По пути туда я увидела Хавьера, который медленно шёл с кладбища, как всегда, засунув руки в карманы. Он увидел меня издалека и направился ко мне. «Чего хочет деревенский красавчик?» – крикнула я ему. А он потупил взгляд от смущения, сеньор, именно от смущения. «Ну, миру наступает конец, Лея», – сказал он, догнав меня, а я: «Что такое ты болтаешь, Хавьер?» – «В письме, которое ты мне прислала, говорилось: пусть всё это закончится, по мне, так пусть всё закончится». Однако я заметила беспокойство в его глазах, к тому же он был бледен. «В чем дело, Хавьер?» А я уже говорила вам, сеньор, что Хавьер сначала показывает мне зубы, а потом ищет уязвимое место и ранит. И он ранил меня в мои нежные глаза. «Что такое случилось, Хавьер, что же случилось?»
Он уселся на скамейку, откуда краем глаза мог видеть кучку дохлых зайцев на коврике новичков, и когда начал говорить, я была настороже – как бы хозяева не вышли из дома и не заметили мёртвых зверьков. «Хоть бы они их не увидели, хоть бы не увидели», – мысленно повторяла я. «Лея, я думаю, что миру на самом деле наступает конец», – изрёк Хавьер. А я: «Ну что ты несёшь, что ты мелешь». А он: «Да-да-да, ведь если ко мне однажды явился отец в обличье козы, то в те шесть дней, что я провёл в одиночестве в своём маленьком доме, пришла и моя мать». И тогда, сеньор, я посмотрела в упор на Хавьера, на его лицо с редкой бородкой, которую он носит, а также на безволосые места, где нет никакой растительности. Ну, как бывает в поле, сеньор, вам, наверное, приходилось видеть места, где даже деревья не растут? Потому что почва таких полей не пускает к себе корни, вот и щёки такие у красавчика Хавьера. «Я не знаю, что на самом деле происходит, Лея, но клянусь тебе, что моя мать, которая ушла и никогда мне не звонит, которая, как утверждают, скрылась в лесу, чему я никогда не хотел верить, провела эти шесть дней со мной дома. И если раньше я не был уверен, что моя мать умерла, поскольку думал, что она уехала и не хочет возвращаться, то теперь знаю точно, что она мертва. Потому что, Лея, сегодня утром, когда я собирался сесть в машину, чтобы помчаться в бар, который не открывался столько дней и не приносил дохода, перед дверью дома появился новорождённый жеребёнок, распростёртый на коврике. Его я тебе не отдам, Лея, потому что, в отличие от коз, свою мать я люблю. И вот теперь жеребёнок у меня на привязи верёвкой для снопов пшеницы, так как более толстой у меня не нашлось. Много раз в темноте дома, по углам мне чудилось, будто я вижу силуэт моей матери, в той же одежде, в которой она ушла, и в тех же туфлях. Я даже беседовал с ней, ведь она всё равно не выходила из дома, но сегодня утром ушла, и появилось это милое животное. «А что ты ей говорил, Хавьер, что сказал?» – спросила я, потому что, сеньор, я была поражена, подумав, что у него крыша поехала, что заточение сделало его невменяемым. «Наверное, Хавьер, всё это вызвано стрессом из-за невозможности открыть бар». «Да нет же, нет, Лея, миру приходит конец, и я думаю, что моя мать явилась возвестить мне это». «Но что ты ей говорил, что ты сказал?» «Ну, я её расспрашивал, останется ли она со мной, правда ли, что она мертва или всё-таки жива, уходила ли в лес, существует ли она на самом деле или это всего лишь ещё одна исчезнувшая, которая следит за нами по ночам. В ответ – молчание, Лея, ни жеста, ни улыбки, а просто вялое моргание».
Вы поняли наконец, что я вам говорила: из этой деревни мертвецы не уходят, в этой деревне они бродят? Я напоминаю это сеньору, и он задумывается, глядя на высокие деревья в лесу.
«Лея, увидев жеребёнка, я вспомнил: когда моя мать исчезла, я не желал и слышать, что болтали вокруг, ибо не верил, что она по своей воле ушла в лес одна. Ну кто же сам захочет заблудиться и умереть? А она так и поступила, значит, моя мать этого хотела. И поскольку я говорил: нет-нет-нет, моя мать не умерла, никакой колышек в её память тогда не вбили. Но теперь, когда я понял, что её поглотил лес, я решил поставить на именном участке кладбища колышек, на котором вырезал голову жеребёнка. Если наступит конец света, то так тому и быть, зато моя мать сможет покоиться с миром. А при таком доходе за месяц, зачем мне бар, ведь всё когда-нибудь закончится. Хорошо, что застал тебя здесь, Лея, ты всегда оказываешься рядом, когда я ищу».
Ты всегда оказываешься рядом, когда я ищу – вот самое прекрасное, что Хавьер сказал мне за последние годы, за всю мою жизнь, если вы меня спросите, сеньор. Значит, то, о чём я думала, глядя на свою беспомощную сестру в постели, подтвердилось. Любовь – вот что я ищу, сеньор, а она и вправду здесь, она у меня под рукой. «Когда ты ищешь что, Хавьер?» – спросила я. «Когда я ищу, ну, в общем, когда я что-нибудь ищу, то нахожу тебя». Я улыбнулась, и у меня вырвалась фраза: «Когда думаешь обо мне, что ты видишь?» А Хавьер: «Не знаю, я вижу Маленькую Лею – привычную, которая постоянно называет меня красавчиком». «Ну, тогда пойдём со мной, этот мир больше чем мертв, он безумен», – сказала я. Во время короткого пути, который отделял нас от того места, где мы были, до коврика новичков, пока праздновалась странная свадьба отца Каталины и Хуаны, у меня появилась возможность вспомнить слова Эстебана в мой пятнадцатый день рождения. «Всякий влюблённый – солдат». И, сеньор, вероятно, всё равно так оно и есть, всё равно любовь состоит в том, чтобы настаивать на какой-то идее. Я уже рассказывала вам о случае с Анитой и Хулио, которых прогнали в лес «бараны». Любовь этой пары заключалась в том, чтобы упорствовать в какой-то идее.
