Ах!.. впервые за то время, что находилась тут, я радостно вскрикнула. Увидев и ощутив на себе, что больше моя коже не исторгает, не рождает воду, а за тот промежуток времени, что я стенала на этом подоконнике и волосы, и футболка, и джинсы мои высохли… высохли. Теперь я хоть и была курица, но не мокрая, а сухая! Сухая!
Вот оно новое… иное…
Иное…
Мгновенно я сорвала с рук кровавые ленты, с трудом отдирая их от порезов и бросила, скомкав это кровавое месиво, на пол. Затем поспешно спрыгнула с подоконника, подбежала к раковине и крутанула вентиль с холодной водой, и когда из крана точно плевок вылетела крепкая, ядреная струя воды, разбрызгивая кругом прозрачные капли, я сунула под нее руки и принялась отмывать присохшую кровь. Оттирая ее не только от запястий, ладоней, но даже от локтей, где она также успела укрепиться, будто приросла к коже, пустив там разветвленные корни. Вскоре мне удалось отмыть густую кровь придающую коже пурпурный цвет, и я увидела свои запястья. На них все еще оставались глубокие порезы вдоль линии вен, проделанные острым лезвием, с какими-то рваными, не желающими срастаться краями, покрытыми небольшими черно-алыми пупырышками. Осторожно указательным пальцем правой руки я провела по ране на левом запястье, не сильно касаясь этих пупырышков и краев… и поморщилась, раны еще болели, саднили, хотя и не так, как раньше, но боль пока не ушла, да и срастись кожа тоже пока не желала, но кровь больше из них не текла…
Хотя как может срастаться кожа на мертвом теле… или не на мертвом?..Такие мысли проскальзывали в моей голове, но ни я, ни Андрейка ответить ни них так и не смогли. Как и не смогли понять почему наша душа или дух сохраняли после смерти тот самый вид, что был у нас в момент нашей гибели на планете Земля.
Однако нежно поглаживая свои порезы на руках, я улыбалась, ощупывая свои просохшие волосы и вещи я поняла, Андрейка прав… прав он, надо бороться, не сдаваться ни в коем случае… не придаваться унынию, тоске. Надо идти вперед упорно и настойчиво и тогда может быть у меня будет не этот зловонный, грязный туалет, а что-то новое… иное…
С новыми силами и с воскресшим желанием продолжить свой трудный бой, я принялась оглядывать эту комнату, стараясь выяснить, может дверь, в которую я смогу выйти прячется где-то в стене и лишь иногда появляется, а может, она замаскирована в перегородках, за унитазами, на полу.
Я долго ходила по комнате, ощупывала руками стены, стучала кулаками по перегородкам, засовывала пальцы в дыры в стенах и полу, и даже… Я даже запихивала ногу в унитазы… такие грязные, покрытые, словно специально слоем человеческих экскрементов.
Но нет! ни в унитазах, ни в стенах, ни в полу, ни в перегородках не было никаких намеков, ни на дверь, ни на проход, ни на лаз, ни на щель.
И тогда я догадалась, что выход он там — за окном. Отсюда можно выйти только через окно, выйти туда в черный, липкий туман, а, чтобы выйти надо непременно открыть окно.
Покуда я так досконально изучала комнату, я нашла за последней перегородкой, прильнувшее к унитазу, старое, оцинкованное ведро дно какового проржавело и истончилось. В ведре лежала грязная, вонючая тряпка, судя по всему, когда-то это была шерстяная ткань и из нее даже, что-то сшили, но потом то сшитое, разорвали в нескольких местах, и теперь это уже не смотрелось вещью, а представляло из себя темно-серую половую тряпку. Очень, очень сальную и вонючую…
Недолго думая я взяла это ведро в руки, перевернув его, вывалила тряпку на пол, и, подбежав к окну начала наносить его дном удары по стеклу. И хотя окно было древнее, хлипкое и от каждого удара ведром протяжно стонало, сотрясалось, а стекло еще ко всему прочему и позвякивало, но не первое, не второе не желало мне уступать. Стекло даже и не думало лопаться или хотя бы пустить тоненькую паутинчатую трещинку, будто оно было крепким, а может кованным или пуленепробиваемым. Еще пару раз, хорошенько врезав по нему, я остановилась, тяжело перевела дух и злобно глянув на виноватое ведро, бросила его на пол. Ударившись о старый потертый, грязный мрамор ведро издало громкий, скребущий звук и покатилось в сторону раковины намереваясь, по-видимому, укрыться под его сенью от моей жестокости и грубости. А я посмотрела на въехавший в поверхность деревянного подоконника шпингалет, точно сросшийся с отверстием планки и поняла… следующее мое испытание- это открыть ржавый, гадкий шпингалет с облезлым рычагом. Я подняла голову и посмотрела наверх и тотчас поправилась- вернее два шпингалета…. Мне надо открыть два ржавых, давно не отмыкаемых шпингалета.
И только я это поняла, как позади меня в трех унитазах разом, что-то зычно забарабанило, затарахтело, словно попытался вырваться из глубин их какой-то огромный фекальный змей, длинный… длинный похожий на здоровенную кишку. Я мигом обернулась и увидела, что сначала из одного унитаза, а после и из двух других вырвались вверх, три небольших фонтана с нечистотами, экскрементами жизнедеятельности и плохо переваренных остатков пищи человека. Они взлетели небольшими столбами вверх и стремительно низверглись вниз, накрыв этой мерзостью унитазы да плавно перепрыгнув через их борта, выплеснулись на пол, образовав возле поддона — ножки небольшие, коричневые, дурно пахнущие лужицы.
