ый, не в силах пошевелиться, с выпученными глазами и охваченный страхом, пока сосед не постучал в дверь и не увидел Ампаро с багровым лицом и сильно позеленевшими руками. Позеленевшими от смерти, сеньор. Ампаро увезли, а через некоторое время в наш посёлок приехали какие-то господа из приморского города, чтобы искоренить все вьющиеся сорняки черноватого цвета, из-за которых, видимо, люди умирали в считаные часы. Впрочем, на самом деле они не нашли никаких следов этих растений ни в одном другом дворе. А неприязнь к Эстебану длилась несколько месяцев, сеньор, потому что его жену любили все. Жители деревни наперебой бормотали, что если бы Эстебан испугался не так сильно, то Ампарито удалось бы спасти. И начали сплетничать: не продолжают ли взрослому Эстебану сниться кошмары, из-за которых он, наверное, мочится в постели, не боится ли он даже кроликов, не пугают ли его ласточки и высокие деревья. Кто-то заявил, что Эстебан – самый пугливый человек в мире.
После всего этого, преодолев неприязнь, он не хотел, чтобы что-то подобное коснулось его сына, чтобы с Эстебитаном случилось то же самое, что и с его матерью. Он повсюду брал с собой ребёнка, завернутого в простыню, завязанную на своей груди. Эстебан задался целью найти след того, что убило его жену, и, прижимая ребёнка к груди, он бродил вблизи леса, глядя в землю, поскольку был уверен, что яд исходит из растений. И стоило ему заметить кустики странноватого цвета, которые росли как-то иначе или листья которых были направлены в сторону его дома, он тут же стрелял в них из недавно приобретённого ружья, а Эстебитан плакал от звука выстрелов.
Через несколько лет, сеньор, жизнь для Эстебана стала очень трудной, потому что он начал бояться вещей, которые не вызывают никакого страха у других. Не проходило и дня, чтобы он не испугался мчащегося автомобиля и даже быстро скачущего зайца. К тому же он мгновенно хватался за своё ружьё и убивал собак, принимая их за волков. Так случилось и с моей сукой, сеньор. «В конце концов, ты застрелишь своего сына», – предупреждали его, потому что сильнее всего Эстебан боялся себя самого и своей неспособности расстаться с оружием. Но вскоре он отказался от поисков ядовитого вьюнка и, постоянно держа наготове ружьё у двери своего дома, посвятил себя воспитанию Эстебитана, который рос быстро.
А вот Эстебитана, когда он повзрослел и у него появились волосы на груди, почти такие же чёрные, как тот вьющийся сорняк, убивший его мать, напротив, прозвали наименее пугливым человеком в мире. Ибо, в отличие от своего отца, он ничего не боялся, и поскольку почти ничего не опасался, все думали, что когда-нибудь его постигнет несчастье. Он жил так, словно с ним ничего не может случиться. Когда ему исполнилось восемнадцать, он попытался заняться теми же поисками, что и его отец, и какое-то время хватался за ружьё и палил по зарослям. Однако проблема в том, что у него отсутствовал страх, поэтому ни одно растение не казалось ему ядовитым. К тому же минут через десять пребывания под лучами августовского солнца он возвращался домой, ворча: «Это солнце убьёт нас раньше, чем лес».
