У Белкиного дома царило оживление.
Белкина матушка Мелисса суетилась в палисаднике. Взволнованным голосом раздавала поручения деревенскому пьянчужке Матиасу и двум его сыновьям.
Эта семейка всегда была горазда подработать за лишнюю копейку. Вот и теперь Матиас усердно белил наличники и узор на фасаде, а его сыновья поправляли покосившуюся секцию забора.
Все были так заняты, что не обратили на Лиску совершенно никакого внимания. Она воспользовалась этим и незаметно шмыгнула в дом.
Белка встретила ее на пороге, перепуганная и бледная.
– Ой, Лиска! У меня такая беда!
– Я, как чувствовала! Что случилось-то? Умер кто-то? – не подумав, брякнула гостья, тут же мысленно обругав себя за глупость. Ну, о чем она вообще? Вся Белкина семья – она да мать. Обе, вроде, целы.
– Хуже. Ты лучше сядь.
Лиска послушно присела на сундук у стены, стала вся внимание. Белкина тревога передалась ей, заставила нервничать сильнее. Это было их особым свойством – вместе чуять грозящую беду. Внутреннее инкубье чутье у сводных по отцу сестер проявлялось не абы когда, а лишь в тех случаях, когда над кем-то из троицы нависала серьезная опасность. Лиска очень надеялась, что «тот самый» случай не наступил, а ощущение угрозы – лишь результат переживаний последних дней.
– Меня замуж хотят отдать, – бешеным шепотом выпалила Белка. Лиска в ответ облегченно выдохнула и бросила небрежно:
– Только и всего?
– Что значит «только и всего»! Меня отдают замуж за какого-то… Даже пока толком и не знаю, за кого. Это катастрофа!
– Так уж и катастрофа?
– Конечно! Как же мой дорогой Либерти Эй?
Услыхав старую песню про ненаглядного Либерти Эя, Лиска даже рассердилась. Она тут беспокоится, волнуется, а у Белки как всегда одно на уме?
– Да забудь ты его уже! – рявкнула со злостью. – Нет его. В колодце сгинул.
От жестоких слов подруги, Белка, кажется, потеряла дар речи. Несколько раз она возмущенно открыла и закрыла рот, словно собиралась сказать что-то важное, но потом передумала и обиженно махнула на Лиску рукой.
– Тебе не понять, тебя не сватают. Это нам со Змейкой не повезло.
– Тю-ю! Серьезно? – Лиска даже присвистнула от удивления. – И ее тоже?
Странно. Ей всегда казалось, что брак – не такая уж жуткая жуть. От него сердце болеть не должно. Наверное девочки просто слишком сильно расстроились.
– И ее, – обреченно повесила голову Белка. – Сходила бы ты к ней, а? Я Змейку уже очень давно не видела. Говорят, падре ее за дурное поведение в сарае с Писанием запер, даже домой не отпускает.
– А матушка ее, что же, не возмутилась?
– Что ты! Она наоборот просила падре построже дочку поучать. Очень боится, что от Змейки из-за своевольного нрава сваха откажется.
– Понятно, – нахмурилась Лиска, – надо проведать.
– Проведай, обязательно проведай, как она там, а то у меня прямо сердце не на месте, – Белка прижала ладошки к пышной груди и трагически прикрыла глаза. С кухни заманчиво потянуло свежей выпечкой. – Подожди минутку, у нас как раз пироги спеклись, сейчас я Змейке соберу, передашь. У падре в доме сытной еды отродясь не бывало.
Лиска дождалась вечера, а потом, крадучись подобралась к дому падре Германа.
Как только приблизилась, из-за соседского забора заорал дурным голосом ворчливый цепной кобель.
– Замолчи, бестолковый! – цыкнула на него Лиска, но пес униматься не собирался. Пришлось отойти от калитки и пойти в обход улицы, чтобы подкрасться к падровскому забору со стороны поля. Там ветер гулял вовсю, озорно трепал по волосам и дергал за подол.
Лиска опасливо приблизилась к подгнившему кривому забору, подергала за него, проверив на прочность, ухватилась, подтянулась и перемахнула враз. Спрыгнув на чужую территорию, она медленно двинулась к старому сараю. Лохматые ясени, словно часовые, сторожили его, прижавшись с обеих сторон шершавыми стволами.
Лиска прокралась мимо них, привычно сунулась под запертую дверь:
– Змейка, ты тут?
Почти минуту внутри сарая стояла тишина. Лиска собралась уходить, решив, что наставник все-таки сжалился и отпустил нерадивую воспитанницу домой. Ее остановил тихий шорох.
– Лиска, – шепнули в щель под дверью. – Это ты?
– Я.
– Точно ты?
– Да я же, говорю. Что с тобой? – девушка напряглась. Прежде она никогда не слышала у Змейки такого безжизненного, отрешенного голоса.
– Все плохо, просто кошмарно… Только ты мне теперь помочь сможешь.
– Почему я? – вырвалось у Лиски непроизвольно, но она тут же исправилась. – Вернее, чем помочь-то?
– Ты – потому что больше никто сюда не придет. Падре не пустит, а матушка… я пыталась ее просить, но она одержима этим проклятым замужеством и слышать ничего не желает.
– Вот ведь западня.
Слушая, как непривычно дрожит Змейкин голос, Лиска все больше убеждалась – тревожилась не напрасно. Вот только понять, что конкретно угрожает подруге, никак не выходило.
