биохимических веществ. Что означает «знать себя» с этой абсолютно незнакомой точки зрения? Как мы вскоре увидим, чтобы познать себя, нам необходимы данные нейробиологии, но нужно и многое другое.
Биология — потрясающий метод, но он ограничен. Представьте, что медицинский эндоскоп опускается в глотку вашего любимого человека, когда он или она читает вам стихи. Вы получите хорошее представление — крупным планом — о голосовых связках, скользких и блестящих, сокращающихся и расслабляющихся. Вы можете изучать их, пока вас не затошнит (это может быть раньше или позже, в зависимости от вашей терпимости к биологии), но вы не станете ближе к пониманию того, почему вам нравится такая вечерняя интимная беседа. Биология сама по себе, в своей грубой форме, дает только частичное понимание. Это лучшее из того, что мы можем сделать на данный момент, но это далеко не всё. Давайте рассмотрим это более детально.
Что означает и что не означает «состоять из физических частей»
Одним из самых знаменитых примеров повреждения мозга является случай двадцатипятилетнего бригадира взрывников Финеаса Гейджа. Газета Boston Post опубликовала 21 сентября 1848 года короткую заметку под названием «Ужасный несчастный случай».
Вчера, когда Финеас Гейдж, бригадир на железной дороге в Кавендише, трамбовал пробку для заряда, порох взорвался, и железный лом, который он использовал, дюйм с четвертью в диаметре и три фута и семь дюймов в длину, пробил его голову. Лом вошел со стороны лица, раздробив верхнюю челюсть, у левого глаза и вышел в верхней части головы[313].
Лом грохнулся на землю, пролетев почти двадцать пять метров. Гейдж был не первым человеком, череп которого пробил летящий предмет, но он был первым, кто после этого не умер. Фактически Гейдж даже не терял сознания.
Первый прибывший врач, Эдвард Уильямс, не поверил словам Гейджа о том, что случилось, а «подумал, что он [Гейдж] обманывает». Однако Уильямс быстро понял тяжесть произошедшего, когда «мистер Г. поднялся, и его вырвало; напряжение при рвоте выжало примерно полчашки мозга, которые упали на землю».
Генри Джейкоб Бигелоу — хирург в Гарварде, изучавший этот случай, — отмечал, что «главной особенностью этого случая является его невероятность… [У него] нет параллелей в анналах хирургии»[314]. Статья в Boston Post добавляла к этой невероятности еще одно предложение: «Самое необычное обстоятельство, связанное с этой грустной историей, заключается в том, что он был жив в 2:00 пополудни, находился в полном рассудке и не ощущал боли»[315].
Выживание Гейджа само по себе представляло интересный медицинский случай; однако славу ему принесло то, что выяснилось позднее. Через два месяца после несчастья врач сообщал, что Гейдж «чувствует себя лучше во всех отношениях… снова гуляет по дому; говорит, что не ощущает никаких головных болей». Однако доктор также отмечал, что Гейдж «похоже, на пути к выздоровлению, если бы он мог бы себя контролировать», и эти слова предвещали более серьезную проблему.
Что означает «если бы он мог бы себя контролировать»? Оказывается, что до несчастного случая Гейджа в его бригаде «очень любили», а работодатели описывали его как «самого эффективного и способного бригадира у них на службе». Но после травмы мозга наниматели «считали изменения в его разуме такими значительными, что они уже не могли вернуть его на прежнюю должность». В 1868 году доктор Джон Мартин Харлоу, лечащий врач Гейджа, писал:
Равновесие или баланс, так сказать, между его интеллектуальными способностями и животными склонностями кажется разрушенным. Он порывист, груб, временами разражается сквернейшими ругательствами (чего ранее за ним не замечалось), не проявляет уважения к друзьям, не терпит ограничений или советов, когда они идут вразрез с его желаниями, порой невероятно упрям, но при этом капризен и нерешителен, строит много планов для будущих действий, которые не реализуются, а отбрасываются в пользу других, выглядящих более осуществимыми. По интеллектуальным способностям и проявлениям он ребенок, но у него животные страсти взрослого мужчины. До травмы, хотя он и не обучался в школах, у него был хорошо уравновешенный ум, те, кто знал его, считали его практичным, умным деловым человеком, очень энергичным и настойчивым в осуществлении своих планов. В этом отношении его разум радикально поменялся, так заметно, что его друзья и знакомые говорят, что он «больше не Гейдж»[316].
За прошедшие сто сорок три года мы были свидетелями множества других трагических экспериментов природы — инсультов, опухолей, разложения и всевозможного рода травм мозга, и они привели ко множеству случаев, подобных тому, что произошло с Гейджем. Урок из всего этого одинаков: состояние вашего мозга является ключевым для того, кто вы есть. Тот вы, которого знают и любят ваши друзья, не может существовать, если транзисторы и винтики в вашем мозге не на месте. Если вы не верите в это, отправляйтесь в неврологическое отделение любой больницы. Повреждение даже маленьких частей мозга может привести к потере конкретных способностей: способности называть животных, слушать музыку, управлять рискованным поведением, различать цвета или принимать простые решения. Мы уже видели примеры этого у больных, которые теряли способность видеть движение (