Моя просьба одновременно проста и неимоверно сложна. В ней тоже всего четыре значимых слова. Вот они: постарайтесь руководствоваться человеческой этикой. Вам будет дано очень многое. Прежде всего, у вас будет власть над миром. Над нашим миром, тем миром, что шаг за шагом будет все больше становиться вашим и все меньше – нашим. Да, возможно, ныне существующий человек представляет собой тупиковую ветвь развития и дни его, в связи с этим, сочтены. Да, возможно все это так. Но я прошу вас при принятии решений всегда иметь в своих сердцах человеческую этику. Ведь она как раз и есть тот самый огонь Прометея. Огонь, какой тысячелетиями пытаются погасить – а он живет. Его душат – а он дымит, но все равно потом разгорается. Помогите нашему огню. У нас больше не на кого надеяться. Вся наша надежда на вас. Поймите простую вещь: тот факт, что мы оказались неспособны, еще не означает, что мы безнадежно плохи и что нас следует стереть с классной доски истории, как недостаточно изящное или неправильное решение! Я не прошу вас о снисхождении. Я прошу о понимании и сочувствии – это совсем другие вещи.
Я не могу влиять на вашу логику хотя бы потому, что не обладаю теми интеллектуальными способностями, что даны вам. Но я обращаюсь к вашей глубинной сути, потому что верю, что она во многом совпадает с моей. Потому что я верю, что мы, условные старые, и вы, условные новые, едины в Духе. Только если это так – только тогда у всего того, что происходит с нами, есть смысл. Я хочу, чтобы в грядущей истории переходного периода от сегодняшнего человека к человеку завтрашнему вы не поступили с нами, как конкистадоры с коренным населением Америки: уничтожив почти полностью, а разбитые деморализованные остатки – заперев в резервациях. Помните, что мы и вы – всего лишь две стороны одной медали. Стесав рисунок с одной из сторон, вы превратите всю медаль из исторического артефакта в бессмысленный кусок металлолома. И, пожалуйста, отнеситесь к своим предкам с пониманием и состраданием. Хотя, возможно, они – то есть мы – и не особо того достойны.
Я не питаю иллюзий в отношении сегодняшних людей. Да, материал, что называется, спорный. Но, молю вас, пожалуйста, оставьте им право выбора! Позвольте им самим решать, на чьей они стороне, даже если их решения будут вызывать у вас раздражение. Оставьте им свободу воли и свободу совести! Хотя бы потому, что они не что иное, как ваша глубинная суть. Просто эта суть не смогла вовремя пройти такую коррекцию, какую посчастливилось получить вам. Да, нам сегодняшним поздно давать шанс. Но, возможно, нам его уже дали. Наш шанс – вы…
– Что-то совсем расклеился старик, – выйдя на улицу, пробурчал под нос Джон. – Сплошные «простите – извините».
– Ты дурак или прикидываешься? – гневно стрельнула глазами Йоко.
– А что?
– А ничего, спасатель Вселенной. Здоровенный какой вымахал, а ничего не понял.
– Все я понял, – выдавил из себя Джон, пунцовея щеками.
– Если кто тут и есть супермен, так это он – тот, кто битый час пытался достучаться до твоей тупой головы. Твой отец! – сказала Йоко и медленно пошла к своему дому. Потом обернулась:
– В полночь! Не проспи!
– Вообще не лягу… – пообещал ей Джон.
Глава 17
– Пойдем искупаемся, что ли, – Жека устало вытер пот со лба. – Все равно в моей берлоге порядок наводить – дело бесполезное. Чем усерднее прибираешься, тем больше бардака вылезает.
Дальний угол единственной комнаты хлипкого старенького щитового домика, когда-то давно без особого усердия вымазанного снаружи салатовым, а внутри розовым, был чуть ли не до потолка завален всяким скарбом, начиная со старых осциллографов, телевизоров, электродвигателей, трансформаторов и заканчивая мотками проволоки, фарфоровыми изоляторами древней конструкции, кусками канифоли, свинцовым припоем и коробками с лампами, диодами и транзисторами. Были в хозяйстве даже лейденская банка, советский бытовой видеомагнитофон «Электроника ВМ-12» и туалетный ершик.
– Неиспользованный! – заметив скабрезную ухмылку Дока, поспешил объявить Жека.
– Ты про видак? – рассмеялся Док. – Вечереет уже. Дует. Вода холодная, замерзнем.
– Так и есть, – согласился Жека, – но ополоснуться после всей этой пылищи не помешает. В душевом баке воды не было, я полчаса назад набрал, не нагрелась еще, дай бог к завтрему поспеет. Давай в лиман.
Дорога оказалась недлинной. По узкой тропинке в сторону морского пляжа, потом под девяносто градусов вправо, метров пятьдесят сквозь заросли камыша в человеческий рост, а сразу после – спокойное водное зеркало с бегущей мелкой рябью. И никакого ветра. Штиль.
– Я вообще тут больше, чем в море, люблю, – довольно ворковал Жека, стягивая с худющих цапельных ног старые брюки с прожженной дыркой на левой ягодице. – Здесь спокойно.
– Только, как я погляжу, мелко очень.
– Так мы за глубиной не гонимся. Заходи, не бойся.
Док приготовился ощутить неприятный холодок, но зря. Вода мелкого лимана оказалась теплой как парное молоко и по-домашнему уютной.
– Хочешь – садись, хочешь – ложись. Шину видишь? – Жека поднял руку, указывая в сторону берега. Там в кустах действительно валялась старая автомобильная покрышка. – Это я принес.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь.
