За круговертью повседневных забот жизнь летит незаметно, особенно в ожидании дорогого человека. Как-то вдруг дети выросли и разлетелись из-под материнского крыла.
Мадам де Ториньи осталась одна, окружённая слугами и немногочисленными преданными друзьями. А затем подкралась старость, и она горько плакала, видя всё новые признаки увядания, которые понемногу отбирали её красоту и свежесть. Но хотя седина запорошила ей виски, сердце графини по-прежнему оставалось молодым и неуёмным — оно не желало стареть. Иногда она, охваченная мимолётным увлечением, изменяла своему менестрелю, но затем, полная раскаяния, надолго скрывалась в имении, не желая никого видеть.
Со временем порывы самоутверждения сошли на нет и всё чаще, коротая вечера, мадам де Ториньи шумным компаниям предпочитала одиночество. Подслеповато щурясь, она сидела в покойном кресле, обложенная пуховыми подушками, и раз за разом перечитывала дорогие её сердцу строки, хотя давно уже знала их наизусть.
Отшлифованные до совершенства поэмы возлюбленного стали её гордостью и смыслом жизни.
Мадам де Ториньи могла не помнить, где она положила драгоценности после очередного светского раута, но безошибочно, с любого места могла процитировать все сочинения своего менестреля.
А ещё она почти никогда не расставалась с потертой от долгого употребления книгой, на которой была длиннющая подарочная надпись — его завуалированное объяснение в любви. Искусный враль ходил вокруг да около, но так и не решился произнести три заветных слова.
Иногда отвлекшись от чтения, мадам де Ториньи улыбалась, мыслями витая очень далеко, а затем, тихо светясь от счастья, вновь принималась за прерванное занятие. В её постоянном чтении был свой тайный смысл. Путешествуя по волшебной стране, созданной воображением её возлюбленного, она всегда ощущала его незримое присутствие.
Конечно, в его сказках тоже были ужасные чудовища и храбрые рыцари, неизменно спасающие бедных принцесс. Порой мадам де Ториньи сердилась, она узнавала себя в прекрасной, но жутко коварной колдунье, которая заманивала простака в свои сети и обманом отбирала у него сердце. Но это длилось не долго, и она неизменно прощала любимого. Ведь на самом деле у неё было доброе сердце. Менестрель тоже это знал, и потому злющая королева-ведьма всегда влюблялась в простодушного юношу и превращалась в сущего ангела.
Они были настолько близки, что временами незримая нить любви связывала их сердца воедино, и они бились в унисон, невзирая на разделяющее их расстояние.
«Как ты, дорогой?» — с беспокойством спрашивала Иветта. На что получала неизменно ласковый ответ: «Со мной всё в порядке, солнышко!» — «Слава Богу!» Она облегчённо вздыхала и, перекрестившись, перебирала чётки.
С некоторых пор мадам де Ториньи тоже молилась Единому.
Однажды в пьяной драке менестрелю достался случайный нож, угодивший ему прямо в сердце. Он растерянно улыбнулся и упал на утоптанный глиняный пол. Его осиротевшая гитара жалобно вскрикнула, а проснувшаяся Иветта схватилась за грудь, ощутив там невыносимую боль. Она всё поняла и не стала звать на помощь ни слуг, ни принимать прописанное врачами лекарство.
Согласно воле графини, её близкие отыскали бродячего певца и однажды его останки упокоились на высоком холме под деревом-исполином — рядом с той, которая всю жизнь его ждала и была верна ему сердцем и душой.
Наконец-то, Менестрель и его Дама были неразлучны.
(Но всё это будет потом, а сейчас дерзкая избалованная графиня даже помыслить не могла, что благодаря невинному капризу, в её судьбе произошёл неожиданный поворот и она стоит на пороге счастья и великой трагедии всей своей жизни. На этой высокой ноте оставим развесёлую литераторшу, которая неожиданно обрела оригинальную физиономию и нахально вторглась туда, где ей отводилась всего лишь скромная роль проходного персонажа.)
Закончились театрализованные выступления бродячих артистов и менестрелей и, призывая всех к вниманию, пропели турнирные трубы. Затем на поле вышли герольды и объявили о выступлении жюте, то есть новичков, недавно посвящённых в рыцарское звание. По традиции они первыми на ристалище показывали свои умения в тиосте[26].
Юлиан, не ведающий что стал героем эпохальной поэмы, подъехал к местам на трибуне, где сидела Цветанка, и стряхнул с руки сокола. После чего он поднял забрало и протянул к девушке остриё копья, и она повязала на древко свой шарф.
— Merci, mon amour!
Видя, что Цветанка волнуется, юноша послал ей воздушный поцелуй и, развернувшись, пришпорил своего гнедого. Несмотря на довольно тяжёлые доспехи, он легко управлялся и с лошадью и оружием.
— Отличная посадка! — одобрила Руника, смерив его оценивающим взглядом. — Не скажешь, что недавно парень боялся подойти к коню и не умел держать в руках меч, — на её лице появилось недоверчивое выражение. — Прав де Фокс. Думаю, инкуб тот ещё обманщик и специально водил нас за нос, — резюмировала она и успокаивающе похлопала девушку по руке. — Дурочка! Да не трясись ты так. Могу сразу сказать, что у твоего поганца есть все шансы выйти победителем. В своё время я повоевала и вижу, кто чего стоит.
