– И долго ты так батрачил?
– Еще месяцев восемь, наверное. А потом на подвиги потянуло. Проходила как-то у них выставка медицинского оборудования. Уж не знаю, чего меня туда ноги понесли – я же никаким боком к медицине отношения теперь не имел. Хожу, смотрю. И набрел на маленькую фирмешку, британскую. Мне мужик на стенде понравился – лицо открытое, и видно, что не барыга, а спец. Он-то мне и рассказал, что фирма несколько лет изобретает прибор для измерения сахара в крови без прокола кожи. Диабетиков-то в мире – сотни миллионов, тема из первого эшелона. Вот они и изобретали. Только ни фига не изобрели. Я у него визитку взял. Месяц проходит, другой, а у меня ни разговор, ни лицо его из головы не идут. Звоню ему, говорю – похоже, ты не совсем там копаешь. Он спрашивает – а где надо? Я отвечаю, мол, давай попробую, а там посмотрим. Тут-то я и понял всю прелесть своей нынешней работы.
– Халява?
– Именно! Нагрузка низкая, делаю все быстро, никто особо не контролирует. Короче, месяца три я химичил, и дохимичился – сделал инвитровый[54] оптический датчик концентрации глюкозы. Точность высокая, результаты повторяемые. Там ничего особенного не было, за исключением двух моментов. До них никто, кроме меня, не додумался – не там копали, видать, глаз замылился. Послал я англичанину результаты. Он звонит – покажи! Я говорю – да, пожалуйста, приезжай, увидишь, сам приехать не могу, с работы не отпустят. Он через десять дней прискакал. Я показал все – и датчик, и прибор, и результаты. Вижу, потряхивает его, врубился, не дурак. Говорит – я возьму. Отвечаю – бери.
– Почем продал?
– Док, ты погоди, еще ничего не продал! Он говорит – мне датчик нужен на проверку. Я ему – да ради бога, хоть сейчас. Плати и бери. Короче, мы с ним долго разговаривали, пока пришли к единому знаменателю. Договорились, что я приеду, привезу документы и образец, а у него ко времени визита деньги будут готовы. Подходит время мне ехать – звонит, говорит, проблемы с деньгами, можно ли на три транша разбить? Я говорю – да пожалуйста, легко, я датчик на три куска распилю и буду вам отдавать по кусочку с каждым траншем.
– И чего?
– Оценил мое чувство юмора. Через полтора месяца я приехал, оформили все бумаги, деньги поступили.
– Почем обошлось?
– В тамошней валюте шесть нолей после значимой цифры.
– Неплохо.
– Я тоже так думаю. Самое основное, он мне совершенно бесплатно банкира сосватал. Я ведь тогда темный был, не понимал, что к чему. Банкир мне популярно объяснил, что такое банковская гигиена и как не потерять то, что есть. Я ведь умудрился сдуру на историческую родину сотню тысяч загнать.
– Зачем?
– Для жизни.
– И как?
– Нормально все было, пока не решил снять все деньги. Оказалось – вход шекель, выход два. У меня, конечно, основная сумма в оффшоре лежала, но все равно обидно, сотка – это не копейка.
– Подарил исторической родине?
– Черта с два! Ездил челноком туда-сюда, вывозил в Москву потом.
– Слав, ну ты молоток, чес-слово!
– Ага, кувалда! Ну и вот, несколько лет прошло. Вернулся, с женой развелся, финансовые вопросы с ней и с детьми решил. Матушка к тому времени умерла, стал в родительской квартире жить, она хорошая, большая, куда мне одному столько. Работать идти смысла никакого нет, тем более что англичане еще раз подкатили, снова сделал для них разработку. На коленке, конечно, но все работает. И вот просыпаюсь я по утрам – и сам над собой смеюсь, и досада берет.
– Не понял…
– Ну, ты только представь себе! Всю жизнь пахал как раб на галерах – ни денег нормальных, ни удовольствия, ни удовлетворения. А тут всего-то делов на пару минут, если реально подсчитать, всего-то несколько верных шагов – и в дамки! Вот я и просыпался и сам над собой ржал. Наверное, надо бы гордиться, а у меня кроме усмешки ничего и не получалось. Зачем живу – непонятно. На работу ходить не надо. Друзей не осталось – кто уехал, кто спился, кто умер. Стал музыку слушать, в консерваторию таскаться да в зал Чайковского. В один вечер прихожу, рядом пустое место. Уже концерт начался – никого. Ну, мне приятно, места свободного больше. Тут вижу краешком глаза – протискивается из прохода, сидящим на ноги наступает. На нее шикают, она извиняется. На соседнее место села. Я ей в антракте что-то сказал – ответила. Услышал и понял: она мое все. С тех пор вместе. Как видишь, простая история. Теперь не расстаюсь, ни с Ольгой, ни с детками. В путешествия ездим, по морям, по курортам. Жаль, малышня подрастает, скоро в школу – уже так не наездишься. Я теперь понимаю, что только жить начал. Все остальное, что до этого было, – какая-то затянувшаяся прелюдия, к тому же сплошь фальшивая.
Док смотрел на Славу, понимая, что лишний он здесь со своими проблемами. Но больше идти ему было некуда. Открыл портфель, достал папку, положил на стол.
