что вызывает слёзы в глазах, и ты чувствуешь спазм в желудке, который всё усиливается. Наша мать, которая в тот момент была похожа на Богородицу, бросила на меня такой суровый взгляд, что я прочла в её глазах фразу, которую она произносила, когда мы были маленькими: «Наградил же меня Господь двумя лавровыми венцами». Но я, как ни старалась, не могла сдержать смех, сеньор, а моя сестра не переставала рычать. Я считаю, что неконтролируемый смех тоже подобен смерти, ведь он внезапно является сам собой. И тогда Антон потребовал, почти крикнув: «Немедленно заставьте их умолкнуть!», тем тоном священника, который он всегда использует, чтобы показать своё превосходство и просвещённость всяким там невеждам. В этот самый момент Хавьер увёл нас оттуда. А то, что произошло дальше, мигом прекратило мой смех и вернуло жжение во внутренностях.
Мы с Хавьером молча сидели на скамейке, не глядя друг на друга. Он положил руку мне на ногу, а рядом с нами в инвалидном кресле – Нора, с парализованным телом и нижней челюстью, свисающей, как ведро в колодце. Именно эта сцена, сеньор, повторялась мне столько раз по ночам. И обратите внимание: она сопровождала меня всю мою жизнь, как запрограммированное будущее, с которым я постоянно жила и даже желала его. В течение многих лет я так хотела, чтобы Хавьер, похожий на куст, и я, на крепкое дерево, сидели рядом, скучая от того, что так часто повторяли друг другу: «Ты мне нравишься». Потому что в этом посёлке то, что я узнала о любви – то же самое, что я поняла в жизни: долголетие чувства. Однако в тот момент, когда время, а я имею в виду стрелки часов, представляло собой сочетание вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дня, образ парочки при Норе снова вызвал у меня жжение, и с той поры оно возвращается каждый раз, когда в моей голове появляется эта картинка. Сидя на той скамейке, я начала понимать, что они – мой конец света и что те, кому было известно о его приближении, имели в виду этих двоих, сидящих рядом со мной в странной вечности.
Я смотрю на лес и прошу сеньора, что сейчас, именно сейчас он должен мне сказать то самое. Солгите мне, сеньор, сказав, что мой отец всё еще бродит здесь, что покойники никуда не уходят, а пустота, которая образуется, – не более чем слабенький туман, который скоро рассеется. А сеньор, по-прежнему опустив глаза, тем не менее говорит мне убежденно: да, мёртвые остаются. И я благодарю его за это. Сеньор, мир столько раз убивал себя, что теперь это не имеет значения. Мне хочется думать, что у всех нас в какой-то момент жизнь рушится. Хочу верить, что однажды у дверей моего дома появится коза, и она будет личиной моего отца. Мне хочется надеяться, что однажды ночью, где бы я ни жила, пойду на кухню выпить воды и увижу: мой отец стоит рядом и смотрит на меня. Я хочу верить, что папа поддержал бы моё решение покинуть посёлок, ведь однажды, несколько лет назад, когда я бросила школу, он сказал мне: «Лея, осмотрись вокруг да двигай отсюда подальше». Мой отец верил в наступление конца света, и мир для него действительно закончился. А я вот верю, что появление моего мёртвого отца у порога дома – ещё один знак того, что моей жизни здесь не место. Нет, нет и нет.
Бараны
Мы с сеньором немного помолчали. Я протянула ему свою сигарету с травкой, поскольку теперь, когда он привык созерцать лес, ему, возможно, захочется её покурить. Сеньор жестом отказывается, а я пожимаю плечами. Ну и ладно. Должно быть, это всё потому, что он скучает по своей собаке, я это замечаю, но помалкиваю.
