Брюс намек понял.
Яков Вилимович оттянул пальцем стоячий воротник мундира, ставший неожиданно тугим. Повешенные его не волновали. Расходный материал, не больше. Дрянь людишки. В любом кабаке таких можно было нанять дюжину за серебряный рубль. Утреннее похмелье пугает такой контингент намного больше смерти.
А Петру I блестящая инквизиторская задумка и чудовищное исполнение очень понравились. Он громко хохотал, тыкая тростью повешенного на нижней ветке многометровой елки, до которого смог дотянуться. И не лень было останавливать карету? Хотя ярко-красное так красиво смотрится на зеленом фоне. Он пожалел, что сам не додумался до такой наглядной агитации во время подавления стрелецкого бунта. Следующим поколениям пример. С того момента он повелел высочайшим указом украшать новогодние елки игрушечными солдатиками, раскрашенными поярче. Желательно в сочные красные цвета. Праздник все-таки. А еще пусть стеклодувы наделают игрушек в виде зеркальных стеклянных шаров. Пусть в новогоднюю ночь в каждом шаре по веселой будет харе. Всем радоваться!
Шторы в особняке генерал-фельдмаршала Петр Михайлович приказал снять, невразумительно пояснив, что нынче мода такая в Европе.
Пусть астрономией занимается. В телескоп на небо смотрит, авось что дельное увидит. А делами земными, а значит, греховными, есть кому и без него заниматься.
Император всея Руси сразу догадался, кто шлет привет чернокнижнику. Сам не чурался бесовских игрищ. Считал это игрой ума и просвещением для заскорузлого, косного российского мышления. Но одернуть не в меру ретивого сподвижника стоило. Висельников в исподнем и «красных куртках» приказал не снимать забавы ради до наступления Нового года. Веревки перерезали аккурат с последним боем курантов. В следующий раз обойдемся без самодеятельности. До Нового года оставался месяц без одной недели. Ровно двадцать один день. Поначалу, когда Брюс после сна смотрел из окна опочивальни на елку, у него сразу становилось муторно на душе. Весь день потом шел наперекосяк. Он даже хотел переехать в свое загородное имение, но в последний момент передумал. В свите императора это сразу бы расценили как малодушие. Поползли бы черные слухи: «Слабее стал старик!», «Уже не тот наш Брюс, пора на покой». Приходилось сдерживать себя до зубовного скрежета. Через недельку привык к пейзажу за окном. Пил утренний кофе и не морщился.
Яков Вилимович, астролог и чернокнижник, намек понял и, засучив рукава, начал заниматься составлением календаря. Дело спокойное и в памяти потомков гарантированно останется. Как ни крути, но своя кожа ближе к телу…
До того как Аким Поплавков надел отличительную красную инквизиторскую кожанку, он носил совсем другую форму…
Шел второй год Первой мировой войны. С замиранием сердца студент второго курса Петроградского университета Аким Поплавков переступил порог городского призывного пункта. На призывной комиссии все было черно-серо от гимназических и студенческих шинелей. Гимназистов сразу же выталкивали взашей на улицу несколько солдат-писарей. Студентов, в отличие от первого года войны, уже не трогали. На начальника призывной комиссии со всех сторон посыпались возгласы направить на фронт.
— Ну что с вами делать?! — довольно пробасил штабс-капитан, ветеран японской кампании. — Не могу я таких молодцов оставить в тылу. Будь по-вашему.
Патриотов в России всегда хватало. Знай формируй маршевые роты и отправляй на передовую. В Петрограде полно горлопанов, толкающих пламенные речи на митингах. Но окопы забиты мобилизованными и поставленными «под ружье» мужиками и мальчишками-добровольцами. Остальные сверстники попадут на передовую, когда подойдет год их призыва.
С большим трудом, но курсы авиаторов Аким все же окончил. Это было еще до войны, весной 1914 года. Сейчас на дворе стояла зима пятнадцатого, в разгаре была Первая мировая война. Немецкие асы повыбивали российских летунов. Шапкозакидательские настроения прошли, фронт угрожающе трещал. Генштаб еще не начал призывать юношей его года рождения. Но в военном ведомстве благосклонно внимали добровольцам, не достигшим призывного возраста. На призывных комиссиях не обращали внимания на метрические данные о рождении в выписках из церковных книг. Добровольцам предоставлялось право выбора, в каких войсках служить, разумеется, при наличии вакансий. Сорокалетний штабс-капитан с протезом вместо правой ноги благосклонно кивнул Поплавкову, листая в руках новенькую летную книжку, выданную в аэроклубе еще до войны. Листки с оценками о взлетах и посадках, знании матчасти и штурманской подготовке еще пахли типографской краской. Офицер и ветеран русско-японской кампании здраво рассудил, что в воздушном флоте нужны юные, но грамотные специалисты.
Через пару дней Аким в новенькой форме вольноопределяющегося докладывал полковнику Александру Костюкову, начальнику авиационного центра, о прибытии и дальнейшем прохождении обучения на военлета.
