нежеланные на белом камне – вовсе не результат плохого воспитания и грубости, а всего лишь предупреждение. И что хорошо воспитанные люди предупреждают, предостерегают и указывают на что-то, поскольку вещи надо называть своими именами, и если жизнь на этой самой маленькой части планеты нас чему-то научила, так это тому, что жители уезжают, потому что их здесь перестают любить. Я сказала тогда Марко: «Кому охота приезжать на край света, скажи мне, кто захочет? В этой деревне нас терзают, сюда приезжают, чтобы использовать нас, Марко». И он отвечал мне «да-да-да», пока не умолк и изо рта у него не пошёл холодный пар, да такой, что почти превратился в лёд. И таким же холодным было сказанное им: «Теперь ты не сможешь покинуть посёлок». Он запомнил фразу, которую я произнесла в баре, не отдавая себе отчёта, когда воображала беседы с Хавьером. В его голове продолжало крутиться моё что-то вроде: «Мне кажется, я хочу уехать», и Марко проводил ночи напролёт, думая, куда же я уеду, если здесь меня любят и никто пока не перестал меня любить.
Мы посмотрели друг другу в глаза; я-то часто так делаю, смотрю кому-нибудь в глаза, сеньор, но для Марко это не совсем обычно. Дело в том, сеньор, что я всегда нравилась Марко. И вот я спросила его: «Марко, когда ты глядишь на меня, что ты видишь?» А он, размышляя, обычно хрустит костяшками пальцев, поэтому ответил, сжимая свои ладони, взглянув на меня, что видит девушку с всклокоченными волосами. А я: нет-нет-нет, скажи, что тебе пришло в голову, когда ты думал обо мне, и он признался: «Не знаю, Лея, думая о тебе, я представляю, что мог бы всю жизнь носить на плече мёртвых животных, если бы ты меня попросила об этом». Ну, я промолчала.
Любовь ведь разная бывает, хотя и проявляется одинаково, вам не кажется, сеньор? Для Каталины это стадо животных, скачущих в одном направлении, для меня – слова, которые я не могу вырвать из уст Хавьера, а для Марко – его плечо с дохлыми зайцами. Как же странно! Однако тогда я заявила Марко, что меня это не устраивает, а то, что ищу, найти пока не могу. Он повторил, что отсюда я никогда не уеду и что мои умения нигде больше не пригодятся. И вот что интересно, сеньор: обычно я не придавала значения мнению Марко, однако надпись грубиянка на фасаде моего дома, от которой трудно избавиться, будто сильно уменьшила моё тело. Я взглянула на свои руки, и они показались мне маленькими, посмотрела на лес и почувствовала себя маленькой, как упавший на землю лист, так я будто уменьшилась.
Поэтому я не смогла, не нашла в себе сил заявить Марко, что во многом я не разбираюсь, но то, что умею, востребовано и в других местах и может пригодиться даже в Китае. Тем не менее я промолчала, почувствовав головокружение от выкуренной травки и позволив своим мыслям блуждать по тёмным закоулкам, по злым чащобам в моей голове, где я находилась, когда обнаружила, что придаю странное значение словам Марко и его фразе «Ты никогда отсюда не уедешь». Впрочем, я пришла в себя и, направив стопы к двери моего дома, сказала ему: «Вот ты действительно ничего не знаешь». А он в ответ: «Я знаю, что у тебя есть сестра, никчёмная, как молочный поросёнок, и ещё – покойный отец и скорбящая мать».
И тогда упавший в лесу лист, то есть я, моё уменьшенное тело пришло в ярость от жестокой правды, высказанной Марко. Потому что, сеньор, вещи надо излагать чётко, но о моей семье ясно могу говорить только я, а иначе начинаю кусаться, как зверушка. Вам трудно себе представить, какой в тот момент я стала. Набросилась на Марко, всё ещё сидевшего здесь, схватила его за волосы, которые у него доходят до плеч, и крикнула: «Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу». И обозвала его ослом, идиотом, бездельником, обманщиком, подлецом, сказала, что слово грубиян нужно написать на фасаде его дома, в его комнате, а на его кровати должны лежать подушки с этим вышитым словом. На его балконе надо вывесить плакаты с надписью: «Здесь живёт грубый пачкун». Я приподнимала Марко за волосы, пока мои руки не обессилели, а его рост не показался мне сравнимым с высоким кипарисом. Я оттолкнула его к первому ряду лесных деревьев, крича: «Оставь меня в покое!» А Марко, сдерживая себя, потому что он никогда ничего плохого мне не сделает, выкрикнул то, что я сказала ему несколькими минутами раньше: хорошее воспитание предостерегает и указывает на что-то. Пока я бежала домой, он закончил словами: «Все твои проблемы оттого, что ты мало плачешь, грубиянка».
Моя мать была взволнована, она спросила, известна ли мне поговорка: «Тот, кто затевает неприятности, потом сам получает по заслугам». И, ущипнув меня за руку – в нашем посёлке родители именно так часто обращаются с непослушными детьми, – она воскликнула: что сказал бы твой отец, если бы увидел надпись на своём доме, обзывающую нас грубиянами. А я непроизвольно прорычала на сестру, которая обмочилась и которая, как всегда, лежала в прострации: «Закрой рот, глупая, тебя уже даже мухи сторонятся!» И от внезапной материнской пощёчины мои щёки превратились в две пунцовые спелые сливы.