У меня всё наготове, сеньор. Завтра, второго января нового года, я встану, накормлю кур, но не пойду открывать лавку, пусть мать сама откроет позже, говорю я сеньору. Попрощаюсь с козой и кроликами, которые всё ещё бегают по дому. Затем возьму отцовскую машину, теперь никому не нужную, и погружу в неё свои вещи. Их немного. И отправлюсь в Большой Посёлок, потому что к тому часу Хавьер уже приедет туда, чтобы открыть бар. Я покурю травку Марко, ведь если после неё я не замечаю леса, то, значит, перестану замечать и Хавьера. И смогу заявить ему: больше не глазей на меня, поскольку любовь угасла и моё счастье находится в другом месте. Но я не желаю начинать какую-то войну с ним, ибо войны всегда калечат людей, а мне нравится его тело в целости и сохранности. Да, я не хочу войны, но задыхаюсь, угасаю, я умру, если до конца жизни передо мной будут лишь те же самые несколько улиц, продуктовая лавка, церковь и что-то там ещё. К тому же у меня уже не осталось слов «ты мне нравишься», чтобы произнести ему. Деревья тоже умирают от скорби, а я не хочу умирать в ожидании его решения полюбить меня, ведь любовь – это другое, я говорю это, не зная точно, поскольку я ещё ни с кем не поделилась своей любовью, а моё желание, моё желание, моё желание не должно превратиться в виноградную гроздь, сохнущую на солнце, это самое моё желание. А если оно его не устраивает, то я стану желанной для кого-то ещё, но как жаль, Хавьер, я скажу ему, как жаль, что ты так и не осмелился быть со мной.
А потом я пойду к Каталине в инкубатор братьев Хорхе и вручу ей конверт с деньгами, которые я для неё накопила, чтобы ей прооперировали ногу, чего она жаждет больше всего. Затем возьму машину и поеду по адресу, который дал мне Марко. Он единственный, кто знает его, именно он помогает мне в этом деле. Потому что я всегда нравилась Марко, сеньор. И когда я доберусь до приморского города, выспрошу людей, куда мне идти, а там мне разрешат ночевать на полу дома, ведь мне без разницы. О разных удобствах я пока и знать не хочу. Да, всё организовал для меня Марко.
И после, сеньор, могут пройти дни, недели, месяцы.
А дальше – будь что будет. Затем наступит такая жизнь, сеньор, что я не против стать даже безудержной лошадью. И потом начнётся настоящая жизнь, ибо я ведь уже выберусь с края света, понимаете? Нет, вы не можете понять. Я размышляю, сеньор. На самом деле у меня вещей не так уж много. В ночное время я собрала одежду, взяла пару фотографий и украла у матери обручальное кольцо отца; вы не представляете, чего нам стоило снять кольцо с его пальца. Я украла эту вещь как сувенир, потому что моя мать наверняка его потеряла бы, а я – нет. Вдобавок я сохранила молочные зубы Норы, лежавшие у моей матери в коробочке для таблеток, которую она взяла у Химены, когда та умерла, так что я беру кое-что от бабушки и кое-что от сестры. Но не знаю, что мне взять у моей матери и у Хавьера. В любом случае лучше с собой ничего не брать. В таких посёлках, как этот, если кто-то уезжает, вернуться туда уже не может, сеньор.
Мне неизвестно, откуда вы взялись, но, сбежав отсюда, уже не возвращаются. В этом посёлке все мы прокляты. Прокляты лесом, из которого нет выхода, и мэром, который верит в абсурдные теории, но прежде всего – прокляты зеленью чащоб. Здесь хотят верить, что лес, деревья убивают, но это потому, что больше ничего другого не знают. Хочу признаться вам по секрету, сеньор: видите ли, по моему мнению, те, кто исчезает в лесу, не умирают, а перебираются в другое место, им удаётся преодолеть скуку деревни, маленьких посёлков. И они находят то, что ищут, отказываясь от того, что имели прежде. Вот почему мы никогда их больше не видим. Но, конечно, сеньор, всё равно это тоже смерть. Если я уйду, то не смогу вернуться, достаточно вспомнить, что случилось с Аной и Хулио. Я поведаю вам их историю, сеньор. Старики рассказывали про это Марко, Каталине, Хавьеру и мне, когда мы были маленькими, и они всегда заканчивали словами: «Лучше плохое известное, чем хорошее неизвестное». Эту фразу повторяют в нашем посёлке постоянно. Она предназначена тому, кто ставит под сомнение нашу здешнюю жизнь, тем, кто приезжает из приморского города, тем, кто живёт в Большом Посёлке, водителю автобуса, который появляется два раза в неделю, и врачу. «Лучше плохое известное, чем хорошее неизвестное». И это может быть правдой, сеньор, я не говорю вам, что такое невозможно. Однако если я уеду, то не смогу вернуться, потому что проклятие нашего посёлка вовсе не лес, поглощающий жизни невежественных людей, а зло, которое рождается у тебя от столь длительного наблюдения за ним.