Тем временем Юлиан, не столь уверенный в своём превосходстве, ожидал первого поединка. Памятуя напутствие де Грамона, он старался не особо волноваться, но не слишком в этом преуспел. Как назло, ему вспомнились и другие наставления капитана. Выразительно поглядывая в его сторону, тот частенько заявлял, что схватка на поле боя не идёт ни в какое сравнение с тренировками — мол, кто легко побеждает товарищей, тот зачастую проигрывает настоящему противнику. Ведь бой это, прежде всего, схватка характеров.
«Блин! Ни чёрта не видать!» Вспотевший юноша поднял забрало и посмотрел на череду рыцарей, которые выбирали себе противника. При виде самоуверенных повадок юнца, на щите которого красовался грозный лев, он усмехнулся. «Напыщенный хлыщ и дурак!» Но когда тот с явным расчётом ткнул остриём копья в его щит, вывешенный в ряду других претендентов, юноша взъярился. «Гадёныш! Специально целил в глаз моему Финисту!» Он стиснул зубы, уговаривая себя не злиться, и волнение послушно уступило место сосредоточенному спокойствию.
«Что ж, гривастый котик, сейчас проверим, чего стоит твоя заносчивость». Взяв копьё наперевес, Юлиан выставил перед собой левую руку со щитом. Когда прозвучал сигнал, его гнедой на полном скаку устремился к вороному рыцаря со львом. При этом юноша заметил, что его противник сорвался с места несколько раньше. «Нервишки пошаливают? Слабак!» — возликовал он.
Дальнейшие события происходили будто во сне. Удар о выставленный щит, пистолетный выстрел сломавшегося копья. Удержавшись в седле, Юлиан оглянулся — к его поверженному противнику бежал расстроенный оруженосец. «Победа?» — не сразу поверил он своей удаче. «О да! Победа!» — и его затопил ликующий восторг.
Воинственно потрясая остатком древка, юноша устремился к исходной позиции, не обращая внимания на бегущего следом сияющего оруженосца с новым копьём.
— Ура-а-а! Да здравствуют храбрые мушкетёры их величества! — выкрикнул он, и к его восторженным крикам присоединился одобрительный рёв товарищей и серебристый смех прекрасных дам.
Рота охраны короля уже не удивлялась, что с лёгкой руки Юлиана их всё чаще называли мушкетёрами короля, а бедных ноаров переименовали в гвардейцев кардинала де Ривароля. Когда тот поинтересовался, откуда взялось такое необычное прозвище, Юлиан с удовольствием рассказал об умнейшем интригане кардинале де Ришелье.
Выслушав краткий пересказ трёхтомника Дюма, глава Тайного департамента кисло улыбнулся: «К счастью, их величество далеко не такой слабак как ваш Людовик XIII. Поэтому моя роль при государе скромна, чему я безмерно рад». В ответ на это Юлиан внутренне усмехнулся. «Так я тебе и поверил, хитрый лис!» После размышлений кто из «серых» кардиналов могущественней, он пришёл к выводу, что всё же де Ривароль, поскольку у него была более суровая школа выживания при королевском дворе. Умный и жёсткий Эвальд II не давал особо разгуляться непомерным амбициям своих честолюбивых придворных и в случае чего быстро укорачивал их при помощи топора палача.
Пока вошедший во вкус Юлиан разбирался со своими противниками, Руника тщетно пыталась успокоить Цветанку. Почему-то её совсем не утешали слова о том, что пара-тройка выбитых зубов и несколько сломанных рёбер — это обычные турнирные потери. Увидев первого рыцаря, пронзённого копьём, она закатила глаза и стала сползать со скамьи, собираясь рухнуть в обморок.
«Вот рогатый! Только этого ещё не хватало!»
От хлёсткой пощечины Цветанка сразу же пришла в себя и, выпрямившись на скамейке, обиженно посмотрела на подругу.
— Извини! — буркнула Руника. — Я не хотела лупить тебя так сильно.
— Ничего. Я сама виновата.
— Ладно. Сейчас спрошу нюхательные соли…
Девушка поймала её за руку и, бледно улыбнувшись, заставила сесть.
— Не нужно. Больше этого не повторится.
— Ну, смотри.
Вопреки своим словам Цветанка по-прежнему чуть что сразу вскакивала на ноги и ломала руки в отчаянии. В конце концов Руника не выдержала и язвительным тоном поинтересовалась на самом ли деле её муж мужчина и воин. Девушка глянула на неё несчастными глазами и согласно кивнула головой. Тогда она разразилась сердитым поучением, смысл которого сводился к тому, что нужно терпеть и улыбаться, как бы ни было тяжело, чтобы не портить мужу настроение в такой важный момент, от которого зависит его жизнь. Ну, а поскольку удача изменчива и частенько несправедлива, то всегда нужно быть готовой к его увечьям и принимать таким как есть — не жалуясь на судьбу. И окончательно добила девушку тем, что поинтересовалась, любит ли она на самом деле Юлиана или это временная тяга к красивому мальчику, который больше будет ей не нужен, случись с ним несчастье.
Пристыженная Цветанка расплакалась, а затем взяла себя в руки и заявила дрожащим голосом, что всегда будет любить мужа, как бы его ни изувечили.