Фактически Беренгарий сослался на свой преклонный возраст и немощи, чтобы не являться в Рим. Когда он удовлетворил некоторые требования, обещав исправиться, выполнять свои функции как положено и даже бороться с ересью, Папа, всегда более покладистый, чем его легаты, в 1207 г. принял эти изъявления мнимой покорности. Через три года ему вновь пришлось начать процесс против этого неисправимого человека и в конечном счете сместить его.
* * *
Ничто не могло склонить Южную Францию отвергнуть ересь самостоятельно: предводители феодалов, отцы Церкви и руководители городов не могли пойти на то, чтобы опустошить свое государство, устроив религиозные преследования. Напрасно легаты карали епископов и баронов, чтобы подхлестнуть их и пресечь сектантскую пропаганду: она продолжалась совершенно открыто. В 1206 г. и в последующие годы проповедники от альбигойцев и вальденсов публично выступали перед большой аудиторией в Дёне близ Мирпуа, в Монреале, в Фанжо, в Тарасконе, в Лаураке. В Мирпуа еретики даже созвали нечто вроде катарского Собора, и на его заседаниях был разработан план обороны. На случай возможных неприятностей они решили создать опорные пункты, которые бы одновременно служили центрами распространения нового учения и убежищами для верующих.
Когда стоишь посреди равнины, разделяющей Тулузу и Нарбонн, среди настоящего океана хлебов, кукурузы и виноградных лоз, на севере горизонт заслоняет огромная темная гряда — горы Монтань-Нуар. На юге земля вздымается беспорядочными волнами рыжеватого цвета — это Корбьеры. А далее при ясной погоде сверкает белизной острый гребень Пиренеев. Окаймленная всеми этими горами местность была избранной землей и центром сопротивления катаризма. Одна из катарских крепостей, Монсегюр в домене графов Фуа, высилась на вершине горного пика высотой 1200 м, и добраться туда можно было лишь козьими тропами. Ересиархи не только постоянно набирали последователей, но и укрепляли свои позиции.
Папские легаты, упавшие духом сильнее, чем когда-либо, дружно говорили, что хотят отказаться от этой службы. Хоть их обращения к «светской длани» и угрозы анафемы ничего не давали, они все-таки были вынуждены продолжать кампанию проповедей, как их обязал Папа. Иннокентий III, желавший (как он сто раз писал) «обращения грешников, а не истребления их», упорно требовал от легатов проводить в жизнь его мирную программу. 19 ноября 1206 г. он предписал им осуществить особую меру. «Повелеваем вам выбрать людей испытанной добродетели, которых вы сочтете способными выполнить эту апостольскую миссию. Пусть, взяв за образец бедность Христа, в смиренных одеждах, но преисполненные рвения творить свое дело, отправятся они к еретикам и примером своей жизни, равно как и своими поучениями, постараются по милости Божьей вырвать тех из тьмы заблуждений». Эти несколько строк точно и внятно формулировали суть того идейного направления, которое создало св. Доминика и произвело на свет первый нищенствующий орден.
Тут произошло любопытное совпадение. За четыре месяца до того, как Папа разослал это письмо, один испанский прелат, которого король Кастилии активно использовал в качестве дипломата, Диего де Асеведо, епископ Осмы, проезжал через Монпелье вместе с одним из служителей своего капитула, младшим приором Домиником де Гусманом. Оба возвращались из Рима, где, вне всякого сомнения, имели беседу с Иннокентием III. То, что произошло непосредственно после их возвращения из Италии, позволяет предположить, что предписание от 19 ноября стало результатом этой встречи. В Кастельно, близ Монпелье, Диего и Доминик встретили легатов: Арнольда-Амальрика, Петра де Кастельно и Рауля, весьма подавленных и уставших от тщетности своих усилий. «Епископ Осмы, — рассказывает Петр из Во-де-Сернея, — дал им спасительный совет: оставить все и посвятить себя исключительно пламенной проповеди; действовать так, чтобы затворить уста злоречивым, — учить, по образцу Божественного Учителя, в полном смирении, ходить пешком, без пышной свиты, без денег, на манер апостолов». Легаты не пожелали взять инициативу подобной перемены на себя: этот новый путь их пугал. «Если кто-нибудь из авторитетных лиц, — сказали они, — соизволит показать нам пример, мы очень охотно ему последуем». Тогда епископ Осмы взялся сам предпринять такую попытку и в сопровождении единственного спутника (хронист не называет его, но имелся в виду Доминик), предшествуя Кастельно и Раулю, вошел в Монпелье, чтобы сразу же начать проповедь. Третий легат, Арнольд-Амальрик, отправился обратно в Сито, чтобы провести заседание его генерального капитула и поскорей вернуться, собираясь также принять участие в общем деле.