Не смотрите на меня так, сеньор, не смотрите. Я поднялась в свою комнату и написала сообщение Хавьеру, которое придёт на его мобильник, когда снегопад закончится и восстановится связь. «Ну и пусть наступит конец света, Хавьер», – гласило моё послание.
В следующие три дня, что я оставалась дома взаперти, сеньор, я провела в сомнениях и размышлениях о роли, которую мы играем в судьбах людей, о нашей приверженности своему окружению. У меня было время представить, какой стала бы моя жизнь, если бы здесь меня не было. Какой стала бы жизнь моей матери, если бы я уехала? А у моей сестры? И я пришла к выводу: тогда для них как раз и наступит конец света. Что будет делать мать с такой дочерью, как моя сестра, как она сможет управляться с шестьюдесятью килограммами неподвижного груза в этом доме, который, как и дом для Химены, станет для неё слишком большим? И вот однажды утром я спустилась в гостиную и спросила маму, какой именно непростительный поступок совершила моя бабушка. Ведь мне хотелось это понять, сеньор. И она поведала мне, что Химена была скверной женщиной, она всячески унижала дочку в детстве по мелочам и что, когда умер мой дедушка, она перестала общаться и даже ничего не сказала, когда моя мать родила мою больную сестру. По мнению матери, такое невозможно простить, и я сказала ей: «Говори в прошедшем времени, мама, потому что Химены больше нет». Дело в том, что, хотя она и твердит, что ненавидит мою бабушку, но не привыкла упоминать её в прошедшем времени, а ведь прошло уже много лет, как Химена умерла.
«Она не попыталась утешить меня, когда я лила слёзы, став матерью такого первенца, как Нора, и даже не навестила нас дома, так что мне самой пришлось пойти к ней. А когда она увидела малютку… ты не представляешь, моя Маленькая Лея, ты представить себе не можешь выражение презрения и отвращения на лице, которым одарила меня Химена. Такая гримаса не может предназначаться своей семье, Лея. Когда я рассказала твоему отцу, как она встретила Нору, он хотел пойти к Химене, чтобы высказать ей пару слов и обозвать злыдней. Но я удержала его, и тогда твой отец оставил мёртвого кролика у неё на коврике перед дверью, чтобы она поняла: мы больше не желаем с ней знаться».
В тот день я осознала, сеньор, что если уеду, то не смогу вернуться в наш посёлок, потому что мать не простит мне этого. Точно не простит. Она поступит со мной так же, как со своей матерью, – просто забудет, что когда-то произвела меня на свет и когда-то любила. «Мама, пожалуйста, не переставай любить меня», – сказала я ей, а она рассмеялась, как хохотала до того, пока мой отец не упал с откоса. Услышав её смех, Нора наконец прикрыла свой рот.
Знакома ли вам песня, в которой говорится: пусть широкое море утратит свою необъятность, но чернота твоих глаз не исчезнет, а цвет твоей кожи, подобный корице, останется прежним? И сеньор начинает подпевать, изображая улыбку. «Взгляните на себя, сеньор, у вас уже не такое грустное лицо». Он берёт у меня сигарету с травкой и подносит к губам. Я посмеиваюсь, глядя на лес.
А ведь эту песню, сеньор, как раз эту песню моя мать затянула после нашего разговора. Потому что она была в трауре, тосковала, напевая подобные песни, какие здесь звучат во время августовских праздников. Эти болеро, в которых говорится о любви, длящейся вечно, и о чувствах, которые не угасают, как жители этого посёлка, – они умирают, но продолжают бродить в воспоминаниях здешних нескольких улочек и единственной церкви.
В глубине души, сеньор, я понимаю, что жизнь, ожидающая меня в этом месте, значительная часть жизни в подобном маленьком месте, романтична, а такой, я думаю, не будет там, куда я собираюсь отправиться. И действительно, я начинаю понимать приезжих, догадываюсь: они привыкли к бесконечности, потому что в моём разумении большие, необъятные города, города, полные огней, людей и возможностей, олицетворяют собой бесконечность. А также любовь, которая длится недолго, забвение, которое быстро проходит, сменяющие друг друга впечатления – вот что происходит с тобой, когда живёшь в городе. Поэтому я понимаю тех, кто приезжает испытать долговечность вещей в такой деревне, как эта. Хотя мне неизвестно, сеньор, откуда вы взялись и как там у вас, но тут наряду с наследуемой ненавистью иные чувства тоже настолько сильны, что их невозможно сдержать, потому-то здесь, сеньор, несмотря на скуку, течение времени заставляет нас преувеличивать всё, что задевает нас за живое. Вот почему Каталина влюбляется в того, кто лишь посмотрит на неё и улыбнется, вот почему Марко выходит из себя, когда его упрекают в каком-нибудь глупом поступке, вот почему молчание Хавьера перед лицом жизни приобретает пугающую вечность.
В те три снежных дня, сеньор, когда появилось слово грубиянка на фасаде нашего дома и прозвучали слова Марко, я подумала, что всё равно больше нигде не смогу выжить, как белый медведь в этом лесу, на который мы сейчас смотрим. К тому же, сеньор, у меня есть родная сестра, моя Нора. Что станется с ней, с её мышц