К счастью для Жанны, десять советников высказались против применения к ней пытки, мотивируя это тем, что «не следует давать повода для клеветы на безупречно проведенный процесс»[130]. Лишь трое настаивали на применении пытки.
Итак, десять против трех. Председателю трибунала пришлось присоединиться к мнению большинства, и от пытки было решено отказаться.
14 мая Парижский университет на специальном заседании утвердил свое заключение по делу Жанны, поступки которой были квалифицированы как ересь. После этого Генриху VI было направлено письмо, в котором короля просили о следующем:
Чтобы это дело было срочно доведено правосудием до конца, ибо промедление и оттяжки здесь очень опасны, а отменное наказание крайне необходимо для того, чтобы вернуть народ, который сия женщина ввела в великий соблазн, на путь истинного и святого учения[131].
Решающее слово было произнесено.
23 мая Жанну ознакомили с заключением Парижского университета. Председатель суда объявил слушание дела оконченным. Окончательное вынесение приговора было назначено на завтра.
Бедная Жанна! Похоже, что до нее только сейчас стало доходить, что происходит.
Ее охватило оцепенение, когда она поняла, что ее хотят обвинить в том, что она плохая христианка, что она против Бога. Это было до того неслыханно, что она растерялась.
Ужасное состояние! Здесь была и обида, и недоумение, и страх… Да, да, именно страх, причем не столько за свою жизнь (этот страх есть всегда), сколько за какую-то нелепую необратимость всего происходящего. Это была именно та крайняя степень страха, которая лишает человека помощи рассудка, парализует его чувства и волю, делает из человека покорное животное.
Рано утром 24 мая Жанну под сильной охраной привезли на кладбище аббатства Сент-Уэн. За ночь там соорудили два помоста – один большой, другой поменьше.
На большом помосте разместились судьи и именитые гости, приглашенные поприсутствовать на церемонии оглашения приговора. Среди них был сам Генри де Бофор, с 1426 года кардинал Винчестерский.
Жанна поднялась на малый помост и стала рядом с проповедником, которому предстояло обратиться к ней с последним словом. На эту роль епископ Кошон пригласил странствующего проповедника Гийома Эрара. Предполагалось, что слова незнакомого священника произведут на подсудимую большее впечатление, нежели речи человека, которого она уже не раз видела.
Огромная толпа горожан заполнила пространство между двумя помостами, а поодаль стояла телега палача, уже готовая отвезти осужденную к месту казни.
Слово взял проповедник Гийом Эрар. Он что-то долго говорил о «лозе, которая не может приносить плоды, если она отделена от виноградника», а также о «многочисленных заблуждениях» и «пагубных деяниях», которыми подсудимая поставила себя вне святой церкви. После этого он перешел к французскому королю Карлу VII, заявив, что Франция, которая всегда была оплотом христианства и защитницей веры, теперь обманута, так как ее самозваный правитель положился, как еретик и раскольник, на слова и дела пустой и бесчестной женщины.
После этого Жанна словно очнулась ото сна и закричала, что ее король вовсе не такой, что он самый благородный из всех христиан.
Проповедник дал знак судебному исполнителю Жану Массьё, находившемуся рядом с Жанной, приказав заставить ее замолчать.
Поль Деларош . Жанна и Генри де Бофор. 1824
Закончив проповедь, Гийом Эрар вновь обратился к Жанне и сказал, что ее слова и поступки следует передать на суд святой матери церкви. В ответ Жанна попросила передать ее дело на суд римского папы, то есть первого после Бога. Она сказала, что, если бы трибунал действительно придерживался правовых норм, он был бы обязан сделать это. То есть отложить вынесение приговора.
Папой в то время был венецианец Евгений IV (в миру – Габриэле Кондульмер), только что сменивший Мартина V (в миру – Оддоне Колонна), умершего 20 февраля 1431 года. Новый папа боролся с кардинальской коллегией, и ему было не до какой-то там Жанны.
По мнению многих историков, обращения к римскому папе нередко бывало достаточно для того, чтобы прекратить процесс инквизиции. Это была своего рода апелляция Жанны – если не формально, то по существу. И эта ее просьба с точки зрения канонического права была вполне законной. Но о каких правовых нормах могла идти речь на этом «спектакле»? Жанне заявили, что «святой отец находится слишком далеко», а каждый епископ и без того является полновластным судьей в своей епархии.
После этого епископ Кошон начал читать приговор. В бумаге, которую он держал в руках, не было слова «смерть». Было сказано лишь, что церковь передает осужденную в руки светской власти, прося обойтись с ней снисходительно и «без повреждения членов». Но в те времена эта лицемерная формулировка могла означать лишь одно – казнь на костре.
