Фильм Л.Кулиджанова «Когда деревья были большими» и сегодня не потускнел.
«Это выдающееся произведение советского кино, — сказал о нем Карен Шахназаров, — поразительная картина, лежащая, безусловно, в русле традиций русской литературы, лучшего советского отечественного кино. То, что там происходит с персонажами Ю. Никулина и И. Гулая — это поразительно. Это выдающаяся картина. И так вот сложилась судьба: мне кажется, это просто недооцененная картина и во многом являет собой замечательный образец режиссуры как таковой. Тончайшей».
В шестидесятые фильм произвел настоящий фурор. Вместе с режиссером Л.Кулиджановым Инна представляла картину на фестивале в Каннах.
Все заговорили о ее незаурядном таланте и удивительной неординарности. Гулая была уже замужем за Шпаликовым, когда Михаил Швейцер предложил ей роль в своем фильме «Время, вперед». Он, как, впрочем, и все, кто имел дело с Гулая, высоко ценил ее как актрису и человека.
Годы спустя М. Швейцер скажет, что погубил Инну, в которой он видел что-то ангельское, Геннадий Шпаликов.
Всё было веселым вначале
«Как-то Инна прибегает на Арбат, — вспоминает Валентина Малявина, — я была у мамы, и рассказывает мне про Гену Шпаликова. Его любили все: и Андрей Тарковский, и Андрон Кончаловский, и Ромадины Миша и Витюша, и Маша Вертинская, и все его знакомые и незнакомые тоже любили.
Гена — светлый человек! Инна до безумия влюбилась в Гену Гена так же влюбился в Инну. Он все звал ее: „Родина моя!“ Они сняли комнату на Арбате. Большая зала, перегороженная красивым гобеленом на две комнаты. В одной из них — кабинет Гены. Вместо письменного стола — столик из кафе, из голубой пластмассы с железным кантиком. Вся стена над столом — в фотографиях: Маша Вертинская (она играла главную роль в „Заставе Ильича“), Светлана Светличная, Наталия Рязанцева, Ирма Рауш… Инна мирилась с тем, что Гену увлекали очаровательные женщины.
— Он ведь гений… И я не знаю, как мне вести себя с ним.
Они были счастливы: Инна и Гена. Молоды. Талантливы. Влюблены. Инна решила продлить студенческие годы и стала готовиться в Театральное училище им. Щукина. Очень боялась конкурса: „А вдруг провалюсь?“
Инна успешно прошла три тура и была принята».
К моменту знакомства со Шпаликовым Гулая была, пожалуй, более знаменита, нежели он. Это неудивительно: актриса на виду, у нее более короткий путь к известности. Сценарист же — фигура теневая, закадровая. Как поэт он был мало кому известен. Разве что песни его пользовались популярностью, но их было не так уж и много.
Чаще других, помимо песни «Я шагаю по Москве», пели на эстраде, на сцене клубов, под гитару в компаниях шпаликовскую «Палубу», впервые прозвучавшую в кинофильме Алексея Сахарова «Коллеги». Стоит напомнить слова, как сразу возникает мелодия этой лирической песни, вызывающей улыбку, поднимающей настроение.
На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация,
На реке пароход.
Пароход белый-беленький
Дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали —
Целовались с тобой.
Пахнет палуба клевером,
Хорошо, как в лесу.
И бумажка приклеена
У тебя на носу.
Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.
В творческих биографиях Шпаликова и Гулая было общим то, что начиналась каждая из них с кульминационной точки. За плечами Инны была уже ее звездная роль. Правда, утверждать это можно с высоты наших сегодняшних знаний о ее пути в кино. Тогда никто и сама Инна этого предвидеть не могли. Была молодость, было будущее, а с ними — надежда на новые успехи.
Слава Геннадия Шпаликова была подобна падающей звезде. В двадцать четыре года он уже написал сценарии «Заставы Ильича», «Я шагаю по Москве», по которым защитил диплом во ВГИКе. По его сценариям ставились фильмы «Ты и я», «Я родом из детства», «Пой песню, поэт». Он работал с замечательными режиссерами: Марленом Хуциевым, Георгием Данелия, Ларисой Шепитько, Виктором Туровым, Сергеем Урусевским (высшего класса оператором)… Шпаликова печатали. Он был самый молодой, знаменитый сценарист, о нем выходили статьи в газетах и журналах, кто-то собирался писать о нем книгу.
Все считали, что ему очень везет в жизни, и внешне так оно и выглядело. Да, он знал, что такое успех, познал счастье. Но везунчиком себя не ощущал. О недовольстве собой, неудовлетворенности своим творчеством предпочитал, однако, не говорить. «Это никому не нужно, — читаем в его дневнике, — и не стоит преувеличивать свое место на земле — место любого из нас». В стихотворении, посвященном Андрону Кончаловскому, он писал:
Попытка выразить себя —
Труднейшая из всех попыток.
И еще:
Не верю легкости труда,
Обманчива такая легкость.
«Гена любил время, и время любило его. Правда, недолго. Но это время, шестидесятые, очень его любило. Это был такой счастливый кусок жизни — потом его жизнь разлюбила, к сожалению. Время тоже менялось, оно все больше и больше наливалось ртутью, железом, все дальше отходило от времен оттепели, особенно к концу его жизни. Он весело жил.