Бесстрашному Эстебитану становилось тесно в нашем посёлке, и, устав от жаркого солнца, однажды он объявил отцу: «Я уезжаю отсюда, уезжаю, уезжаю». И стремясь как можно быстрее покинуть эти места, он погрузил в машину все свои пожитки и уехал без гроша в кармане, со своей собакой Лимой, в направлении приморского города. Но по дороге, должно быть, у него закончился бензин или разрядился аккумулятор, и он заблудился, сбитый с толку тем, что лес находился от него слева. Эстебитан не совсем понимал, идёт ли он не в ту сторону или в правильном направлении, поэтому шагал без передышки, надеясь достичь какой-нибудь деревни. Однако, поскольку никто не знает о нашем существовании, ведь мы – конец света, который всё никак не наступит, на шоссе Эстебитану не встретилась ни одна живая душа. И он, с пересохшим ртом, шёл несколько часов, пока ужасная жажда не сгустила его слюну, которая перестала выделяться, а его лицо и тело постепенно начали покрываться морщинами, как чернослив. Он не решился искать воду в лесу, потому что, когда смерть замаячила за его спиной, он начал бояться всего, даже своей любимой Лимы. А когда солнце уже почти скрылось, он упал замертво, причём половина его тела оставалась на дороге, а другая – на лесной земле. Лима прибежала в посёлок неизвестно через какое время, и, словно она сообщила все подробности этой истории, жители бросились искать Эстебитана. И его нашли – с побелевшими губами, сеньор, – но никто толком не понял, что же с ним стряслось. Я доверяю версии случившегося, которую только что рассказала вам слово в слово, ибо мне нравится думать сеньор, что самый бесстрашный человек на свете боялся смерти. Хотя некоторые считают: не ведая страха, Эстебитан съел какой-то коварный плод из тех, что встречаются в лесу, и что он, как и его мать, перестал дышать, и через короткое время упал замертво. На его надгробии начертали: Эстебитан, самый бесстрашный человек в мире. Хотя я всегда считала, что надо было написать: Эстебитан, человек, который испугался только смерти. Эстебан впал в отчаяние и провёл пару лет с таким сильным сердцебиением, что его было слышно по всему посёлку. Самой мне не довелось убедиться, но говорят, что его сердце переполняли одиночество, страдания и несчастья.
И ведь именно несчастье, сеньор, вернуло Каталине её слёзы. Потому что почти в самом конце июля Эстебан, который ещё в день случившегося с моим отцом прострелил себе ногу, однажды, возвращаясь под вечер с пастбища с вечно серьёзным выражением лица, ощутил, что его бешеное сердцебиение вдруг прекратилось. И, вцепившись в левую руку с криком «ой, ой, ой», он рухнул с широко открытыми глазами на свой половик. А Мигель, возвращавшийся домой с сыроварни вместе с бойкой Каталиной, увидев его, бросился на помощь Эстебану и пытался успокоить: «Не волнуйся, врач сейчас прибудет». Но Каталина, зарыдав, сказала: «Врач появляется здесь только по пятницам, а сегодня вторник». Тогда Мигель, сильно расстроившись – наверное, он подумал: «И что занесло меня в эту глухомань?» – пошёл за машиной. А Эстебан, ещё способный говорить, произнёс: «Я боюсь, боюсь, боюсь», потому что, несмотря на все несчастья, жить ему хотелось. И Каталина, которая так любит разные горести, всю дорогу до ближайшей больницы повторяла «боже мой, боже мой, за что нам такое наказание, о боже, боже, нашему миру пришёл конец».
Они оставили Эстебана в больнице, а в деревне, узнав эту новость, начали готовиться к его кончине. Хавьер потратил несколько ночей, отделывая резьбой добротный гроб; Антон распорядился установить плиту рядом с надгробиями сына и жены Эстебана и выгравировать на нём: Эстебан, самый боязливый человек в мире. Потому что, сеньор, в маленьких селениях происходит не так много событий, а когда они случаются, нам нравится, если они взаимосвязаны. Но, так или иначе, сеньор, шли дни, а нас никто не извещал о его кончине. На десятый день Эстебан снова появился в деревне – бодрый, похудевший на несколько килограммов, с румянцем на щеках. «Кого я вижу!» – воскликнул Антон, заметив, как он пересекает площадь. «Сорняки неистребимы!» – ответил Эстебан, улыбаясь. «Да вы не похожи на сорняк, вы бык из тех, каких мы не видим в этих краях». «Твой бог дал мне здоровье, которым обделил мою жену и сына», – сказал Эстебан, взял ружьё и отправился на пастбище.
