А я увидев как на веки исчез для меня этот чужой человек, смело посмотрела на подходящую ко мне здоровущую воронку с тонким, миниатюрным основанием двигающимся по земле, и вбирающим в себя всю черноту летающего пара, и с мощным, теряющемся вверху кругообразным хоботом слегка завернутым и чуть пенящемся белым пухом края. Этот край словно кивнул мне, как старой знакомой и двинулся на меня… А я глядела как тонкое основание сначала лизнуло мои голые стопы, съев весь черный пар подле меня… затем резко схватило меня в объятия и понесло по кругу.
От стремительного подъема, быстроты движения и бьющего в лицо пара, у меня перехватило дух, и я на маненько сомкнула глаза, а когда их открыла то перед моими очами уже летел мерцающий, пульсирующий в такт барабанного боя, космос, увенчанный маленькими серебристыми звездами, образующими гигантские лепестки цветов, круги, водоверти, вихри. Теперь я летела не в воронке торнадо, что схватил меня, я летела сквозь эти чудные будто выскакивающие из одной точки и тот же час увеличивающиеся, разрастающиеся явления, стремясь всем своим естеством попасть в эту самую, черную выплескивающую из себя звезды крупицу.
Голова моя немного кружилась, так совсем чуть-чуть, легкое, невесомое состояние небрежно качало мое тело, а парящие в этой безбрежности руки изредка вздрагивали, они были расставлены в стороны, и казалось, помогали моему скорому движению, а вернее полету.
И еще… еще мне слышался барабанный бой…
Бой…
Бой… а может не бой… может гром раскатистый, зычный и гулкий…
Гром…
Гром… гром и слова. Какой-то тихий призывный шепот, толи приглашающий, толи зовущий меня, и чем настойчивее он звучал, тем больше я стремилась к той крупице, каковая выплескивала из себя звезды, может предчувствуя конечность своего пути… конечность этого пути и начало иного… нового… совершенно другого.
Шепот становился громче. Он перешел на тихий говор, а после раздался совсем рядом… возле меня… или надо мной. Он прозвучал ясно и совершенно отчетливо и голос мужчины… еще молодого и полного сил сказал, без сомнения обращаясь ко мне: «Словно река с неудержимым, кипучим, рьяным течением пролетает наша жизнь… Не замечаем мы беззаботного детства, счастливой юности, легкой на подъем молодости, насыщенной трудностями и радостями зрелости, ощущаем мы лишь приход старости… Вспоминая красоту прожитых дней, увиденное глазами, прочувствованное сердцем… Замечаем мы тогда, напоенных нашими мыслями, созданных нашей кровью и плотью детей и внуков… и готовимся к смерти, зная, что она- есть не конец, а лишь продолжение нашего пути, только в новом… ином… другом состоянии…»
Иное… новое состояние… вот, что я могла получить после своей жизни…
Дети… внуки… вот, что я потеряла, разрезав, уничтожив свою плоть…
И как только я разобрала эти слова. Как только ощутила их мудрость, и содрогнулась от мысли, что уничтожила я не просто себя, и труд моих родителей, а разрезала лезвием бритвы и жизнь своих не рожденных детей, внуков… так в тот же миг я прекратила движение.
Серебристые звезды также остановили свой пульсирующий бег лепестка и застыли…
Оцепенели… а потом замигали так еле видно, попеременно точно сбились с единого ритма, расстались и зажили по своему ничему не подчиняющемуся закону… Замигали, замерцали более не собираясь продолжать свой путь, не собираясь продолжать свой танец.
И я почувствовала, что также как и эти звезды крупные, размером с кулак, хотя и очень далекие, замерла я…
Замерла…
Затихла…
Все еще продолжая держать широко распахнутыми руки, намереваясь наверно вновь продолжить быстроту своего полета, если это вдруг понадобится.
Некоторое время я не могла понять, где я и что со мной.
Не могла понять, что на этот раз мой путь завершен.
Не могла осознать, что лежу на чем-то плотном и влажном, а легкий ветерок перебирает мои волосы, с оных во время полета слетела лента от рукава футболки. Волосы мои растрепались и теперь подчиняясь дыханию ветра парили вдоль моего тела, а он, сам теплый и нежный, гладил мое лицо, касался кожи моих рук и даже целовал в голые стопы. Чуть слышный шум набегающей волны, где-то совсем близко вспенивал воду, а чернота ночного неба покрытого крупными звездами и тонким серпообразным месяцем напоминала Землю.
Землю- великую, прекрасную, голубую планету, на которой вот уже много тысячелетий жили люди. Люди похожие на меня, с двумя ногами, двумя руками, головой и телом. Жили: рождаясь, любя, трудясь, продлевая себя в своих детях и внуках, умирая. Они оставляли после себя плоды своей любви и своего труда, одаривая свое потомство талантливыми изобретениями, облегчающими жизнь… придумывая и создавая новое… иное… и необходимое для существования людей.
Милая, родная моя Земля, с темным, усеянным звездами небом; голубой, звонкой, чистой водой; с мягким, рассыпчатым песком; раскатистым, бурно-бьющим о берег всплеском волны…
Все…все… напоминало мне Землю.