С замиранием сердца Поплавков переступал порог штаба. Ему казалось, что он идет в какой-то новый, светлый и радостный мир. Втайне надеялся, что завтра же сядет в аэроплан. Всей душой рвался в небо.
Сбывалась заветная мечта. Он уже видел себя боевым летчиком… «Военлет Аким Поплавков». Такого ни с кем не спутать. В Петрограде военлетов можно было легко распознать среди других офицеров. Они носили летные очки на фуражках по фронтовой моде.
И вот в Гатчине за вчерашним студентом Поплавковым закрылись двери казармы. Он стал вольноопределяющимся учебного центра первого Императорского отряда. Здесь ему предстояло подтвердить свою летную подготовку с последующим производством в прапорщики.
В царской армии, как и в любой другой армии мира, офицеры были особой кастой. Чужакам всегда было трудно надеть золотые погоны, особенно если ты не потомственный военный и мужчины твоей династии не брали шведские корабли на абордаж и не ходили в штыковые атаки на французских кирасиров под Бородином. Переломный двадцатый век все расставил по местам, одновременно перемешав сословия, ломая неписаные правила и заодно меняя границы государств.
Офицеров готовили на ускоренных курсах. Военное время диктовало свои правила. Всего за три месяца они проходили курс военной подготовки в запасном полку или в самой действующей армии. Знаний и опыта у кандидатов в офицеры было недостаточно. В юные головы успевали вколотить лишь азы военного дела. На фронте им приходилось учиться самим. Все это производило унылое и тоскливое впечатление. Грань между новоиспеченными офицерами и унтер-офицерами становилась лишь формальной.
Чаша сия не миновала и авиаторов.
Первые вылеты для кандидатов в летчики напоминали состояние ребенка, который только что научился ходить: та же неуверенность в движениях, боязнь оступиться, сделать что-то непоправимое.
Тренировочные полеты с инструктором продолжались четыре недели. Каждый день взлет и посадка. Взлет и посадка. После тридцати полетов он налетал почти двадцать часов. Последний полет сделал без инструктора. Этот вылет считался экзаменационным. Аким должен был сфотографировать озеро, находившееся неподалеку от Петрограда. Задание выполнил. Учеба закончилась. Скорее на фронт. Акиму присвоили звание прапорщика. Вместе с новенькими погонами он получил назначение в гвардейский Первый авиаотряд на юго-западном фронте.
Попав служить в авиацию, Аким Поплавков вытянул свой личный счастливый билет, если такое определение вообще допустимо к добровольно записавшемуся в действующую армию. У него был реальный шанс дожить до победы или в худшем случае до конца войны. Как это ни цинично звучит, на войне офицеру легче выжить, чем солдату. А летчику легче, чем пехотинцу. Пехота — хворост, который охапками подбрасывают в костер войны. В пламя «шагает» батальон за батальоном, полк за полком. «Сгорает» за день наступления дивизия. Корпус — за три. Пламя войны гудит, радуясь новым жертвоприношениям. При таком раскладе в прямом смысле слова чем дальше от земли, нашпигованной пулями и осколками, тем больше вероятность уцелеть…
По прибытии в часть Аким первым делом представился командиру авиаотряда. Командовал гвардейским Первым авиаотрядом подполковник Яблонько. Высокого роста, в пенсне, он всегда был чисто выбрит и подчеркнуто вежлив. На этом его достоинства как командира и офицера заканчивались. Яблонько отрастил длинные усы и специально завивал их таким образом, чтобы они стояли под прямым углом. Такая мода называлась «а-ля Вильгельм Второй», по имени германского кайзера, носившего такие же колючие усы-стрелки. Их носили многие немецкие офицеры. Но странно было видеть подражателя прусской моде в русской армии.
Подполковник к авиации не имел никакого отношения. Много лет прослужил в Генштабе, попав туда сразу после окончания одноименной академии. Перед самой войной он был представлен за выслугу лет к производству в полковники. Но началась война, а по существующему в те годы положению звание полковника присваивалось только в действующей армии, на фронте. Вот и пришлось Яблонько покинуть так полюбившийся ему спокойный тыл и, подпоясавшись портупеей, отправляться на фронт за «полковником». Включились невидимые рычаги знакомств, потянулись ниточки связей в верхах, и подполковник убыл в действующую армию за следующим званием. Но что-то не сработало, а точнее, сработало, но не так, как он ожидал, в штабных недрах его назначили на подполковничью должность командовать авиаотрядом. В клеточках должностей организационно-мобилизационного управления должность считалась полковничьей. Но в штабе действующей армии ее забрали себе втихаря, проведя по документам как подполковничью. Командующий имел полное право на такое самоуправство. До Петрограда далеко, как до звезд. Попробуй пожалуйся. Все документы идут по инстанции снизу вверх и благополучно оседают, ложась под сукно в штабе армии.
Военная бюрократическая машина неповоротлива. Ее шестеренки зачастую бешено крутятся, работая вхолостую. В лучшем случае результат не превышает коэффициент полезного действия паровоза. Что-то в бумажных недрах не сработало и на этот раз.