Кошон читал медленно и громко. Он словно ждал чего-то, и это «что-то», чего так ждали постановщики этого кошмарного спектакля, произошло. Прервав епископа на полуслове, Жанна закричала, что она согласна подчиниться во всем воле святой церкви, что если священники утверждают, что ее видения и откровения являются ложными, то она не желает больше защищать их.
Короче говоря, Жанна произнесла слова покаяния, и ожидавший ее смертный приговор тут же заменили другим, который судьи заготовили заранее, рассчитывая на то, что обвиняемая отречется.
В новом приговоре говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения. Но так как подсудимая тяжко согрешила против Бога и святой церкви, ее осуждали «окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния», дабы там, оценив милосердие и умеренность судей, она «оплакивала бы содеянное и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась».
Огласив этот новый приговор, епископ Кошон распорядился увести Жанну в замок Буврёй. Таким образом, процесс по делу о впадении в ересь «некой Жанны, обычно именуемой Девой», завершился.
Американский философ Берроуз Данэм пишет:
«К восторгу своих инквизиторов, которым следовало бы к этому времени знать ее лучше, она покаялась. Одной из слабых сторон инквизиции являлось то обстоятельство, что раскаяние не сулило обвиняемым ничего хорошего. Так велика была ненависть инквизиции к расколу, что даже тех лиц, которые заявляли, что отрекаются навсегда от своих заблуждений, она карала пожизненным заключением»[132].
Политическая цель процесса была достигнута. Но, вырвав у Жанны слова покаяния, организаторы процесса вовсе не полагали дело законченным. Оно было сделано лишь наполовину, ибо за отречением Жанны должна была последовать ее казнь.
Святая инквизиция располагала для этого проверенным средством, нужно было лишь доказать, что после отречения она совершила «рецидив ереси»: по закону, «человек, повторно впавший в ересь, подлежал немедленной казни»[133]. А в том, что Жанна, приговоренная к пожизненному тюремному заключению, рано или поздно совершит нечто такое, что можно будет расценить как «рецидив ереси», никто не сомневался.
По сути, «милосердный приговор» был лишь временной отсрочкой заранее запланированной казни.
Прошло два дня. В воскресенье 27 мая по городу распространился слух, что осужденная вновь надела мужской костюм. На следующий день Кошон и восемь его помощников направились в замок Буврёй, чтобы выяснить, так ли это. Оказалось, что так. Жанна встретила судей одетая в свой старый костюм.
На вопрос, зачем она сделала это, Жанна ответила, что сделала это по своей воле, так как находясь среди мужчин, приличнее носить мужской костюм, нежели женское платье.
Казалось бы, безобидный ответ на безобидный вопрос. Но это только казалось. Вечером в доме епископа Кошона собрались секретари трибунала. Вместе они составили некий документ и скрепили его своими подписями. Так появился на свет трагический протокол, согласно которому у Жанны был обнаружен «рецидив ереси».
Как видим, судьба Жанны была окончательно решена в тот самый момент, когда она снова надела мужскую одежду. Именно тогда она вторично впала в ересь, то есть совершила преступление, которое неминуемо влекло за собой смерть на костре.
Как же это произошло? На первый взгляд, этот вопрос может показаться совершенно излишним. Разве сама Жанна не ответила на него? Разве она не заявила, что надела мужской костюм добровольно, и не объяснила, почему она это сделала? К чему же искать загадки там, где их нет?
Все это так. Тем не менее историки вновь и вновь спрашивают себя: как это произошло? Спрашивают потому, что обстоятельства, при которых Жанна вновь надела мужскую одежду, являются в действительности весьма неясными.
Позднее, во время процесса реабилитации, некоторые свидетели, допрошенные следственной комиссией, выдвинули версию, согласно которой английские стражники насильно заставили Жанну надеть мужской костюм.
Особенно подробно и даже красочно рассказал об этом судебный исполнитель Жан Массьё:
«Вот что случилось в воскресенье на Троицу (27 мая) <…> Утром Жанна сказала своим стражникам-англичанам: „Освободите меня от цепи, и я встану“ (на ночь ее опоясывали цепью, которая запиралась на ключ). Тогда один из англичан забрал женское платье, которым она прикрывалась, вынул из мешка мужской костюм, бросил его на кровать со словами „Вставай!“, а женское платье сунул в мешок. Жанна прикрылась мужским костюмом, который ей дали. Она говорила: „Господа, вы же знаете, что мне это запрещено. Я ни за что его не надену“. Но они не желали давать ей другую одежду, хотя спор этот длился до полудня. Под конец Жанна была вынуждена надеть мужской костюм и выйти, чтобы справить естественную нужду. А потом, когда она вернулась, ей не дали женское платье, несмотря на ее просьбы и мольбы»