А что делали южане для защиты от нашествия, пока бароны и епископы получали благословение, набирали войска и готовились к выступлению? Ведь опасность была огромной. Если послушать автора «Песни о крестовом походе», подобный массовый подъем был редким зрелищем. «Я не стану затруднять себя рассказом о том, как они были вооружены, сколько стоили златотканые и шелковые кресты, нашитые на правой стороне груди, как они пыли одеты и экипированы, какие латы и гербы пыли на их конях. Не создал еще Бог столь искусного счетовода, чтобы тот мог подсчитать хоть половину этой суммы, ни даже треть»... Войско было великолепным, — добавляет поэт. — Двадцать тысяч рыцарей в полном вооружении, да в придачу двести тысяч вилланов и крестьян, не считая клириков и бюргеров». Не будем придавать значения этим цифрам: всякая попытка точной численной оценки здесь бессмысленна, — но у современников создавалось впечатление грандиозного, неудержимого порыва. И этот энтузиазм легко объяснить. Ведь теперь можно было, не покидая Франции, заработать такое же отпущение грехов, как за опасное путешествие в Иерусалим, откуда столько паломников не вернулось. При бесконечно меньшем риске и расходах можно было воспользоваться многочисленными привилегиями, которые давали крестоносцам: неприкосновенность личности, защита имущества, приостановка долговых обязательств. Светские и церковные сеньоры, более или менее погрязшие в долгах, с удовольствием пользовались декретами Папы, запрещающими ростовщикам и евреям преследовать воинов Христовых.
Князья Лангедока не могли строить иллюзий. Чтобы предотвратить близкую катастрофу, им оставалось единственное средство: тесный союз всех сил, организация национальной обороны Юга против Севера. Но как было добиться согласия при анархии, царившей в этой среде? В 1208 г. Раймунд VI предложил своему племяннику Раймунду-Рожеру, виконту Безье и Каркассона, объединиться с ним, чтобы отразить нападение чужеземцев. «Рожер, — говорится в “Песне”, — не ответил ни “да”, ни “нет”. Они дурно расстались, и граф, раздосадованный, уехал в Прованс». Видя, что он не сможет вовлечь вассалов в общую акцию, к тому же опасаясь открыто выступить защитником ереси, граф Тулузский принял свое решение: склониться перед бурей.
Чтобы при подобном кризисе отстоять силой оружия дело религиозной свободы и независимости страны, нужен был человек с другим характером. Графа нельзя обвинить в пассивности: он, во всяком случае, действовал дипломатическими средствами. Сначала он поехал за советом к Филиппу Августу, который не оказал ему дурного приема, но воздержался от каких-либо обещаний. Потом он обратился к императору Оттону IV[48]. Он рассчитывал даже умаслить аббата Сито и в феврале 1209 г. следовал за ним по пятам до самого Обенаса. «Там он преклонил колени, — говорится в “Песне”, — покаялся перед монсеньором аббатом и попросил его простить. Аббат ответил, что не сделает этого, разве что его уполномочат Папа Римский и его кардиналы». Но Раймунд VI, чтобы вступить в переговоры с Папой, не дожидался этого бесполезного унижения. С конца 1208 г. его посланцы ходатайствовали за него перед римской курией.
В тот самый момент, когда Иннокентий III проклинал графа Тулузского именем Бога и людей, он принимал его послов! Об этом свидетельствует монах из Сернея, приводя точные подробности. Раймунд горько сетовал на аббата Сито, черствого и безжалостного человека, с которым он не может найти общего языка. «Пришлите ко мне другого легата, — велел он передать Папе, — выбранного из вашего окружения, и я обещаю изъявить ему полную покорность». И Папа не только выслушал послание этого отлученного, но даже снизошел до его просьбы. В марте 1209 г. Иннокентий прикомандировал к Арнольду-Амальрику латеранского нотария Милона, со специальной миссией — принять покаяние графа; его помощником был назначен магистр Федизий, генуэзский каноник. И Раймунд разразился восклицаниями: «Все прекрасно — теперь легат мне по сердцу, лучшим был бы только я сам!» После этого понятны слова из «Песни»: «Гонцы графа сказали столько слов и принесли столько даров, что пришли к согласию с богатым Папой, и я скажу вам, относительно чего». Но торжествовали Тулузец и его приверженцы слишком рано. По словам того же монаха из Сернея, Иннокентий III якобы сказал Милону: «Все будет делать по-прежнему аббат Сито, ты станешь лишь его орудием. К нему граф относится с подозрением, а к тебе нет».
Инструкции новому легату предписывали прежде всего сделать последнюю попытку повлиять на Филиппа Августа: это у Папы была идея-фикс, он так от нее и не откажется. Арнольд-Амальрик и Милон отправились в Вильнев-ле-Руа близ Санса, где Капетинг собрал свой двор (cour pleniere). Они передали ему письмо Иннокентия, еще раз просившего короля принять личное участие в походе или отправить туда своего сына, принца Людовика. «У меня по бокам два огромных льва, — ответил Филипп, — самозваный император Оттон и Иоанн, король Англии. Оба изо всех сил стараются взбаламутить королевство Францию. Я не могу ни сам покидать его, ни обходиться здесь без сына. Вполне довольно уже и того, что я позволил своим баронам идти в Нарбоннскую область на борьбу с врагами веры».
