«По любви» – Змейка подумала и расстроилась еще больше. Откуда ей знать, как это? Но даже при всей своей неопытности, она понимала четко – то, что происходило в шалаше под дождем, гораздо ближе к любви, чем все комбинации хитрой сводни, которой матушка зачем-то доверила Змейкину будущую жизнь. Обидно! Досадно!
Внутренний демон проснулся, поднял рогатую головку, сердито хлестнул хвостиком, выпустил из ноздрей ядовитый пар. Время злиться! Время гневаться! Делать назло! Мстить всем и вся! Время для истерики и паники – вперед, нечего стоять!
Вдохновленная темными страстями, Змейка выскользнула из дома во двор, а со двора на улицу. В глазах потемнело от бешенства. Готовая рвать и метать, она гневно хлопнула калиткой, которая обреченно скрипнула и открылась вновь, повиснув на одной петле. Это разозлило Змейку еще сильнее. Ударом ноги она выместила гнев на несчастной калитке и, не выдержав, разревелась.
Обычно Змейка не позволяла себе слез, считая их признаком недостойной слабости. Разревелся – значит, сдался! Покорился врагу, в роли которого чаще всего выступал со своими наказаниями падре Герман. Но на этот раз проявить волю и сдержаться не получилось. Уж слишком обидная вышла ситуация. Обидная и безысходная…
«Пропади он пропадом – этот жених! Вместе со свахой пропади! Ишь, удумала чужие жизни на свой лад выстраивать! Сводня! Кабаниха усатая! У-у-у!» Злые мысли кипятили голову, только что паром из ушей не валили. Змейка крутанулась на месте, пнула дорожную пыль.
– А все ты виноват, проклятый! Из-за тебя мне теперь старикашке-губошлепу доставаться? – она задрала платье, пытаясь схватиться за проступившие под рукой цепочки зачарованного пояска, но те будто издевались, сочились сквозь пальцы и чуть слышно позвякивали в насмешку. – Чтоб тебя! Не сорвать…
– Как ты себя ведешь, негодная? – раздалось из-за спины.
Змейка взвизгнула от неожиданности, быстро оправила подол и замерла на месте, боясь обернуться назад. Потом все же осмелилась. Обернулась, насупившись, уставилась на падре. Сказать было нечего.
– Неподобающе себя ведешь, – голос святого отца отдавал металлом, – а между прочим бесстыдство – тягчайший грех. Об этом сказано в Писании, но ты, видать, забыла. Забыла, спрашиваю?
– Да, – отозвалась Змейка. Она давно усвоила, что отговорки и оправдания лишь раздражают падре Германа, а вот сиюминутное согласие порой выбивает его из колеи, заставляет раздумывать над следующей фразой. В своих укорах падре не слишком оригинален, поэтому оправдания позволяют ему раз за разом повторяться, поддерживая диалог. Согласие – другое дело! На него и ответить-то особо нечего…
Вот только Змейке такие согласия давались не слишком-то хорошо. В самые неподходящие моменты проступала гордость. Она не позволяла смириться с обвинениями и заставляла спорить до посинения. Или до наказания.
Но сегодня, кажется, получилось. От непривычной покорности подопечной падре впал в ступор и собрался уже отпустить ее, но за калиткой, как назло, появилась Змейкина матушка.
– Вы бы с ней поговорили, святой отец.
Падре смерил Власту строгим взглядом и вопросительно приподнял брови:
– О чем именно? Хотя, будем друг с другом честными – ваша дочь не слишком усердствует в постижении священных текстов.
– Ах, не о текстах, падре, не о текстах. Ближе к жизни. Ей замуж выходить, жениха со дня на день ждем.
Матушка кивнула на Змейку, падре все понял, приободрился:
– Какая славная новость. Таким, как ваша дочь, не стоит засиживаться в одиночестве. Им необходим надежный присмотр.
– Вот и поговорите об этом, – потребовала Власта и нервно сцепила перед грудью руки. – Вспомните заповеди, правила, все-все! Чтобы жениха не разочаровать.
– А кто жених?
– О! Значительный человек! Отставной сотрудник Ордена, тут сами понимаете…
– Понимаю-понимаю! – падре Герман просиял. – Монашку из вашей дщери за столь малый срок я, конечно, не сделаю, но основы приличия, необходимые хорошей жене, она усвоит, даю слово.
– Вы уж постарайтесь.
– Будьте спокойны.
Сдержанно кивнув Власте, падре Герман поманил за собой Змейку и, не оборачиваясь, направился к себе.
– Итак, как должна вести себя благочестивая жена? – прозвучал вопрос.
– Как? – Змейка рассеяно уставилась на наставника, оторвав от тяжелых страниц Писания усталый взгляд.
– Это ты должна мне сейчас ответить «как»!
Падре Герман выглядел раздраженным. И не только выглядел – был. Змейкина вредность раздражала. Бесило ее нежелание быть покладистой и внимательной. Беда в том, что слово «бесило» – совершенно неупотребимо в отношении святых отцов. По статусу им положена чистота внешняя и внутренняя – никаких бесов!
Именно поэтому падре держался, как мог, чтобы не взорваться, а наблюдательная Змейка, прекрасно понимая ситуацию, ходила по краю лезвия, всячески подливая масла в огонь.