А Каталина на самом деле плакала при нас в баре не только из-за испуга, вызванного у всех случаем с Эстебаном. Она лила слёзы ещё и потому, что поведала нам: когда они с Мигелем отвезли Эстебана в больницу, то от плача, печали, отчаяния она потянулась прямиком к лицу Мигеля и дерзко поцеловала его взасос. А он, хотя и помышлял только о том, как бы раздеть Каталину, забивал ей голову всякими красивыми словами и смотрел на неё сладострастными глазами, рассказывая о своей сыроварне, вдруг отстранился и изобразил из себя порядочного мужчину, женатого отца ребёнка.
Сеньор, я могла бы снова проявить к ней жестокость, вы же знаете, как меня раздражают ее слёзы. Сказала бы ей: «Хромоножка, я уже предупреждала тебя, но ты ничему не учишься, с тобой происходит что-то подобное в шестой, седьмой, восьмой раз – не знаю, а ты заладила своё и всё с тем же припевом и с таким же избытком эмоций, как всегда. Пора тебе усвоить, что в любовь играют, сдерживая чувства, и что если ты выпустишь их на волю, то убьёшь себя, как машина без тормозов, как разгневанное море». Я могла бы всё это ей выложить, ибо обратите внимание, сеньор, какая я умная, и хотя мало знаю о любви, все эти вещи мне известны просто из наблюдений, только из наблюдений. Но вместо этого я заявила ей: «Мужчины, Каталина, хотя они скорее свиньи, чем ягнята, не знают, откуда дует ветер, и им не свойственно проявлять благородство. Каталина, они не разбираются в ценностях, и Мигель не понимает, что ты женщина, которая для него – даже слишком. И что как раз тебя ему и не хватает. Я же говорила тебе, что он из тех, кто лишь болтает и трогает за голую ногу, а потом становится трусливее кошек, пугающихся громких звуков». Я высказала всё это своей хромой, потому что в её жизнь вернулось разочарование. И в тот момент я поняла, как сильно восхищаюсь ею, потому что стремление Каталины любить и чувствовать себя любимой не знает границ и не нуждается в воспоминаниях. А посему не имеет значения, сколько раз её отвергали, сколько раз Марко говорил ей «нет-нет-нет»; Каталина искала любви у многих, но никто её ещё не любил, а она без устали упорствовала, находила способ перевести дыхание и продолжать любить с тем же самым желанием, какое впервые вспыхнуло в её глазах. А вот мои глаза устремлены к единственной любви, и хотя у меня был выбор, больше возможностей, и если бы я выбрала какую-то из них, то почувствовала бы себя желанной, по-настоящему любимой или, по меньшей мере, научилась бы желанию, пылу близости. Вместо того чтобы поступить как Каталина, я решила снова и снова биться головой об одну и ту же стену, о гигантскую стену – о Хавьера и его абсурдную и неожиданную убеждённость, что теперь-то он внезапно полюбил меня. И заметьте, сеньор, даже покорив его, я не успокоилась. Вот почему, когда я столкнулась с настойчивостью Каталины, ко мне вернулось жжение в животе с такой силой, что на секунду показалось, будто меня вырвет на столик в баре на глазах у всех. Ко мне вернулся огонь, потому что я в очередной раз подумала, что хочу покинуть этот посёлок. «Я хочу уехать отсюда», – снова сказала я вслух. Ведь я считаю: поскольку это желание исходит из желудка, мой рот меня подводит, и хотя мне хотелось бы держать его на замке, он сам открывается и позволяет голосу вырываться наружу. Впрочем, тогда Каталина очень громко плакала и шумела, так что не могла меня слышать. Тем не менее Марко опять услышал, и на этот раз он лишь взглянул, взглянул, взглянул на меня.