– Не спорь, говорю. Колдовала и тут, второсортная! – лицо падре перекосилось, скорчилось в злую маску. – Святого человека с толку сбить хочешь? Это, должно быть, природа твоя демонская, что свет на дух не переносит, хочет месть творить. А месть – тяжкий грех, между прочим.
– Не мстю я никому… и не мщу. В мыслях не было.
– Мстишь, иначе чего лезешь?
– Нравится он мне, может, Ныряльщик ваш…
– Что-о-о? Как смеешь так говорить, нечистая!
Падре побагровел, навис над Змейкой черной горой, готовой обрушиться камнепадом ругани и назиданий. Страшно, но внутренний демон бояться не позволил. Захлестал сердито хвостом, напоминая: промолчишь – убережешь зад, но душа будет долго разъедаться кислотой неудовлетворенности. Промолчать, проглотить обиду тяжело. Потом ночами не спится, все думается, планируется, строится в голове лучший ответ, что так и не был вовремя озвучен. Рисуется красивая развязка ситуации: он тебе так, ты ему эдак – промеж глаз острым словцом. И так неделю, не меньше, мучайся – прогоняй в мозгах ситуацию, ругай себя за молчание…
И Змейка не стала молчать:
– Вы, падре Герман, в жизни видать никого не любили? И вас, видать, никто…
– Молчи!
Вот еще! Прямо сейчас и смолчать, когда так хорошо, метко по больному попала? Наставник-то, вон, аж перекосился, скукожился весь от услышанного. Наверняка угадала. Змейка снова пристально вгляделась в лицо священника. Попробовала представить его влюбленным, а то и вообще, упаси Пресветлый, целующимся. Не-е-ет. Невозможно такое! Что же выходит, он девственник что ли? Фу-у-у, какой мерзкий и старый девственник. Это тебе не Лискин Либерти Эй. Это – ужас что…
– Не замолчу, – Змейка оскалилась, сморщила нос, как волчица перед решающей атакой, подобрала слова поязвительнее и позлее. Выпалила. – Вас никто не любил никогда, это видно. И пусть дальше никто не полюбит. Так вам и надо! Не понимаете вы ничего в любовях!
– Ах ты, ведьма! Проклинать меня вздумала?
Терпению падре пришел конец. Увидев выражение его лица, Змейка поняла, что погорячилась – зря дала волю эмоциям. Ой, как зря! Страшное это было лицо. С таким людей убивают. Нет… не убивают – пытают и мучают.
Падре скрипнул зубами, отошел в соседнюю комнату. Спустя миг там что-то зашуршало, потом со свистом располосовало воздух. «Розги выбирает!» – сообразила Змейка, бесшумно поднялась и тихо двинулась на выход. Побег казался единственной здравой мыслью. Не получать же за зря?
Тактику эту наставник предвидел. Появился в поле зрения гораздо раньше, чем планировала беглянка. Тонкий прут в его руке удручал своим видом.
– А ну, стой! – прикрикнул на девушку.
Та не послушалась, попыталась выскользнуть из комнаты, но падре – не смотри, что мужчина в возрасте – быстро нагнал и вдогонку несколько раз стегнул наугад, куда попало.
Змейка взвизгнула – попало не по заду, как планировалось, а сбоку по бедру – и благополучно унеслась в алое закатное зарево.
Белка не просто так весь вечер по огороду бродила. После матушкиного заявления мучилась, не зная, как встретит удручающую новость ее ненаглядный. А еще стыдно было – он, бедненький, там, в холодном подземелье, а она – предательница – не могла настоять, сказать матери, что судьбу свою уже отыскала…
И все-таки настоять не получалось. Пока не получалось – ведь позитивный опыт борьбы с агрессивным оппонентом у Белки все же появился, когда она, будто разъяренная фурия, заступалась за ненаглядного Либерти Эя перед Четом. Но то было скорее исключение или результат сильнейшего стресса. И, как все исключения, лишь подтверждало правило – Белка не создана для открытой борьбы, а значит…
Это значит – она еще не решилась… Вот и ругала себя теперь за нерасторопность.
Сваха со дня на день собиралась зайти к ним в дом. Матушка окрылилась, аки ангел, и никаких тихих-скромных дочериных намеков слышать не хочет. Надо же что-то делать! Причем, срочно! Пока безумное сватовство не зашло слишком далеко.
Поразмыслив над проблемой, Белка приняла решение, что сама проявит инициативу и поговорит со свахой, когда та придет. А Либерти Эю вообще ничего не скажет. Ему в его состоянии нервничать нельзя – вдруг опять упыриная сущность лезть начнет? В последнее-то время возлюбленный, кажется, пошел на поправку…
Чет появился за спиной неожиданно и бесшумно, как призрак. Услышав его тихий оклик, Белка быстро развернулась, настороженно вгляделась в лицо Ныряльщика. Выглядел тот каким-то невеселым. «Неужели передумал, и хочет убить любимого?» – тут же испугалась Белка, и встревожено зашептала.
– Нет-нет, господин Ныряльщик! Не передумывайте, пожалуйста. Честно-честно, Либерти Эй идет на поправку. У него дырки на груди зажили, после того, как мы…
– Избавь меня от подробностей. Лучше дай переговорить с ним.
– Только поговорить?
– Да.
Белка недоверчиво подозвала Чета к погребу.
– Вы обещаете…
– Я же сказал.
Раздражение в голосе Ныряльщика заставило девушку благоразумно умолкнуть.