— Что это? — спросила я, обращаясь к Андрейке, ведь за то долгое время, что мы вместе пробыли, протопали своими ножищами в бесконечном коридоре, я всегда все спрашивала у него, обращаясь… спрашивая… и получая ответ, и теперь также вопрошала к нему… но он не отвечал… он молчал.
Хотя в принципе и не мог ответить, ведь теперь его не было рядом. Он был там… в том коридоре, полном когда-то отчаявшихся дураков которые утопили, застрелили, спустили свои жизни в унитазы, дали слабину, проявили трусость и теперь расплачивались за нее.
Можно было спросить у него… у Бога… но я не знала его имени… Мои родители были атеистами… Бабушка моя, которая жила в деревенке на Алтае, рассказывала мне в детстве про Рода, Бога славян и русичей, создателя нашей Галактики, нашей планеты… всего того, что имеет корень род- природа, родственники, родные, родичи, родильница, роженица, Родина, родимая земля… и сыновей его Сварога, Велеса, внуков Перуна, Семаргла, ДажьБога…. С экрана телевизора бесконечно вбивалось имя Иисуса… простого, нищего плотника, который прочитав лишь одну Нагорную проповедь и воскресив какого-то мертвого повел за собой миллионы людей… А может стоило спросить у индусского Будды, или совсем чуждых мне мусульманского Аллаха, иудейского Тетраграмматона…
Каково имя моего Бога… Всевышнего…Творца… я не знала…а потому и не могла к нему обратиться.
Я долго смотрела на растекающиеся лужицы этой дряни, а затем, чтобы не замарать свои голые и сухие стопы взобралась на подоконник, уселась, подтянув под себя ноги и уставилась на плавающее коричневое естество жизнедеятельности человека. Предположив, что сейчас возможно я нахожусь в канализационной трубе просто в каком-то отдельном его отсеке, закрытом со всех сторон… Запах стоял в комнате довольно препротивный, можно сказать нестерпимо воняло человечьим калом.
Я морщила нос, приподняв желтую футболку, забрызганную сухими каплями крови, утыкалась в нее и старалась дышать сквозь трикотажную ткань, но назойливый запах проникал и через этот самодельный противогаз, и с каждой секундой воняло все сильнее и нестерпимее.
Ко всему прочему я еще забыла закрыть кран с холодной водой, и теперь та текла крупной струей вниз, в раковину и ударяясь о ее грязную керамическую поверхность отскакивала от нее огромными каплями, которые разлетались в разные стороны, словно весенний дождь в обилие покрывая и без того влажный пол.
Развернувшись на подоконнике, лицом к стеклу, я уселась на корточки, и, протянув руку, попыталась открыть нижний шпингалет, схватившись за его круглую голову рычага. Я долго возилась с этим чертовым рычагом, дергала на себя, расшатывала в стороны, но он, увы! оказался более настырным чем я, и намертво засев в древесине подоконника, совершенно не желал мне подчиняться.
Тогда я поднялась на ноги, и, пригнув голову и колени, потому как не помещалась в полный рост на окне. Протянула руку и принялась расшатывать верхний шпингалет, но тот не менее крепко вошел в отверстие планки, укрепленное в откосе оконного проема, и тоже поначалу не желал мне подаваться. Однако раскачивая его из стороны в сторону, я вскоре поняла главное… если продолжить эту борьбу, то в конечном итоге я смогу открыть… обязательно смогу открыть этот шпингалет. Это несомненная, неоспоримая истина внушила в меня уверенность и придала силы, и я даже стала улыбаться, не прекращая своего поединка с рычагом. Продолжая дергать эту противную голову на себя намереваясь развернуть ее и поставить прямо, а после, опустив рычаг вниз открыть шпингалет…
Я дергала и дергала на себя рычаг, и очередной раз резко дернув его на себя, тяжело покачнулась назад. Пальцы рук сорвались с облезлой головы рычага, послышался глухой раскатистый треск так, словно напополам разломилась подо мной большая ветка дерева, и я точно парящая птица, взмахнула крылами-руками. Голова моя оторвалась от опоры верхнего откоса окна и я полетела вниз, стремясь приземлиться на мраморный пол. Какой-то миг, несколько секунд и громкое бубух, закончило мой стремительный полет, разлетевшиеся из-под меня нечистоты приводнились своей коричневой массой не только на пол, но и обильно окатили мои вещи, растрепанные волосы, лицо и даже заскочили в приоткрытый, от громкого возгласа, рот.
«Какая гадость… какая вонь,» — прошептала я и выплюнула изо рта ту самую коричневую гадость, а из глаз моих сами собой прыснули слезы.
Противно… Гадко… Мерзко…
Ох! до чего же мне было мерзко… искупаться в этой совокупности отходов жизнедеятельности, в этом… этом… человеческом кале.
Да, ко всему прочему еще было и довольно больно. Ведь я упала с такой высоты и стукнулась спиной и затылком о твердую плитку, а потому у меня немедленно заболела голова, спина, разрезанные руки и даже шишка на лбу, которая все еще иногда давала о себе знать. Хорошо еще, что не убилась и не покалечилась… такая мысль тотчас пронеслась в моей голове.