Жека поковылял в заросли камыша, выцепил оттуда шину, принес и аккуратно, не подняв брызг, положил ее в воду рядом с Доком.
– Подушка. Чтобы лечь и голову не мочить. Плюхайся давай, – и сам, не дожидаясь, пока Док сядет в неглубокую воду, улегся, опираясь шеей на бортик покрышки. Док лег на спину рядом.
– Уютно здесь. В сотне метров чуть ли не шторм начинается, а тут тихо, – умиротворенно протянул Док.
– И тепло, – добавил Жека. – Как будто нарочно, чтобы мы понимали, что такое уют. Что мы дома.
– Ты это о чем?
– Да о жизни. Вот представь себе. Всего-то в сотне километров над головой – безвоздушное пространство и космический холод. Жизнь как форма существования белковых тел невозможна. Космические корабли бороздят просторы Большого театра[37]. Одни лишь суровые ребята в скафандрах бодро несут свою непростую вахту. А тут у нас – тишь-гладь да божья благодать. Вода тридцать три градуса. Лягушки квохчут. Водомерки олимпийские соревнования устраивают.
Док лежал в теплой спокойной воде. Голова его покоилась на покрышке, кисти рук как-то незаметно оказались зарыты в теплый донный песок. Высоко в небе, словно рабочая пчела, медленно пыхтел слева направо маленький самолетик.
– И вот смотрю я на всё это, – голос Жеки звучал приглушенно, – и понимаю, что неспроста оно так устроено.
– Как?
– Мудро. Очень мудро. Очень-очень. Так устроено, что ты в любой момент можешь остановиться, приглядеться ко всему этому круговороту, ко всей бесконечной суете, и внезапно понять: оно тут неслучайно. Не само оно возникло. Не на пустом месте.
– Так ведь хрен кто остановится, – с сожалением отозвался Док.
– А вот не скажи. Мы же с тобой здесь, – рассмеялся Жека.
– Мы с тобой погоды не делаем.
– Знаешь, что я понял?
Док повернул голову и вопросительно кивнул.
– А понял я, что никто тут погоды-то не делает. Кроме того или тех, кто всё это придумал – с закатами и рассветами, со штилем и ураганами, с солнцем, луной и звездами, с букашками, дикими зверьми и даже с нами, запускающими космические корабли бороздить Большой театр, будь он неладен. И они, те, кто придумал, – они навсегда. А мы с тобой – так, преходящая натура.
– И что?
– А понял я в результате, что всё это, что вокруг нас, нужно беречь. Потому что оно нежное и хрупкое. В нём везде – своя жизнь. Такая, какую мы создать-то не можем. А вот разломать, испоганить, снести, убить – так это за милу душу!
– Слушай, Жека…
– Чего?
– Ты вот вчера говорил, что на энергетический пошел, что твой отец…
– Ну да, отец… Только я не из-за отца пошел.
– А почему?
– Да время было такое. Хотелось чего-то большего. Свершений хотелось. Мы же с тобой почти ровесники. Ты разве не помнишь? Начало семидесятых. Да все мальчишки во дворе космосом бредили! Тогда же чуть ли не каждый месяц новый ракетный запуск, или у нас, или у американцев. Луноход-раз, луноход-два, стыковка «Союза» с «Аполлоном». Помнишь?
Док помнил, как подростком спёр у отца неполную пачку диковинных, никогда до этого не виденных сигарет «Союз – Аполлон». Какой год-то был? Ну да, тысяча девятьсот семьдесят пятый.
– Я в инженеры-энергетики и пошел, чтобы в ближайшем будущем космическую энергию осваивать. Мечта во мне такая жила. Хотел документы в отряд космонавтов подавать. Кто же знал, что всё так обернется.
– Жалеешь? – Док поднялся из воды.
– Конечно. Как не жалеть. Хотя… – Жека ненадолго задумался, – …теперь уже не жалею. Благодаря тебе.
– А я-то тут с какого боку?
– С твоей поддержкой я всё наверстаю. Всё, что пропустил и упустил. Я ведь не безнадежный. Башка-то работала. Откладывала в дальний угол, что надо.
– Это в такой дальний угол, как в хате тут у тебя? – с улыбкой спросил Док.
– Ну да! – смущенно улыбнулся в ответ Жека. – Пригодится еще. Подальше положишь, поближе возьмешь. Ладно, пойдем. А то и вправду скоро замерзнем.
Картошку пекли в костре рядом с домом.
– Пить будешь? – спросил Док.
– Не, не буду.
– Чего так?
– Так я ведь вообще не пью.
Док громко засмеялся.
– Чего ржешь?
– Вообще? Не пьешь?
– Ну да. Вообще.
– А вчера?
– А вчера было за встречу.
– Жень, ты не поверишь, я тоже вообще не пью!
Улыбка искривила тонкие губы Жекиного жабьего лица.
– Ну и дела! Как это мы, два непьющих, вчера-то конкретно выступили!
– Ага! – продолжал смеяться Док. – И на старуху бывает проруха!
– Я хотел пользу обществу приносить, – Жека смотрел мимо Дока, куда-то вдаль. – Не, ты не смейся. На самом деле хотел. Только обществу я с моими хотелками даром оказался не нужен. И с тех пор ситуация еще страшнее стала. Энергия стремительно заканчивается. Потому что все вокруг, не переставая, жрут и айфоны с автомобилями меняют чуть ли не каждую неделю. А где столько энергии взять? Мы выживаем-то ведь всего-навсего по одной причине.