– Помоги мне, пожалуйста! Только ты один можешь помочь!
Либерти Эй торопливо шел по главной улице Ланьей Тиши. Он больше не прятался.
Люди смотрели на него с трепетом, поминутно осенялись Пресветлым Знамением. Одни поступали так от страха, иные от восторга. Многие искренне позавидовали Эевой небывалой удаче. Еще бы – сгинул в колодце, а теперь шагает себе целехонький, как ни в чем не бывало. Как тут не позавидовать? Восставший из мертвых Ныряльщик пробуждал в сердцах селян слишком противоречивые чувства.
Впереди, на площади с колодцем, громким высоким голосом вещал падре Герман. Разобрать, что конкретно он говорил, было невозможно. Судя по звукам, рядом с падре находилась уйма народа.
Шум толпы доносился отчетливо, полнился негодованием и страхом. Раздалось несколько протестующих выкриков. Падре что-то коротко ответил, и гомон мгновенно стих.
– Боже мой, неужели мы опоздали? – запричитала Белка, захлебываясь глотком воздуха. Легкие саднило – Либерти Эй двигался слишком быстро, и ей приходилось бежать за ним.
Ныряльщик не успел ответить возлюбленной. Дорогу им перегородил Трагеди. Черные полосы боевой раскраски перечеркивали лицо, делая его похожим на жуткого мима.
– Уступи мне дорогу, Си, – потребовал Либерти Эй. – Я тороплюсь.
– Куда, позволь спросить, спешить мертвецу? – насмешливая улыбка тронула бледное лицо Трагеди. Пальцы Ныряльщика сжали рукоять меча.
– На помощь страждущим, как и положено достойному воину Святого Ордена.
– Ты больше не воин Ордена. Ты – его противник. Ты больше не Эй.
– Это не так. Я никогда не предавал свое дело, не отказывался от него.
– Ты связался с ведьмами! Стал нежитью! – Трагеди оскалил ровные зубы, на их фоне белизна его формы перестала казаться совершенной. – Вот и сейчас ты хочешь помешать святому отцу уничтожить одну из них.
– С каких пор казнь в юрисдикции сельского падре? Кто осудил ту, чья жизнь должна оборваться по мановению его руки?
– Она заслужила смерть и будет казнена.
– Без суда и следствия? – внешне Либерти Эй был спокоен, но в голосе его стали проступать ноты раздражения. Отметив это, Белка приблизилась и успокаивающе тронула его за рукав. Зашептала испуганно:
– Любимый, пожалуйста, осторожнее.
– Тебе нет места на земле. Сгинь! Убирайся во тьму! – Трагеди вытянул из ножен меч, подтверждая серьезность собственных намерений. Он хотел сказать что-то еще, но замер на полуслове, прислушиваясь к конскому топоту.
С окраины деревни к ним спешил всадник. Взмыленный конь скакал из последних сил. Когда он приблизился вплотную, роняя клочья пены себе под копыта, седок в сером плаще с капюшоном спрыгнул с его спины, бросил на луку седла повод и направился к обоим Эям – бывшему и настоящему.
– Что у вас тут происходит? – рявкнул так грозно, что Белка с испугу спряталась за широкую спину возлюбленного.
– Зетта? Тебя вытурили отсюда с конвоем, с какой стати ты приперся обратно? – нахмурился Трагеди.
– Чет Зетта! – обрадовано выдохнула Белка, высовываясь из укрытия. – Лиска добралась до вас – какое счастье!
– А, так у вас тут целый сговор? – меч Трагеди опасно рассек воздух. – Придется разбираться с вами обоими.
Чет не больно-то напугался.
– Потом разберешься, – небрежно бросил коллеге. – Уверен, сейчас найдутся дела поважнее.
– Так и есть. Ты вовремя приехал, Чет! Здесь творится беззаконие. Местный падре собрался швырнуть в колодец невинную деву, – разъяснил ситуацию Либерти Эй, а Лиска громко поддакнула ему:
– Змейка! Падре хочет убить Змейку!
– Тогда незачем терять время.
Внешне Чет выглядел спокойным, но липкий страх все сильнее сжимал сердце холодными щупальцами, пульсировал, откликаясь на возгласы отдаленной толпы.
– Я вам запрещаю, – Трагеди недовольно скривил лицо, растеряв при этом половину своей неземной красоты.
– И что ты сделаешь? – Чет глянул на него с нескрываемым презрением. – Ты один, а нас двое, и один из нас – Эй.
– Бывший Эй.
– Пусть бывший, зато, лучший.
Змейка стояла на краю колодца чуть живая. Ветер трепал ее волосы, и они извивались в воздухе, подобно траурным лентам. Крики толпы то накатывали гулкими волнами, то утихали в терзающем виски звоне. Голова болела от напряжения. Хотелось плакать, но не выходило выжать даже мизерную слезинку. Глаза пересохли, горло тоже.
Голос падре возвысился над общим шумом, призвал остальных замолчать. Змейка усилием воли заставила себя выслушать приговор.
– Если сбросить ведьму в колодец, Пресветлый простит нас и избавит от Черной Воды. Если вернуть демонское семя тьме – Сердца Тьмы перестанут биться. Не жалейте ведьму. Она заслужила участь жертвы. Подумайте о будущем, где не останется места для страха и зла.
Змейка хотела возразить, сказать, что все происходящее – просто безумная фантазия сбрендившего священника, но принудительный обет безмолвия сомкнул губы кованым замком.