Можно полагать (хотя монах из Сернея не говорит этого), что епископ Осмы и его спутник просто сообщили троим легатам инструкции главы Церкви. Люди, выполнявшие официальную миссию, какими были аббат Сито и его коллеги, не стали бы внезапно менять свою тактику по совету какого-то испанского прелата, не имеющего полномочий и встреченного случайно. Уверовали ли в глубине души Арнольд-Амальрик и Кастельно, заклятые враги ереси, ярые приверженцы крайних мер, в превосходство нового метода? Как бы то ни было, Папа считал нужным провести эксперимент и его уполномоченным оставалось лишь подчиниться. Получив вскоре подкрепление в виде группы цистерцианцев, среди которых был Гвидо, аббат Во-де-Сернея, дядя автора хроники, они пошли по Лангедоку: одни — вслед за двумя испанцами, другие — разбившись на группы по три-четыре проповедника. И, следуя распоряжениям Папы, эти апостолы шли босиком, добывая себе хлеб подаянием, к великому удивлению народа, привыкшего видеть блестящих епископов и могущественных аббатов Католической Церкви в ином обличье.
Тогда-то и начались во множестве беседы-диспуты между приверженцами обеих вер. Прием был не новым, но миссионеры часто прибегали к нему, чтобы ярче выявить преимущество своей религии, поразить воображение толпы и добиться обращений в истинную веру. Католические хронисты, описывая ход этих встреч, ответы и аргументы катаров воспроизводят, похоже, не слишком точно. Они любят приписывать тем глупые и смешные речи. Так что сведения их ненадежны; к тому же истину, которую и так трудно выяснить, предание ордена св. Доминика дополнительно окутало атмосферой чудес.
В Сервиане близ Безье, деревне, выстроенной на скале, которая возвышается над бескрайним виноградником, диспут с двумя ересиархами, Бодуэном и Тьерри из Невера, продлился целую неделю. Под конец Тьерри сказал епископу Осмы: «Я знаю, какой дух вас вдохновляет: дух Илии». На это епископ ответил: «Если я явился сюда с духом Илии, то тебя одушевляет дух антихриста». По словам монаха из Сернея, миссионерам удалось вывести жителей Сервиана из заблуждения и почти убедить их изгнать еретиков. Но они не сделали этого, потому что тех защищал шателен. Единственным позитивным результатом, которого достигли представители Папы, было то, что при отъезде из Сервиана их почти целое лье триумфально провожало все население, сохранившее верность старой вере.
В Безье дискуссии и проповеди шли две недели с нулевым результатом — большинство местных жителей выказало такую враждебность, что епископ Осмы и легат Рауль посоветовали Петру де Кастельно на время покинуть город и исчезнуть, если он хочет избежать гибели. В Каркассоне диспут и проповеди заняли еще неделю. Хронист не отметил здесь обращений — несомненно, потому, что их не было. Он сообщает лишь о чуде: в Иванов день катары работали на жатве, и все колосья, которые они собрали, оказались окровавленными. Позже народное воображение измыслило, что сам св. Доминик адресовал резкие укоры жнецам-еретикам, и когда один из них в раздражении замахнулся на святого, сноп, который он держал, обагрился кровью.
В Верфее, месте, прославившемся тем, что шестьдесят лет тому назад его жители плохо приняли проповеди св. Бернара, миссия столкнулась с двумя виднейшими еретиками — Понсом Жорданом и Арнольдом Аррюфатом. Спор пошел о толковании одного места из св. Иоанна. «“Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын человека, каковой пребывает на небесах”[34]. Как вы понимаете эту фразу?» — спросил их епископ Осмы. Один из еретиков ответил: «Иоанн хочет сказать, что Иисус называет себя сыном человека, который пребывает на небесах». — «Как! — воскликнул епископ. — Так вы считаете, что отец того, кто взошел на небо, то есть Бог-Отец, — человек?» — «Да», — ответил другой. Тогда епископ далее процитировал текст Исайи, где Бог говорит о себе самом: «Небо — престол Мой, а земля — подножие ног Моих»[35]. «Если Бог, — добавил он, — это человек, который сидит на небе и ноги которого достают до земли, получается, что длина его ног равна расстоянию от земли до неба. Вы так полагаете?» — «Да, мы в это верим», — ответили еретики. Тогда епископ, не сдерживая более негодования, вскричал: «Будьте вы прокляты, тупые еретики, я рассчитывал, что у вас больше здравого смысла». Либо хронист Гильом де Пюилоран неясно выразился, либо миссионеры, слова которых он воспроизвел, не поняли, что им говорили катары. Альбигойская доктрина никогда не представляла Бога в образе человека, потому что не допускала реальности даже человеческой природы Сына.
Монреаль, этот несравненный бельведер, откуда можно окинуть взглядом сразу и горы, и равнину, стал в 1207 г. местом крупнейшей дискуссии. Чтобы присутствовать на ней, вернулся и присоединился к миссии Петр де Кастельно. С противной стороны в ней приняли участие самые известные проповедники: Арнольд Отон, Гилаберт из Кастра, Понс Жордан, Бенедикт из Терма. Религиозный турнир продлился две недели. Под конец положения обеих вер были изложены в форме памятных записок и переданы арбитражному суду, который должен был определить победителей. Все очевидным образом зависело от того, как этот суд избирался. По словам монаха из Сернея, назначенные арбитры были верующими катарами, что маловероятно: во всех диспутах такого рода арбитры выбирались совместно обеими сторонами. То же было сделано и в Монреале, как авт