– Взгляни, по старой памяти.
Слава надел очки и начал лениво перелистывать страницы. Где-то останавливался, что-то просматривал несколько раз, возвращаясь; часть листов просто пропустил. Наконец, закрыл папку и отложил в сторону.
– Слушай, тоже по старой памяти. Зачем оно тебе? Это все чушь. Всего этого не существует. Сказки Венского леса.
Док молча полез в портфель, достал ноутбук. Открыл, включил, повернув экраном к Славе.
– Видишь, дрожит? А знаешь почему? А потому что поток нестабилен! Сейчас прибавлю оборотов, все будет хорошо, – жутко было слышать живой Жекин голос.
– Не может быть.
– Может.
– Монтаж?
– Нет. Сможешь повторить?
– Ален нови, ностра алис! Что означает – ежели один человек построил, другой завсегда разобрать может[55].
Глава 23
– Пап, звал? – Джон открыл кабинетную дверь. Андрей обернулся. – Чего делаешь?
– Ничего, сын. Ничего не делаю.
Часы на стене показывали половину одиннадцатого ночи. Андрей потер виски, отошел от окна, сел за стол. Через несколько секунд поднялся с кресла и стал ходить по кабинету.
– Что такое, пап?
– Пытаюсь понять, что вообще происходит.
– А ты разве не понимаешь?
– Джонни, если по-честному, нет.
Андрея давно настораживала, если не сказать – пугала не по годам наступившая взрослость сына. В мои двенадцать, промелькнула мысль, все, на что я был способен, так это гонять мяч с утра до ночи.
– Я вам чай с пирожными принесла! – Кадри вошла в комнату с подносом.
– Ма, папа совсем грустный сегодня.
– Ничего, с ним бывает! Особенно после самолета, – рассмеялась Кадри, обнимая обоих мужчин. – Сейчас пару пирожных съест, и все как рукой снимет!
– Джонни, – глухо вымолвил Андрей, – я хочу знать, что мы с мамой сегодня привезли из Лхасы. Что это такое?
– Па, я объясню. Но это небыстро.
– А я никуда и не спешу.
Андрей сел на диван. Кадри, подобрав под себя ноги, устроилась рядом. Теперь Джон в задумчивости стал молча ходить по кабинету. Как же вы похожи друг на друга, мои мальчишки, улыбнулась Кадри.
– Папа и мама! Чтобы я мог объяснить, что происходит, мне придется начать издалека, с теории.
Андрей с нескрываемой нежностью смотрел на своего серьезного мальчика, совсем забыв о дымящейся на сервировочном столике чайной чашке.
– В основу нынешних научных воззрений о материи и строении ее атомов положены работы всемирно известных физиков – англичанина Эрнеста Резерфорда и датчанина Нильса Бора, – начал лекцию Джон. – Их выводы базировались на доминирующих до сих пор в науке представлениях о монопространственной Вселенной.
– Не поняла, какой-какой? – переспросила Кадри.
– Монопространственной, ма. Это такая Вселенная, в которой существует одно-единственное однородное пространство. То есть, куда ни глянь, везде все одно и то же.
– А разве это не так? – спросила Кадри.
– В том-то и дело, мама, что не так. Вселенная многомерна, а ее пространства и материя пространств неразрывно связаны. Игнорирование этого факта приводит к непониманию сути материи как таковой, что мы и имеем в нынешней науке. Поэтому современные представления, а точнее – заблуждения – о материи и строении атома в принципе не могут быть корректными. Они могут применяться лишь временно и всего лишь как промежуточная гипотеза, как рабочий материал, ступенька на пути познания истины материи. Жаль только, что «временное» растянулось на сто с лишним лет, а эта хлипкая «ступенька» для большинства человечества оказалась слишком неприступной…
– Подожди, сын, – Андрей внимательно смотрел на Джона, – ты хочешь сказать, что знаешь больше, чем весь окружающий ученый мир? Ты, учащийся гимназии, в твои двенадцать лет?!
– Именно это, папа, я и говорю. Только дело здесь не во мне и не в том, что об этом знаю именно я…
– А в чем тогда?
– В том, что это коллективное знание, па.
– Что значит – «коллективное»?
– Это знание Конференции, па. Каждый участник Конференции имеет доступ к коллективному знанию. И каждый участник Конференции, если что-то не понимает, может воспользоваться комментариями и пояснениями других участников Конференции. А среди участников есть эксперты во всех областях знания.
– И как работает ваша «конференция»? Как это происходит?
– Мы мысленно общаемся между собой. Нам не нужны технические устройства. Мы задаем вопросы и получаем ответы.
– То есть ты хочешь сказать, что можешь задавать вопросы кому угодно?
– Нет, папа, не так. Существует иерархия. Я могу задавать вопросы тем участникам, кому мне разрешено это делать в соответствии с иерархией. Но поскольку на моем уровне иерархии есть такие участники, кто стоит выше меня, а на их уровне – те, кто стоит выше них, то любой вопрос, если на него не находится ответа на своем уровне, задается на уровень выше. Потом, если ответ не найден, еще на уровень выше – и так вплоть до уровня, когда ответ будет найден или задача будет решена. Пап, это же так просто! – рассмеялся Джон.