А потом между лопаток уперлась ладонь. Толчок – уверенный, сильный! Сопротивляться бесполезно, и пасть колодца разверзается тьмой.
Чет понял, что опоздал. На секунду он застыл, пораженный увиденным, но тут же взял себя в руки. Сдаваться он не собирался, пусть даже шанс на Змейкино спасение был совсем призрачным и таял с каждой секундой.
– Что будем делать? – Либерти Эй окликнул товарища, окончательно возвратив в реальность.
– Нырять следом, – последовал решительный ответ.
– Я протестую! Это нарушение правил!
Падре Герман попытался заслонить колодец, раскинув руки крестом, встал у Чета на пути, но тот грубо оттолкнул его в сторону.
– Это убийство и произвол, – прошипел сквозь зубы в лицо священнику, еле сдержался, чтобы не послать по матери или выдать что-нибудь наподобие: «Мне плевать! Идите все лесом!», а то и вовсе кулаком между глаз засветить.
– Вы поступили бесчеловечно, падре, – к Четову шипению добавился громогласный возглас Либерти. – Главная задача Светлого Ордена – есть милосердие. Мы должны прощать даже заблудших овец. «Не убивай» – одна из главных заповедей Писания. Разве я не прав?
– Изыди! Сгинь! – увидев подоспевшего Эя, падре выпучил блеклые глаза и принялся суматошно размахивать руками, периодически осеняя себя Знамением. – Восставший мертвец! Люди, вы видите то же, что и я? Тут нежить ходит и говорит среди бела дня! Это ж нежить, люди добрые! Упырь! Кровопийца!
– Сам ты кровопийца, – выкрикнул кто-то в толпе. – Девку в колодец скинул, а теперь честной люд байками про упырей отвлекаешь?
– Так вот же упырь! Вот он! – завопил на паству священник. – Вы что, ополоумели? Забыли, как он в колодец нырнул?
– Все правильно. Сперва нырнул – теперь всплыл! – продолжил спор невидимый оптимист.
– Не упырь то, обычный Ныряльщик! – поддержала его толпа.
– Самый обычный, обычнее не придумаешь!
– На то он и Эй, чтоб дыхание лучше всех задерживать!
– Так не на несколько же месяцев? – возмущенно вопрошал падре. – Не может быть такого!
– Почему не может? Может. Вы ж нам на проповеди сами про святые чудеса рассказывали? Вот и чудо…
Волнение жителей нарастало, как волны в ветреную погоду. Точку в споре поставил сам Эй:
– Я не нежить. Чудо любви и надежды исцелило меня. Такова воля Пресветлого.
В подтверждение к своим словам Либерти отстегнул застежку плаща, позволив тяжелой ткани стечь на землю, затем распахнул форменный камзол. Он хотел расстегнуть рубаху, но, решив не тратить лишнего времени, просто порвал ее на груди, явив зрителям безупречный рельеф мышц, покрытый крапом бурых шрамов.
Толпа ахнула, наполнилась возгласами восторга.
– Это чудо! Настоящее чудо!
– А мы говорили! Мы верили!
– Как такое возможно? Это разве не темное колдовство?
– Какое там колдовство – божественная милость!
– Сам Пресветлый благословил нашу деревеньку, раз здесь такое случилось!
За восторгами посыпались обвинения:
– А падре – каков гусь? Расшипелся, ручонками-то затряс! А сам-то, сам…
– Девчонку невинную в колодец кинул – живую душу загубил!
– И ведьмой назвал. Какая она ведьма?
– Она хоть и странненькая, да без злобы. Разве чего худого кому делала?
– И плясала хорошо!
– Ну, падре – лгун старый! Нарассказывал сказки про миры, да про демонов, а мы поверили, дураки… И про инкуба, что двадцать лет назад наших баб совратил, тоже небось напридумывал?
Сообразив, что крыть нечем, падре Герман заозирался по сторонам, как затравленный волк. Он попятился, было, к старой часовне, надеясь укрыться в земной обители Пресветлого, но жители Ланьей Тиши настигли его и, заметно порастеряв набожность, необходимую для общения с представителем церкви, скрутили по рукам и ногам.
Даже тихий деревенский староста непривычно расхрабрился.
– Будешь знать, как творить в моей деревне самосуд! – потрясая седыми космами, громко выкрикнул он и отважно выставил перед носом плененного священника узловатый кулак. – Что нам делать теперь, господин Ныряльщик? – обратился к Чету, как к человеку, зарекомендовавшему свою надежность.
– Исправлять содеянное, – коротко ответил тот.
Сказано, конечно, хорошо, но как теперь воплощать слова в реальность? В голове быстро-быстро замелькали воспоминания последней встречи с падре Оливером. Его слова: «дитя без труда меж мирами пройдет» дали надежду. Внутренняя защита – шипы, вылетающие из стен – не сработала. В противном случае Чет бы почувствовал вибрацию земли. Это хорошо! Но даже если и так, его – Ныряльщика – магическая преграда не пропустит. Проколет, не дав достигнуть колодезного дна, и будет он на иголке висеть, как бабочка в коллекции…
Чет окинул взглядом собравшихся селян. Наткнувшись на Огния, привычно стоящего вереди остальных, вспомнил давний диалог про свинью.
– Эй ты, здоровяк, неси сюда свиную тушу.
– Опять? Зачем еще? – Огний недоверчиво нахмурился. Он не слышал разговора Ныряльщиков, поэтому не понял, что задумал находчивый Зетта.