«Помоги-ка мне», – велела я Хавьеру, и он, не задавая лишних вопросов, взвалил часть зайцев на плечо, как это сделал Марко несколько дней назад. Мы раскладывали дохлятину на своих спинах, когда вдруг появилась Каталина и, широко раскрыв глаза, спросила: «Что это вы тут делаете?» «А ты разве не видишь – собираем вот это», – ответила я. «Ну вы даёте», – сказала она. «А ты что здесь делаешь?» «Я пришла за Мигелем». Тогда я и поняла, что её красное платье – не для свадьбы, а для того, чтобы покрасоваться перед Мигелем. «А как же твои цыплята?» – спросила я. «Потом пойду к ним, за целых шесть дней они все, должно быть, превратились в ледышки». «Но тебе лучше, чтобы они выжили и были здоровы, иначе что же ты будешь делать». «Мигель предоставит мне работу на своей сыроварне». Хавьер издал смешок, тихий, короткий, а Каталина в ответ затянула, что не понимает, над чем мы смеёмся, что мы никогда не воспринимаем её всерьёз, что у нас особое отношение к ней, что мы обидно считаем её слова шуткой, и тому подобное. Сеньор, а ведь Каталина отчасти права, потому что она – вертихвостка: слышит звон, да не знает, где он, и если, как говорится, дыма без огня не бывает, то, скажу я вам, она чует дым, которого нет.
Пока Хавьер продолжал укладывать зайцев, я сказала: «Каталина, дело не в этом, нет, а в том, что случится то же самое, что и с семейкой Долорес – мало-помалу новички тоже начнут нас эксплуатировать. Разве ты не видишь, что приезжие горожане – люди образованные, они держатся с видом всезнаек, а вы, мол, деревенщина?» «Лея, да нет же, нет-нет, это не так, Мигелю я нравлюсь, он обещал обучить меня, и я предпочитаю разбираться в сырах, а не в цыплятах, да и платить мне он будет больше». И тогда Хавьер изрёк: «Каталина, он женат, у него есть ребёнок». «Ты ничего не понимаешь, Хавьер, и не знаешь, что они переехали сюда потому, что у неё был любовник, она изменяла Мигелю и к тому же недостаточно любит своего сына. Она к мальчику не прикасается и даже не помогает ему одеться. Муж ей не нравится, она его не любит. Они здесь, чтобы попытаться начать всё с нуля, а он не может, не может, не может и говорит, что между ними что-то умерло. Но, конечно, ради сына, ради ребёнка, он должен попытаться». «Откуда ты всё это взяла, Каталина?» – спросила я, нахмурившись. «Он сам выложил мне это, а про то, что его жена не любит ребёнка, рассказали Марга и Марсела, потому что они заметили через окно её презрительное выражение лица. Ведь когда они, вытаращив глаза, проходят мимо дома новичков, то, конечно, заглядывают в окна с поднятыми жалюзи, чтобы из любопытства увидеть происходящее. Они сообщили мне, что мать даже не целует своего ребёнка». Хавьер смиренно вздохнул, а я собиралась заявить Каталине, что всё это глупости и что прежде чем сплетничать о других, нужно оборотиться на себя, но в тот момент открылась дверь в доме Химены и появилась светловолосая женщина. И, сеньор, моё тело сразу напряглось; какое-то животное снова проскакало в моем сознании, однако на этот раз я немного лучше уловила волнение и испуг, интригу, даже небольшое восхищение. Да, сеньор, не смотрите на меня так, не смотрите на меня недоверчиво, именно это я и почувствовала.
«Вода всё смоет, кроме дурного слова», – сказала Каталина сквозь зубы, но громко, чтобы женщина могла её услышать. А я ей, не сводя глаз с блондинки: «Заткнись, хромая, ты понятия ни о чём не имеешь». Женщина вышла с ребёнком на руках. «Смотри-ка, смотри, смотри, как она держит ребёнка, как ей только не стыдно». «Заткнись, Каталина!» А Хавьер улыбнулся женщине и сказал: «Доброе утро, ну и снежок выпал», так у нас принято говорить, когда на посёлок обрушивается непогода. Женщина изобразила улыбку, а я, сеньор, со слегка недоверчивым взглядом, поскольку гнева иногда избежать не удаётся, подошла к ней и высказала: «Это ты намалевала мне слово грубиянка». А она взглянула на меня очень серьёзно, слишком серьёзно, сеньор, и спросила: «Тебя зовут Лея, не так ли?» У меня не дрогнул ни один мускул. «В следующий раз, когда ты надумаешь оставить мне что-нибудь у порога, сначала позвони, ведь являться в чужой дом без приглашения очень невежливо», – сказала она и добавила: «Ты мне позволишь?», – дав понять, что хочет пройти именно через то место, где я стояла. Меня могло бы охватить чувство вины или ярости, поскольку она увидела там кучу дохлых зайцев, но вместо этого я опять ощутила жжение в животе. Потому что в тоне женщины, в её жестах и в манере двигаться, то есть во всём, что она делала, я не заметила, что она способна написать слово