И радуясь, что может быть я вижу ее и может быть в последний раз… Я заплакала…
Я плакала очень тихо, мое тело на этот раз не вздрагивало от рыданий. Я не выла, не скулила как прежде, а из моих серых, похожих на глаза папы, очей вытекали и струились теплые, чуть солоноватые слезы. Они текли по щекам, и, достигая их середины, точно переполняя их срывались и улетали куда-то вниз… в неизвестность… а я наслаждалась и теплотой земли, и чистотой воздуха, и далеким черным небом.
— Кха…кха… — раздалось позади меня, и кашель этот прозвучал так внезапно, что немедля разрушил и мое уединение, и наслаждение моих измученных рук, ног, головы и тела.
Неторопливо я поднялась и сев оглянулась, посмотрев на того кто был позади меня и очень тихо покашливал, толи призывая меня ко вниманию, толи просто будучи простуженным.
В ночи, что властвовала сейчас в этом месте, я легко разглядела, всего в нескольких метрах от себя седовласого, с длинной, почти до середины груди, бородой старика. Он сидел на небольшом пенечке, держа в руках клюку, один конец коей упирался в почву, а на другой, загнутый в виде широкой, полукруглой ручки старик положил свой подбородок. Его длинная борода, очень густая и при свете месяца отливающая серебром, струилась вдоль, деревянного полотна клюки, соприкасаясь с ней и оттеняя ее коричневатый цвет. На старике было длинное белое одеяние, укрывающее и его тело, и ноги, почти до земли, и скрывающее руки, до запястья, чем-то похожее на ночную рубашку, нежную и шелковистую. Лицо старика покрывали тонкие и крупные морщинки, оно зрилось будто изрезанное тончайшими ниточками и испещренное глубокими шрамами. Те морщинки опутывали не только лоб, места около глаз, губ, но и обильно расчертили щеки, подбородок и даже рассекли надвое нос, точно старик, перед тем как состариться, будучи великим воином, бился не раз не только на мечах, но и на шпагах, и даже получал раны от пуль… Глаза старика были блекло-голубыми, и казалось в них была собрана вся печаль и боль пережитая, услышанная или выстраданная людскими душами. И наверно не раз этот старик… воин и победитель… проливал слезы… плакал и стенал, от человеческих поступков. Потому глаза его и стали поблекшими, съеденными солью, потускневшими от боли и времени… времени… а может с них спала краска именно из-за времени.
Губы старика, также иссеченные морщинами, немного дрогнули, лишь только я взглянула на него. Их толи сероватый, толи белый цвет пугал в темноте, превращая их обладателя в какой-то неживой, обманчивый образ. Однако старик не был призраком, хотя и лицо, и руки, и выглядывающие из-под одеяния голые стопы имели белый цвет кожи, будто сменили его от долгого пребывания в этой тьме, но я сразу поняла, что он состоит из плоти и ждет, по-видимому, таких как я.
— Здравствуйте, — тихо сказала я и вгляделась вдаль, стараясь рассмотреть, что находится там позади старика.
А там позади него, где-то совсем недалече… ну, может метрах в пяти начинал струиться по поверхности земли черный, размывчатый такой пар. Он укрывал своей тьмой землю, небрежными кусками, и чем дальше уходил от спины старика, тем становился гуще, насыщеннее и клубился словно воронка. Однако и через эту воронку и через густоту тьмы я смогла разглядеть там… дальше… бледные тени хлопающих друг дружку по голове призраков Вани и Леши… а еще дальше бетонную стену здания и уходящую высоко вверх, укрепленную на ней широкую водосточную трубу.
— Здравствуй, — ответил старик, прервав мои разглядывания, и тяжело вздохнул, а я уловила в его дыхании тихий свист… даже не свист, а какой-то тяжелый… свойственный старческому дыханию рык.
И уловив этот свист и рык, припомнила, что уже слышала такое дыхание там… на той водосточной трубе, пугая себя тем, что его издавал зверь желающий меня съесть. Зверь… Не зверь, а старик.
— Вот ты и пришла, — негромко молвил старик и оторвал подбородок, возлежащий на ручки клюки. Он неторопливо выпрямился так, что спина его тихо скрипнула, вроде как давно несмазанная дверная петля, и положив клюку на одеяние, добавил, — Пришла… Долог был твой путь… труден… Всего один лишь шаг, одна ошибка, а потом тяжелый и мучительный бой, чтобы познать свою душу и преодолеть трусость… слабость… Он этот путь был тоже всего лишь как один шаг… Один шаг…
Не поднимаясь на ноги, я повернулась к старику лицом так, чтобы хорошо было его видно, и посмотрела на черную мглу, кружащуюся воронкой возле бетонной стены да уходящей вверх трубы и сказала:
— А мне показалось, что это был не просто шаг, а вечность… бесконечная вечность..
— Бесконечность… шаг… вечность… мгновение, — тихим голосом вторил старик. — Что вы, люди, знаете о вечности и мгновении?.. Что вы знаете о времени, бесконечности, создании все видимого, слышимого, осязаемого?.. Что вы знаете о Боге?.. Ничего… — ответил старик и снова глубоко вздохнув, издал свист да горестно повторил, — ничего…
— Бог, — повторила я, и, поджав под себя ноги, согнув их в коленях, крепко обняла руками. — А вы видели Бога?