Благодаря религиозной активности Собор принял ряд канонов, посвященных реформе духовенства, злоупотреблениям в сфере дорожных пошлин, доносам на еретиков и пособников ереси; но особый интерес вызывает политическое решение, которое ему предстояло принять. Согласно монаху из Сернея, Петр Беневентский сам поставил вопрос, кому следует отдать Тулузу и земли, занятые крестоносцами. По этому пункту ему требовалось лишь письменное мнение. Посовещавшись, прелаты единодушно отдали свои голоса Монфору. «О чудо! — восклицает хронист. — Когда избирают епископа или аббата, каждому из кандидатов едва удается привлечь ничтожное меньшинство, и вот при столь важном выборе, как избрание суверена Лангедока, столь многочисленное собрание, куда входит столько высокопоставленных лиц, все целиком высказывается в пользу поборника Христова! Вот доказательство, что все это было деянием Бога и воистину чудом».
Совершив этот выбор, Собор настоятельно потребовал у легата передать Монфору весь тулузский фьеф полностью. Петр Беневентский отказался это сделать: его инструкции не давали ему таких полномочий. Тогда прелаты решили отправить в Рим архиепископа Амбренского с письмом, в котором умоляли главу Церкви признать «сеньором и королем»[72] земли еретиков благородного графа Монфора, избранного единогласно.
В целом манифестация в Монпелье не привела к ожидаемому результату. Она снова наткнулась на сопротивление Рима. Иннокентий III упорно желал окончательно решить вопрос о принадлежности Лангедока сам, на Вселенском Соборе.
Однако приверженцам Монфора нужно было дать какое-то удовлетворение. Когда Петр Беневентский принял во владение город Тулузу и Шато-Нарбонне, он назначил хранителем этой цитадели епископа Фулька, но от имени Иннокентия III. Также римской Церкви, а не Симону граф Раймунд-Рожер передал замок Фуа; легат поставил там военным комендантом аббата Сен-Тибери. Папская власть решительно укреплялась на завоеванной земле, чтобы распоряжаться ею по своему усмотрению. Ее представитель, далекий от того, чтобы форсировать дело репрессий и завоевания, осуществлял все новые акты примирения и повсюду вел переговоры на предмет заключения мира. По его приказу файдиты, то есть рыцари, осужденные за ересь или покровительство еретикам, могли свободно разъезжать по стране при условии не иметь оружия и не входить в крепости.
Дело шло прямо к завершению крестового похода, что признавал Гильом де Пюилоран[73], когда разнеслась сенсационная новость. В апреле 1215 г. на Юг направился сын Филиппа Августа, принц Людовик, с солидным отрядом баронов и рыцарей. Через шесть лет после сделанного Иннокентием приглашения капетингская монархия решила принять участие в альбигойских событиях! Наследник Французского королевства вступал на поле конфликта, когда позиции уже определились и между умеренными и непримиримыми шла борьба за то, чья политика восторжествует. Следовало ли рассматривать его появление как дополнительное беспокойство и помеху, как неожиданное и неприятное вторжение, без которого все бы прекрасно обошлись?
Симон де Монфор имел свои основания, чтобы встревожиться не меньше папского посланника. Филипп Август всегда старался сохранить за собой права верховного сюзерена Лангедока, который лишь один может распоряжаться землями изгнанников. Имеющиеся в нашем распоряжении редкие документы об отношениях Капетинга с завоевателем показывают: с 1214 г. король делал вид, что рассматривает последнего как простого чиновника в аппарате королевской власти. Что станется с Симоном и его династическими планами, если принцу Людовику отец поручил воплотить в жизнь эту концепцию? Монах из Сернея не говорит о тревогах вождя крестового похода, а, напротив, описывает, как тот радуется приезду сюзерена и спешит навстречу ему. «Каким было обоюдное ликование, когда они увиделись во Вьенне, трудно выразить словами». Правильнее было бы сказать, что Симон, проглотив эту горькую пилюлю, поспешил убедиться, что у наследного принца нет опасных планов в отношении его самого и его дела. Впрочем, он надеялся использовать этого высокопоставленного паломника в своих интересах.
По аналогичным мотивам и легат Иннокентия III также поторопился навестить Людовика в Балансе. Если опасения своего героя монах из Сернея скрывает, то опасения легата он с удовольствием подчеркивает. «Он боялся, — пишет он, — как бы принц Людовик, старший сын короля Франции и сюзерен всех доменов, удерживаемых Святым Престолом, не захватил города и замки, где Папа поставил гарнизоны, и не пожелал принять меры, противные решениям Рима. Вот почему приезд и присутствие принца не были ему приятны. Эта земля была завоевана Папой с помощью крестоносцев; легату не казалось справедливым, чтобы Людовик мог отдавать здесь приказы, противоречащие его собственным. Чем в конечном счете был этот принц? Таким же крестоносцем, как и остальные; он не имел права отменять распоряжений Церкви». Но кардинал быстро выяснил, что со стороны нового пришельца ему нечего опасаться. Наследный принц, «человек весьма кроткий и весьма любезный», уверил его, что будет уважать его волю и во всем следовать его советам.