Несмотря на ее старания, падре справлялся с гневом, раз за разом демонстрировал терпение и выдержку. Нацепив маску спокойствия, принимался повторять:
– Благочестивая жена должна быть у мужа своего бледной тенью, доброй хозяйкой в доме, заботливой матерью при детях. Сыновей не поучать, а обихаживать и оберегать токма, ибо обучения и наставления их – сугубо отческая юдоль. Жена должна быть скромной, при людях прочих быстро не ходить, громко не говорить…
«Бябябя-бябябя!» – мысленно передразнивала его Змейка, которой хотелось зевать во весь рот от уныния. По идее, времени на зевки-то особо и не было. Чего зевать, если судьба твоя решится со дня на день? Надо думать, проблему решать… только как?
– Ты меня слушаешь? – голос падре Германа мешал искать спасительные перспективы, возвращая в тоскливую реальность.
– Угу.
– Тогда запомни раз и навсегда, хорошая жена – да что там жена! – любая приличная дева не должна появляться в общественных местах и вести себя непотребно. Это тебя напрямую касается с твоими танцами!
– Угу.
– Что «угу». Ты поняла, запомнила, усвоила?
– Запомнила, – тихо огрызнулась Змейка и поинтересовалась с хитрым видом. – А что же, падре Герман, и в постели с мужем надо себя скромно вести?
Вопрос был с подвохом. Наставник едва сдержался, но все же собрался и ответил спокойно.
– Конечно. А как еще-то?
– Вы шутите, да?
– Ни в коем случае. А тебе, моя безответственная ученица, могу посоветовать внимательнее и усерднее читать Писание.
– Я читала, – Змейка вяло оправдалась, подняла на падре измученный взгляд, в котором ясно читалось: «Отпустите меня скорее домой».
– Если читала, повтори наизусть.
– У-у…э-э…
Невнятное мычание падре не удовлетворило.
– Я не по-коровьи хочу с тобой беседовать, а по-человечески. Не помнишь текстов, так и скажи. Повторять будем, а если нужно – заново выучим. «Жена должна благочестивой быть и пречистой при муже всегда, не позволять ни помыслов, ни действий греховных. И все, что есть между женщиной и мужчиной, должно быть суть свет. А ежели греховное и нечистое меж ними проляжет – наказание виновницу строгое ждет».
– А почему сразу виновницу, а не виновника?
– Сама подумай, – брови падре строго сдвинулись, – да на себя посмотри. Тебе, дева, бесстыдство свое смирять надо. Распустилась ты, пошла по наклонной…
Падре Германа будто прорвало. Обвинения полились на Змейку нескончаемым потоком, но после пары чрезмерно вычурных образных фраз смысл поучения она потеряла. Сидела да в потолок глядела. Думала все про наклонную: «Что это за наклонная такая, как и куда она по ней пошла? Вроде ни по чему такому не ходила».
Потом стала на падре смотреть. Он распинался, а Змейка созерцала его старания, сморщившись, словно от кислятины. «Какой же он противный, скучный и старый, – рассуждала про себя, всматриваясь в седые жидкие волосы священника, что выбились из-под круглой форменной шапочки, – а под шляпой этой наверняка лысину прячет. А морщины-то у него какие! Кожа, что кора древесная. И губы никогда в улыбку не складываются, будто к краям их намертво приросли два пудовых груза».
Пару раз оглядев падре с ног до головы, она вдруг задумалась – ведь не всегда же он был таким старым? Или всегда? Змейка попробовала мысленно представить падре Германа молодым и веселым, но ничего не вышло. Вернуть его унылому лицу детскую беспечность не получалось даже в самых усердных фантазиях – родился, наверняка, сразу вот таким вот скучным вредным старикашкой!
– … виной твое колдовство! Ты меня слушаешь вообще? – заметив, что подопечная отвлеклась, падре сердито стукнул ладонью по столу. Подпрыгнула стоящая на нем лампа, дрогнул внутри нее огонь.
– Какое колдовство? Не колдую я, сами знаете! – резво отмазалась Змейка, всячески стараясь быть убедительной.
– Не ври мне. Знаю, что поколдовываешь! Два раза видел.
– Прямо видели? Своими, вот этими глазами? – Змейка недоверчиво прищурилась, посмотрела пытливо.
– Глазами не видел, – честно ответил наставник, не собираясь впадать в грех лжи, – но сильное колдовство среди своей паствы завсегда чую. Два раза ты колдовала, точно тебе говорю. И не спорь!
Поспоришь тут. Змейка согласно вздохнула, повинилась:
– Не буду больше.
– Знаю, как ты не будешь, грешная. Сколько раз тебе говорил, оставь колдовство, не доведет оно тебя до добра. А ты все бедокуришь, тьмой развратной балуешься.
– Не баловалась я. Для дела ведь старалась, – последовало резонное возмущение.
– У достойной девы с тьмой никаких дел быть не может! – грозил падре, а Змейка чуть не плакала от несправедливости.
– Почему сразу с тьмою-то? Я ведь просто два разика в прошлое заглянула. Один раз, когда за Лиску испугалась, а еще один – вообще не для себя. Для господина Ныряльщика.
– Для Ныряльщика, значит! – помрачнел падре. – Тут вообще отдельный разговор. Мало того, что ты перед ним хвостом крутишь, так еще и колдовством, опять же, соблазняешь.
– Ничего подобного! – честно возмутилась Змейка. Полуправда конечно, но все же. Хвостом-то, может, и крутила, но без колдовства. Тут все на одном натуральном природном обаянии.