И тогда, в шестидесятых, был абсолютно уверен в своем счастливом пути, в счастливом бесконечном пути. Он был уверен в своей власти над жизнью, над будущим», — говорил Павел Финн в телепередаче «Людей теряют только раз».
В фильмах, сделанных по его сценариям, быт увиден глазами поэта. В них главное — одухотворенность самых простых вещей. В них, по определению Н. Клеймана, будни, которые ждут чуда. Ощущение чуда, которое должно случиться, было жизненной философией Шпаликова.
Было бы ошибкой идеализировать шестидесятые годы, излишне романтизировать их. Это было время, которое проверяло на крепость. И это испытание Шпаликов выдержал.
Но наступило другое время, и его чутко отразил кинематограф. На первый план выдвигалась социальность. Достаточно упомянуть по-своему рубежный фильм «Маленькая Вера». Приземленный быт, совсем другая молодежь…
А Шпаликов остался художником шестидесятых, олицетворяя их свет, противостоя семидесятым, восьмидесятым…
«На знаменитом ристалище, — рассказывает кинорежиссер Сергей Соловьев, — Никита Сергеевич Хрущев отчитывал всю советскую интеллигенцию, говорил, как ей жить, вообще — кто хороший, кто плохой… Вся интеллигенция сидела, в ужасе дрожала. Гена сидел, слегка выпивши, и как бы с огромным внутренним пониманием наблюдал все это дело с весельем. И наконец-то стало Хрущева раздражать: сидит сияющий какой-то, как пятак, человек и с каким-то диким удовольствием наблюдает всю эту фигню собачью, которая называется каким-то там съездом. И Хрущев спрашивает: „Вы кто?“ А тот отвечает: я, мол, Шпаликов, который написал „Заставу Ильича“. „Вот, чем сидеть и улыбаться, вышли бы и объяснили бы, как вы докатились до такого маразма человеческого, чтобы написать „Заставу Ильича““. Гена вышел и сказал: „Знаете, мне не хочется ничего рассказывать про маразм, как я докатился, как я скатился… Я хочу попросить вас, Никита Сергеевич, и сидящих в зале, будьте добры, поаплодируйте мне, пожалуйста, и поздравьте: у меня дочка родилась, Даша, а вы сидите тут и занимаетесь черт знает чем“.
Вот такую речь сказал. И с ужасом весь зал увидел, как Никита Сергеевич и все стали аплодировать.
На следующий день Шпаликову позвонили рано утром и вызвали в ЦК.
По дороге туда он готовился к самому худшему. А вместо этого секретарь каких-то очень важных дел передал ему вопрос Хрущева, который интересовался его нуждами и чем он может ему помочь. Шпаликов ответил, что ему негде жить.
Помощь генсека не заставила себя ждать, и совсем скоро молодая семья переехала в новую квартиру в Черемушках». Это был поистине царский подарок — трехкомнатная квартира.
С рождением ребенка Инна вынуждена была уйти со второго курса Щукинского театрального училища и посвятить себя семье. Она была заботливой матерью и женой.
«Впервые я пришла к ним летом, — рассказывает Валентина Малявина, — и полюбила их дом. Мне нравилось, как Инна устроила новую квартиру. Всегда в доме был букет цветов. Дашенькина комната была полна игрушек. Гена говорил об Инне с восхищением:
— У нее все красиво получается!»
Кино, однако, Инна не бросала — она была в то время востребованной актрисой. В заботах о дочке помогала ей мама Людмила Константиновна.
Шпаликов по-прежнему много работал. Его творческими идеями были завалены киностудии страны.
Ю.Файт рассказывает смешную историю, приключившуюся с Инной, когда она пробовалась у М. Козинцева на роль Офелии.
«Как-то вечером, часов в девять, мне неожиданно позвонил Гена с вопросом:
— У тебя есть „Гамлет“ в переводе Пастернака?
— Нет, у меня только Лозинского перевод. А что так вдруг?
— Инка идет пробоваться на Офелию, а она „Гамлета“ не читала.
— Тогда какая разница, в чьем он переводе, хоть сюжет будет знать.
…Приезжают они утром в Ленинград, и тут же начинается репетиция. Стали они со Смоктуновским какую-то сцену разминать — просто вцепились друг в друга. Замечательно, все идет хорошо… Появляется Козинцев. Ему тоже все безумно нравится. Эту сценку сыграли, другую… Потом он говорит: „А теперь, Инночка, вы вот эту веточку положите себе на голову“. А она: „Зачем это на голову я буду ветку класть? С ума я, что ли, сошла?“
Ну, все! Козинцев удрал в свой кабинет и кричал, чтобы он больше не видел эту сумасшедшую, которая „Гамлета“ не читала.
Вот такая история. А могла бы сыграть, и, думаю, что это было бы замечательно».
Абсолютно согласна с Юлием Файтом: это была точно Иннина роль. Анастасия Вертинская хорошо сыграла Офелию. Но с ы г р а л а. У Гулая же была некая сумасшедшинка. Не говорю уж о хрупкой женственности и умении передавать тончайшие движения души.