После этого началось триумфальное турне: Людовик Французский с Монфором по одну руку и кардиналом Беневентским по другую за сорок дней объехал все области Лангедока — Сен-Жиль, Монпелье, Безье, Нарбонн, Каркассон, Фанжо, Тулузу. Ни одного боя или осады, ни одной кровавой расправы — во всяком случае, хроника ни о чем таком не говорит. Города, дурно расположенные к победителю при Мюре, широко распахивали свои ворота сыну короля, сопровождаемому уполномоченным Папы. Тем не менее этот быстрый объезд, совершенный капетингской армией вместе с солдатами Монфора, позволил последнему одержать новую победу. Благодаря присутствию принца и его войск он добился разрушения стен Нарбонна, Тулузы и других крепостей, господствовавших над местностью, которой предстояло стать его владением. Горожане вынуждены были пойти на то, чтобы самим снести свои укрепления.
Поход Людовика имел и другой результат, еще более выгодный для Симона. Вследствие этого похода Петр Беневентский постепенно поддался обаянию силы. Согласно монаху из Сернея, эта эволюция взглядов кардинала началась еще в самом начале его миссии. Тот якобы в 1214 г. сделал вид, что заменяет власть Монфора властью римской Церкви, чтобы вернее предать альбигойскую партию в руки последнего. «О благочестивое лицемерие, — восклицает хронист, восхищенный этим макиавеллизмом, — о благочестие обмана!» Правда заключается в том, что легат, поначалу верный исполнитель приказов Иннокентия III, склонился на противную сторону, увидев, что принц Людовик и его армия как бы узаконили насилия крестоносцев. Поэтому он без колебаний одобрил снос укреплений двух крупнейших городов Юга. Чрезвычайно легко он смирился и с фактом, что Симон де Монфор летом 1215 г. в качестве сеньора комменды[74] занял город Тулузу и замок Фуа. А как он мог поступить иначе? Уже казалось, что и сам Папа теперь расположен к тому же. Делегаты, которых Собор и Монпелье направил в Рим, вернулись с буллой, в которой Папа расточал Симону, «своему дражайшему сыну», величайшие похвалы, превозносил чистоту его веры, его заслуги перед крестовым походом и позволял временно оставить себе домены графа Тулузского и все земли, на которые Петр Беневентский наложил секвестр. В конце буллы Иннокентий умолял адресата не уклоняться под предлогом усталости от выполнения миссии, возложенной на того Церковью. Ободрение столь ненужное, что, если бы не торжественность папского акта, здесь можно было бы заподозрить иронию.
Тем не менее Папа по-прежнему не желал окончательно отдавать Лангедок Симону. Откладывая этот вопрос до ближайшего Собора, он не лишал надежд противников завоевателя. В это же время вспыхнул конфликт вокруг герцогства Нарбоннского. Иннокентию надо было сделать выбор между Арнольдом-Амальриком и Симоном де Монфором, между клириком и мирянином.
Эти два бенефиция альбигойского предприятия не нашли общего языка, когда пробил час дележа. Симон, хозяин всего тулузского наследия, непременно желал присоединить к нему и титул герцога Нарбоннского, который когда-то носили графы; Арнольд, имевший на него не больше прав, не пожелал от него отказываться. Он воспротивился даже намерению снести городские стены. В этом споре Людовик Французский и Петр Беневентский приняли сторону Монфора, который, лишив Нарбонн стен, вынудил жителей и виконта признать его герцогскую власть. Распря обострилась. Оба соперника апеллировали к Папе; тот и другой просили его подтвердить свои претензии. Бывший аббат Сито отправил в Рим записку, где обличал незаконные и насильственные действия своего союзника, ставшего соперником: стены города необоснованно снесли, виконта Нарбоннского Симон заманил в ловушку, горожан бросают в тюрьму, требуют с них выкуп, а также вынуждают приносить присягу новому герцогу, и, наконец, воины Христовы напали на замок Кабриер — собственность архиепископа — и разрушили его. Капитул собора в полном составе признал жалобы архиепископа законными. Они напомнили Иннокентию III, что в 1212 г Арнольд-Амальрик получил от римского легата одновременно титулы герцога и архиепископа, меч и крест.
2 июля 1215 г. Иннокентий III в письме, адресованном самому Монфору, без обиняков высказался в пользу архиепископа. К тому же Папа резко одернул адресата. Это что же получается — забыл, что ли, Монфор об огромных заслугах, оказанных Арнольдом крестовому походу, и о том, как он лично должен быть признателен этому мудрому советнику, сокрушившему все стоявшие перед ним препятствия? «Ты его вассал, — добавлял Папа, — ты принес ему клятву верности, и однако ты взял на себя смелость снести стены Нарбонна, так что он, его народ и духовенство теперь оказались в открытом городе, не защищенном от нападений! Ты несправедливо заставил виконта Нарбоннского и некоторых нарбоннцев присягнуть тебе; ты хочешь лишить архиепископа герцогского титула; ты без всякого права удерживаешь замки и доходы, входящие в его бенефиций. Берегись запятнать свою славу и прослыть неблагодарным. Перестань лишать прав и оскорблять того, кто с таким рвение