– Еще какая… Поможешь?
– Помогу. Только чем?
– Вот, возьми.
Под дверь просунулась рука, положила к Лискиным ногам что-то небольшое – какой-то кусок материи в пол-ладони размером. При внимательном рассмотрении лоскуток оказался Орденовской нашивкой.
– Что это? Зачем?
– Я ее у Ныряльщика от плаща оторвала.
– Зачем оторвала?
– На память, когда от него ночью уходила… Не расспрашивай, время только теряешь.
– Не буду. Объясни, что с этой нашивкой делать?
– Ты должна отыскать Ныряльщика, как можно скорее. Прямо сейчас.
– Да где же я его отыщу-то? Он ведь в город уехал. Выперли его, другого прислали. Может того, другого спросить?
– Нет! Не вздумай спрашивать другого! – Змейкин голос стал холодным, как лед. – Лиска, милая, родная, возьми у Огниевой тетки коня и скачи в город, умоляю тебя. И не расспрашивай меня ни о чем, порошу, все равно не смогу рассказать. Просто поверь, ты ведь тоже мой страх чувствуешь, я знаю. Отправляйся в путь прямо сейчас, срочно найди Чета – только он сможет меня выручить…
Пухлый падре Оливер черным колобком вкатился во двор жилой башни ордена. Миновав клумбы и подстриженные шарами деревья, поднялся по широкой мраморной лестнице к главному входу. За стеклянной дверью взгляду открылся просторный холл с внутренним фонтаном и скамейками на чугунных львиных лапах.
«Надеюсь, ты дома, Чет» – загадал мысленно перед тем, как погрузиться в ручной подъемник.
– Можно, любезный! Поднимайте! – крикнул дюжему служке, что крутил колесо.
– Угу, ваше сиятельство, – отозвался тот и, крякнув, навалился на ворот.
Кабинка заскрипела, не торопясь поползла вверх. На десятом этаже падре вышел, огляделся, принюхался. Не самое уютное место – дешевые квартиры, что по вкусу и карману приходятся лишь тем, кто не слишком брезглив, богат или придирчив.
Обшарпанный темный коридор с вереницей дверей завершился искомым. Знакомая, выкрашенная в серый, деревянная дверь была приоткрыта.
Падре Оливер вежливо побарабанил пальцами по облупившейся краске, подождал минуту, после чего вошел.
Темно. Света нет совсем. Портьеры на окнах опущены: они же единственный признак достатка в доме и вообще наличия в нем хоть какого-то обитания. Кругом пустота – ни мебели, ни ковров. Стены без штукатурки с рельефом камней, из которых сложена башня. Пол чистый, если не считать раскиданных по углам пустых бутылок. Такое чувство, что в жилище пришли воры, вынесли все, кроме занавесок, выпили за удачное ограбление вина, прибрали за собой большую часть мусора и ушли…
– Эй, Чет! Ты дома?
Голос падре эхом прозвучал в пустоте.
– Я тут, проходите.
Ответили из соседней комнаты. Падре пошел на звук. Миновав коридор, попал в зал. Зал тоже оказался без мебели. Камин – как сердце дома, в центре стены. В углу тюфяк – даже кровати нет. Перед камином, прямо на полу – одинокая фигура, сидящая по-восточному со скрещенными ногами.
– Пьешь тут в одиночку? – падре Оливер поморщился, пытаясь отыскать для подтверждения своих слов нужный запах, но не нашел его.
– Нет. Думаю и вас жду.
– Меня? Для чего?
– Поговорить хочу. Много мыслей в голове созрело. Важных.
– Ну, давай поговорим, – падре приблизился к Ныряльщику, огляделся в поисках хоть какого-то седалища. – Куда присесть можно?
– На пол, – Чет стукнул ладонью подле себя, – куда ж еще?
– Как ты тут живешь? – кряхтя, возмутился священник. Ему, тучному и негибкому, сидеть на полу было весьма неудобно. По-восточному ноги не складывались, а если согнуть колени перед грудью, в них предательски упирался живот.
– Нормально.
– Воняет же? Чем, кстати?
– Это Вафля.
– Вафля? Что она делает у тебя дома?
– Когда я вернулся, ее решили списать по старости и усыпить. Я выкупил и забрал с собой.
Чет выглядел спокойным, но внимательный падре разглядел, как сквозь железную невозмутимость Ныряльщика пробивается подавленность.
– Да… дела. Выходит, ты держишь тигра в квартире?
– А где мне еще его держать?
Чет пожал плечами, поднялся, снял верхнее полено с чугунных козел, подкинул в огонь. Пламя устало фыркнуло, облизало подачку алым языком. Тени на стене качнулись, заставив падре Оливера невольно взглянуть на светлые камни. Со стены на него глянул черным глазом нарисованный углем девичий лик. Сопоставив упадническое настроение Чета и красоту изображенной незнакомки, падре сделал вывод:
– Женщина? В ней дело?
Чет не сразу ответил. Сел рядом с камином, уставился на пляшущий огонь и лишь после этого произнес, переводя тему:
– Почему меня убрали из Ланьей Тиши? Вы в курсе, падре?
– Жалобы на тебя поступили.
– От кого?
– Не знаю.
– Так уж и не знаете?
– Я не знаю, – прозвучал уверенный ответ. – Анонимное письмо пришло напрямую к епископу Грэю. Что в нем было – сказать не могу, сам не видел, но после того письма Грэй здорово рассердился и…