Ана и Хулио были местной супружеской парой. У них, как и в моём доме, все окна выходили на лес. Они владели земельным участком, но маленьким и плохим. В посёлке их любили, потому что тут людей любят до тех пор, пока не возненавидят. И вот однажды брат позвонил Хулио и сказал: «Давай-ка, Хулио, переезжай с Анитой в город, здесь ты станешь процветать, тебе будет хорошо». Но Анита твердила «нет-нет-нет», пока, в конце концов, не сказала «да», потому что ей опостылело обилие зелёных ветвей. Будучи не до конца уверенными, они всё-таки отправились в счастливый город, как это делали многие в то время. Я имею в виду период, когда люди покидали свои деревни. Перед отъездом Хулио и Аны никто из жителей посёлка не пришёл с ними проститься, потому что, сидя дома, все шептались: «Несчастные, вот они уезжают, но где же их будут любить больше, чем здесь? Ведь то, что они умеют делать, нигде больше не пригодится». И ни одна душа не явилась попрощаться с ними, когда они выходили из дома, никто, никто, никто не помахал им белым платком[2]. Потом, когда они прибыли в город, стали едва сводить концы с концами, а через несколько недель после их приезда умер брат Хулио. Сами они остались без работы, без пропитания и уже через месяц плакали, скучая по запаху утренней свежей травы. Анита говорила Хулио: «Давай вернёмся, ну пожалуйста», а Хулио отвечал «нет-нет-нет», пока не сказал «да», и менее чем через год они собрали свои пожитки и вернулись. Однако вы даже не представляете, что случилось дальше, сеньор. Когда их увидели жители посёлка, кто-то высказался так: «Нежеланные люди чем дальше, тем становятся желаннее». Хулио и Анита, почувствовавшие облегчение по возвращении к домашнему очагу, вдруг оказались в опустевшем посёлке, жители которого избегали их.
Однажды Ана пожаловалась мужу: «Наверное, я говорю слишком тихо, потому что, когда спрашиваю на площади, который час, мне никто не отвечает». А Хулио: «Анита, когда я желаю им доброго утра, на меня даже не смотрят». Садясь ужинать, сеньор, супруги плакали от одиночества, от горечи. И тут выяснилось, что все жители деревни, все без исключения, хотят, чтобы Ана и Хулио исчезли, заявляя: что эта парочка о себе возомнила – она может вернуться сюда как ни в чем не бывало? Люди жаждали их исчезновения, они громко требовали этого, обсуждали при встречах в лавках, навещали друг друга, лишь бы поговорить на эту тему и выплеснуть гнев на Хулио и Ану, считая их дезертирами, покинувшими поле боя, но потом вернувшимися. И ненависть, сеньор, докатилась до Большого Посёлка, где тоже начали перемывать косточки Аны и Хулио, а некоторые утверждают, что злоба пересекла Пиренейские горы и достигла французских земель, одолела пролив Ла-Манш и распространилась на юг британского острова. И тогда, сеньор, они все вместе замыслили план. Однажды Ана отправилась за мясом и столкнулась с двумя жителями посёлка. Она сказала им: «Какой пышный лес в этом году!» А они в ответ: «Какой ещё лес, сеньора, о чём это вы?» На другой день Хулио пошёл за инструментами и в магазине отметил: «Нам надо любоваться лесом, он такой зелёный, что изменит цвет наших глаз». Но покупатели возразили: «О чём это вы, если тут нет никакого леса?» И через некоторое время всем жителям этого края света удалось убедить Ану и Хулио, что лес, который