– Вот замучил! Целуй да целуй. Не твой ведь конь?
– Зато тетка моя.
– Придумал тоже! Я за коня твоей тетке лично эльфийского хмеля обещала. А ты-то что примазываешься? – дерзко отозвалась девушка, пропуская подпругу под конским брюхом.
Огний помолчал, подумал, а потом пригрозил вдруг:
– Я вот все падре расскажу.
– Чего ты расскажешь?
– Как ты Ныряльщика охмуряешь! Говорят, он давеча из-за тебя в таверне с разбойниками дрался. Так что лучше целуй, если падровских розг не желаешь отведать.
– Вот если б ты за меня в таверне подрался, может, и поцеловала бы, – Змейка решительно прошла мимо Огния, отгородившись от здоровяка Лучиковым боком, у выхода бросила через плечо ядовито, – а так – его целовать и буду… Ныряльщика!
Небо затянул серый сумрак. Солнце спряталось в него, как в перину, и вылезать наружу не желало. Без его лучей лес сразу потерял яркие краски. Вместо хвойной еловой зелени на первый план выступила серость. Поползли по камням ягельные губки – голубые, розовые и сизые. Свесились с ветвей клокастые лишайники, похожие на густые комья застарелой паутины.
Конь шагал неспешно, величаво. На его спине Змейка жалась позади Чета, косилась на бурые колодцы под корнями павших деревьев.
И коню и Змейке этот лес был чужим. Деревенские в такую глушь почти не ходили – место считалось гиблым. Сама Змейка забредала сюда лишь раз, проспорив. Страху натерпелась, и вспоминать не хочется. От черных подземных окон – водяных ям – несло гнилью. Над ними клубился пахучий пар, и плясала призрачные танцы мошкара.
С каждым новым конским шагом лес менялся. Под деревьями из мха пробивались чужие, незнакомые цветы. Бледные, остролистые, они светились фосфорическим светом и будто мерцали. Хотя, Змейка не могла поручиться за их мерцание – возможно, то была просто игра теней.
Небо темнело. С запада наползала гроза. Змейкина матушка всегда говорила, что грозы с запада сюда не доходят, но эта, настырная и черная, похоже желала нарушить правило. Мощные тучи подобрались быстро, слиплись в одну, самую увесистую, навалились на лесные верхушки жирным брюхом. Желтые вены молний расчертили его, подсвечивая темное нутро.
Закапало. Сперва робко, потом сильнее, настойчивее.
Змейка теснее прижалась к Чету, крепко сомкнула вокруг его пояса кольцо из рук, ткнулась носом между лопаток, пригрелась и, кажется, задремала,
– Надо бы от дождя спрятаться, – предложил Ныряльщик, бережно двинул плечом, заставив Змейку поднять голову. – Долго еще до места?
– Пришли.
За стволами деревьев стеной стояли папоротники. За ними, поросшие седой гривой лишайника, поднимались угловатые серые глыбы. Их резкие формы вызывали сомнения в исключительно природном происхождении. Давно – возможно, в глубочайшей древности – этих камней все же касалась рука мастера. У подножий глыб росла высокая трава. Из нее выбирались на серые бока знакомые бледные цветочки, выпускали из-под листьев ворсистые щупы и упорно карабкались наверх, к свету.
Рядом с гигантами, в осоке, прятался шалаш. Темный вход чернел на фоне посеревших листьев и желтого лапника. Старый шалаш, давно позабытый и заброшенный.
Дождь ударил сильнее. Теплый дождь. Летний. Но мокнуть никому, кроме Лучика, не хотелось.
– Пошли туда, переждем.
Спешились. Чет крепко схватил спутницу за запястье и направился к ветхому убежищу. Змейка сперва заартачилась, потом присмирела, пошла.
В шалаше пахло старой хвоей и прелыми листьями. Они сгнили где-то внизу у земли. Верхний слой подстилки засох бурой шуршащей коркой. Чет повалился на нее спиной, приминая. Змейка вытянула из его пальцев руку и села рядом. Резкий угол потолка почти уперся ей в макушку.
– Долго сидеть придется, – протянула жалобно в глубокой обиде на погоду. – Неудобно.
– А ты приляг, – Чет отодвинулся в сторону и привычно похлопал ладонью возле своего бока.
– Вот еще. Мы сюда не валяться пришли. По делу ведь?
– Пока дождь не перестанет, дело подождет. Ночь не спали с тобой. Пара дождливых часов очень кстати для отдыха сгодятся. Когда спишь через раз, сон всегда для пользы дела идет.
Змейка спорить не стала, покорно улеглась рядом. Сперва держала дистанцию, а потом, замерзнув, сама же ее нарушила – придвинулась к Чету все еще неплотно. Чужое тепло потянуло, как магнитом, к себе, заставило подвинуться еще ближе и прильнуть крепко…
Чет непроизвольно попал носом в Змейкины волосы. Попал и пропал совсем. От густых черных прядей шел уютный дух дома и пищи, впитанный за завтраком в Пинки-Роуз и разбуженный теперь дождевой влагой. Девочка. Она будто вся состояла из запахов, живых и естественных, пряных и диких. Сквозь пойманные утром ароматы кофе и специй, пробивался едва уловимый женский запах, что впитывается в одежду за сутки и исчезает после смены на новую.
Девочка. Такая наивная и настырная, порочная и чистая. Ее легкая головка покоилась на Четовом плече, а сама она мирно спала. Так казалось, по крайней мере.