Скрипнул вентиль. Отвалилась в сторону тяжелая крышка. Свет ударил в черноту подземелья. Чет перегнулся через край, вгляделся в сырой сумрак, быстро отыскал взглядом частичку света – Либерти Эя.
– Привет, Чет, – ясный взгляд, и улыбка, слишком теплая для упыря. – Как дела?
– Привет, Либ. Дела по-разному. Сам как?
– У меня все прекрасно.
– Прекрасно? – глядя в счастливое лицо Либерти Эя, Чет непонимающе поморщился. – Чего прекрасного-то? Ты сидишь в погребе, а еще – ты упырь. Не забывай об этом!
– Я помню. Но погреб и мое состояние – мелочи, по сравнению с тем счастьем, что у меня есть. Любовь прекрасной девушки – лучшее утешение. Мне кажется, благодаря любви, я теперь уже немного меньше упырь.
– Я тоже на это надеюсь, Либ, – скептически хмыкнул Чет и тяжко вздохнул.
Решение ему предстояло нелегкое, и от этого решения зависела судьба многих людей… двоих, как минимум, а, как максимум, всей Ланьей Тиши. Выбор предстоял непростой. Оставить бывшего коллегу живым или нет. Если оставить – может не справиться с очередным упыриным порывом и наломать дров. Если нет… даже думать о таком не хочется…
Как бы Чет ни проклинал себя за слабохарактерность и неуместную сентиментальность, на Либа не поднималась рука. «Демон с тобой, Либ, живи, – мысленно решил он, наконец, – живи под мою ответственность, но если обманешь доверие, я тебя с адского дна достану и на куски порву».
– Все будет хорошо, Чет, – очередная добродушная улыбка разметала в прах сомнения. – Все будет хорошо.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Ладно. Сиди в своем колодце и заращивай дырки в груди. Ты слово дал, помни об этом.
Чет был уверен, что слово Либерти Эя даже после смерти стоит дорогого. Справится. Должен справиться…
– Не переживай. Мне гораздо лучше, Чет. Злоба больше сильно не терзает. И голод тоже.
– А память твоя как себя чувствует? Не вспомнил, как из колодца выбирался?
Светловолосая голова склонилась во мраке. Повисло задумчивое молчание, но мысленные усилия, похоже, пользы не принесли.
– Нет. Ничего не могу вспомнить.
– Жаль.
– Хотя, постой… помню Печать.
– Какую? Где? – Чет ободрился, но последующий ответ разочаровал его.
– Свою собственную… на руке горела.
– Эх, Либ! Ты меня только зря обнадежил. Печати всегда горят, когда в колодец прыгаешь, это и ослу понятно.
– Ну, – Либерти Эй виновато развел руками, – больше что-то ничего толкового не вспоминается…
Власта тихо радовалась удачной сделке. Сперва она не доверяла свахе. Мало ли, узнает невестушкину родословную и откажется от нее. Еще и соседки масла в огонь подливали, от жадности до чужого счастья – известно! Такая жадность еще завистью обычно зовется…
Теперь Власта смогла расплести сцепленные наудачу пальцы и вздохнуть спокойно. На столе, сверкая белизной дорогой бумаги, лежал контракт со свахой. Теперь она официально брала дочь под свою опеку. За эту опеку заботливой Змейкиной матушке не было жалко уплаченной суммы…
– Смотрите, – строго наставляла сваха, вручая клиентке заветную бумагу, – в контракте прописаны основные пункты соответствия. Возраст точно указали?
– Даже час и минуту рождения вспомнила! – клятвенно заверила Власта.
– Длина волос, вес – все должно быть строго, как записали. Постарайтесь без погрешностей, чтоб не исхудала…
– Что вы! Я ее кормить буду, как на убой!
– … и не разъелась.
– Ой, это вряд ли. Носится целыми днями, как оголтелая – разве тут округлишься? – Власта со вздохом прижала ладони к груди, всеми силами изображая разочарование.
– Носится? Лучше пусть дома сидит, чтобы никаких неожиданностей.
– О каких именно неожиданностях вы сейчас?
– О всяких. Мало ли их? Синяки, шишки, ссадины! Упаси Пресветлый, какие-нибудь шрамы.
– Поняла вас, присмотрю, не беспокойтесь.
– И невинность! Главное невинность!
– Ну, вы же знаете, что у нас пояс.
– Пояса эти не так надежны, как кажутся, – сваха сердито дернула усатой губой, – да и желающие снять их часто изыскивают средства.
– Да, что вы? – теперь Властино волнение стало искренним. – И какие же?
– Денежные, моя милая, какие же еще?
– В смысле…
– В прямом. Пылкие любовнички приплачивают какому-нибудь бедному, но жадному падре и…
– Фу-у-уф, напугали зазря! – Власта облегченно выдохнула и заулыбалась гостье во все тридцать два зуба. – Наш падре не из таких! Он – человек высочайшей морали, и всем существом своим радеет за невинность молодых девушек.
– Уверены? – сваха смерила Змейкину матушку пристальным взглядом.
– Уверена, – подтвердила та, – уверена полностью! Падре Герман – прекрасный наставник. Уже не первый год поучает мою непутевую дочь. И, знаете, успех налицо.
Про успех Власта, конечно, сильно преувеличила, но сваха вроде бы поверила.
– Все ясно. Значит, вам повезло. Но, позвольте, милая моя, где же наша невеста сейчас?