С этим французским королем было решительно ничего невозможно поделать! Папе оставалось только закончить оба уже начатых дела. Пока аббат Сито летом 1209 г. завершал набор бойцов и отправку их в Лион, назначенный местом общего сбора, другой легат, Милон, выехал на Юг, в Прованс, чтобы решить важный вопрос покаяния графа Тулузского и его примирения с Церковью.
Зачем вступать в переговоры с этим опозоренным бароном, уже несколько раз преступавшим клятвы, от которого нельзя добиться искреннего подчинения? На этот вопрос непримиримых ортодоксов Иннокентий ответил любопытным письмом, где изложил для трех своих уполномоченных — аббата Сито, епископов Рье и Кузерана — свой план наступления на ересь. Это — политическая и военная программа крестового похода.
«Нас настойчиво спрашивают, как крестоносцам себя вести в отношении графа Тулузского. Последуем совету апостола, который сказал: “Будучи хитр, лукавством брал с вас”. Тех, кто разрушил единство Церкви, надо будет после совещания с самыми разумными из вождей атаковать одного за другим, по отдельности, чтобы разделить их силы. Не начинайте сами задирать графа, если увидите, что он не рвется очертя голову защищать прочих. Прибегните к мудрой скрытности: обойдите его стороной, чтобы начать действия против мятежников. Если позволить этим приспешникам Антихриста объединиться для совместного сопротивления, сокрушить их будет труднее. Зато если граф не придет им на помощь, одолеть их будет легче легкого, и, возможно, зрелище их разгрома заставит и его пойти на попятную. Если же он будет упорствовать в злых замыслах, можно будет, когда он останется в одиночестве и сможет рассчитывать лишь на собственные силы, под конец напасть на него и без особого труда сломить его сопротивление». То есть надо было верить — или притворяться, что веришь, — в раскаяние Раймунда VI.
Церемония публичного покаяния имела место в июне 1209 г. в Монтелимаре, в Балансе и прежде всего в Сен-Жиле, колыбели тулузской династии. Раймунд предстал перед легатом и епископами. Он поклялся покорно исполнять все их распоряжения, в залог чего передавал посланцам Рима семь из основных своих замков. Предполагалось, что, если он не выполнит обещаний, консулы Авиньона, Нима и Сен-Жиля больше не будут признавать его своим сеньором, а графство Мельгей, на верховную власть над которым он претендовал, будет конфисковано в пользу Церкви. Ему прочли список претензий, которые в свое время выдвинула церковная власть, предав его анафеме; он обязался дать ей удовлетворение по всем пунктам. После этого для него начался ряд неприятных испытаний, необходимых для примирения с Церковью.
В одеянии кающегося, обнаженным до пояса, его провели перед имеющим три двери фасадом церкви Сен-Жиля, этого шедевра романской архитектуры, воздвигнутой благодаря щедротам его предка Альфонса-Иордана. На верху внушительной лестницы в двенадцать ступеней, ведущей в церковь, на статуе апостола и по сей день можно увидеть слова, словно бы внушенные политикой Иннокентия III до убийства его легата: «Не убивать никого, но обращать»[49]. Там, между двух огромных львов, стерегущих главный вход, хранились реликвии Христа и святых. Раймунд, возложив руку на ковчеги, поклялся повиноваться Папе и его легатам. Тогда Милон перекинул ему через шею свою епитрахиль, дал ему отпущение, а потом, таща его за епитрахиль и стегая по спине пучком розог, ввел в церковь. Ее заполняла столь плотная толпа, что графу было невозможно выйти там же, где он вошел. Пришлось провести его через склеп, перед гробницей Петра де Кастельно. «Справедливая кара за его преступление!» — не преминул воскликнуть монах из Сернея.
Церкви мало было унизить своего врага. Нам известны в подробностях требования торжествующего Папы и условия, навязанные кающемуся как до, так и после отпущения. Раймунд VI обещал избегать всяких излишеств, столь привычных для баронов. Он обязывался принести публичное покаяние всем епископам и аббатам, с которыми вступал в конфликт, и лишался прав на все епископства и религиозные учреждения своего фьефа. Из него вытянули и немало других обещаний. Он прогонит своих рутьеров и не будет более прибегать к их услугам. Он больше не доверит административных должностей евреям. Он прекратит защищать еретиков и выдаст их вместе с имуществом и пособниками крестоносцам, которые вторгнутся в его домен. Еретиками он будет считать всех, кого в качестве таковых изобличит духовенство. Разбор всех жалоб, которые поступят на него, он предоставит на усмотрение легатов. Он будет соблюдать сам и заставит соблюдать своих вассалов все условия мира или перемирия, продиктованные легатами.
Никогда еще феодальный суверен не поступался своими правами до такой степени. Раймунд VI позволял посланцам Рима заменить его власть своей властью; фактически они становились абсолютными властителями Лангедока и Прованса, почти в той же мере светскими, как и духовными. Все вассалы графа должны были принять те же условия, передать замки легатам и предать себя в руки Церкви. Раймунд согласился на все, принял все, вплоть до последнего унижения. 22 июня 1209 г. он вызвался принять крест, получил его из рук Милона и произнес следующую присягу: «Клянусь на Святых Евангелиях, что, когда крестоносные князья придут на мою землю, я буду им повиноваться так, чтобы полностью обеспечить их безопасность и выполнять все, что они прикажут мне делать в их собственных интересах и на благо армии». То есть он обязывался помогать предприятию, направленному по сути против него, способствовать тому, чтобы грабили и резали его собственных подданных.