И Чет не удержался. Двинулся бесшумно, словно вор, прислушиваясь к тихому дыханию. Он осторожно убрал со Змейкиного лица непослушную прядь и, поражаясь собственной робости, коснулся губами прохладного виска.
– Ты что делаешь? – спящая девушка вмиг оказалась бодрой. Хитрые глаза победно сверкали, как у охотника, выскочившего из засады на дичь.
– Что? – дурашливым тоном переспросил Чет, старательно делая вид, будто ничего не случилось.
– Ты меня поцеловал! – лавина, шквал возмущения.
– Тебе не понравилось? – вопрос, как волнорез, убил на корню зачатки негодующих волн.
– Это было… нежно, – моментально растеряв гонор, призналась Змейка, расцветая пятнами румянца.
– Значит, понравилось? – продолжил провоцировать Чет и специально притиснулся ближе.
– Да, – девушка не удержалась от честного признания, но все же попробовала перевести тему. – Тебе же нельзя? Нельзя так себя вести?
– Почему нельзя? Нежность, ведь, не похоть.
Чет сам поразился пафосу собственных слов. А ведь и правда – истосковался по нежности незнамо как. Давно забыл, что это такое, а может и не ведал никогда. Он переставил руку через Змейкино плечо, чтобы искусительница оказалась под ним. Сам навис сверху. Темные волосы, когда-то коротко остриженные, а теперь отросшие ниже плеч, невесомо коснулись девичьей щеки.
Змейкино дыхание сбилось. Щеки опалило жаром. В глазах стало мутно, и от волнения мир, как встревоженная вода, пошел радужной рябью. «Сейчас поцелует! Поцелует же… И пусть целует!» – металось в голове.
– Ты что? Не целовалась никогда?
– Я… Я не помню… Не знаю…
Ох, не лучший то был момент для подобных вопросов. Тяжело отвечать, когда мыслей нет. Когда все они улетучились, оставив в ушах лишь тяжкие содрогания сердца. Да, конечно, целовалась. Или нет. Разве можно рассматривать слюнявые домогательства Огниевой братии, как настоящие поцелуи? Обычно ее пытались зажимать и целовать, а она всячески противилась этому.
Теперь все было иначе. Четовы волосы приятно щекотали ухо, а его дыхание – теплое, жгучее, с терпким, мужским ароматом табака, с невыводимым осадком алкогольного духа – заставляло млеть руки и ноги.
– Ну, так что, напомнить, как оно бывает?
Змейка кивнула и зажмурилась.
Поцелуй опалил губы, невесомый, легкий. Он не пугал, не отвращал – манил. Будто капля воды, что подали страждущему. Капля воды – не больше. Больше нельзя. Нельзя сразу…
Внутри Четовой груди бушевала буря – приходилось держать себя в руках. Страсть хороша, но хрупкий и нежный цветок лучше лелеять, целуя его лепестки, чем валиться на него и мять в угоду собственному эгоизму и несдержанности. А смять хотелось! Плюнув на все, впечатать в прелые листья и задрать до подбородка подол скромного платьица.
В какой-то момент он поддался рвущемуся изнутри пламени – прижался сильнее, поцеловал агрессивнее, резче. Девушка всхлипнула едва слышно, лишая последних сил, что еще могли сдержать огонь. Чет скользнул рукой по напряженному стройному бедру, закидывая Змейкину ножку на себя…
Он бы не сдержался! Видит Пресветлый, не сдержался бы. Но небеса сами решили вмешаться и вернуть своего зарвавшегося слугу с облаков на землю.
Дождь кончился. Напоследок туча гневно огрызнулась молниями, рявкнула последней грозой и сердито поползла на восток. Лучи солнца дерзко прошили крышу шалаша, пробрались тонкими иглами внутрь – туда, куда даже дождю просочиться не удалось.
Солнце отрезвило. Чет справился с дыханием, стянул с себя Зейкину ногу, поправил ее задравшееся платье. Обругал себя: «Ну, зачем? Дурак! Чуть девку зазря не попортил!» Он сел, глядя в просвет выхода, и сказал непринужденно.
– Что-то заспались мы с тобой, – улыбка тронула губы, глаза привычно прищурились.
– Да, наверное, – оробевшим голоском промямлила Змейка, – Чет… – она хотела еще что-то спросить или добавить, но передумала. Первая выбралась из шалаша и бросила через плечо. – Идем скорее грот смотреть.
Хибарка пряталась посреди леса, черной головешкой стояла среди густых папоротников. Они, высокие, в человечий рост, наполняли воздух сырым, прелым духом. Четыре лошади стояли в зелени, меланхоличные, спокойные, с видом таким, будто познали на этой грешной земле все, и ничего их теперь не пугает и не трогает.
Внутри лачуги имелась лишь одна комната без излишеств. Чугунная печурка в углу провалила пол и наполовину ушла под него. Было холодно.
Лиска, связанная по ногам и рукам, с кляпом во рту, валялась на темных досках, нюхала плесень и мерзла. Очень хотелось тепла. Рыжие волосы, разметанные по половицам – как тоска по забытому здесь огню.
Из трех волкодлаков, что были рядом с ней в комнатушке, по имени она знала лишь одного – самого наглого и болтливого. Дружки кликали его Арьяном.
Арьян был смазлив, заносчив и мнил себя неотразимым. В маленькой стае с недавних пор он играл роль вожака. С очень недавних пор. Настоящий вожак, как поняла Лиска из волчьих разговоров, пропал на последней охоте, что случилась минувшей ночью. С той самой охоты ее и принесли в качестве трофея.