Я умерла!
Умерла… убив себя, уничтожив свою физическую плоть, но не уничтожив свою душу… и теперь я находилась в движущемся потоке таких же как и я — самоубийц!!!
Утопившихся… Удушившихся… Отравившихся… Вскрывших вены… Спрыгнувших с высоты…Сгоревших… Убивших себя при помощи огнестрельного оружия…
Опухших сине-зеленоватого цвета; с вывернутой головой; с текущей из разрезов и ран кровью; переломанных; кривых с вывернутыми руками и ногами и выглядывающими костями; черных как головешка и обуглившихся от коих в разные стороны струился сероватый дымок…. уродов… ужасных, пугающих уродов….
Я шла вместе с ними куда-то вперед по коридору. Я глядела на их кошмарные лица, вывалившиеся глаза, текущую кровь и не понимала, куда мы движемся и зачем?… Но спросить об этом ни у кого не решалась, так как и передо мной, и позади меня шли слишком злобные самоубийцы, от которых можно было и схлопотать, а потому я молчала… Молчала и надеялась, что вскоре все прояснится или быть может я увижу старшего.
А пока я вот так шла… шла… смотрела… смотрела и думала… и думала о том, как все-таки не разумно прервала свою жизнь… вернее глупо… глупо и бестолково…
И ведь в принципе можно было уж как-нибудь и потерпеть, как-нибудь закусив губы пережить ту страшную ночь и предательство, уход Андрея.
Андрея… И как- то имя его и любовь к нему опустились на дно моей души… опустились и скрылись, застыли, по-видимому на какой-то срок, чтобы пока не мучить, не истязать меня, ни намеками, ни болью, ни тревогой.
А я… я, как оказалось, выжившая после смерти и хранящая в себе и воспоминания своей жизни, и чувства, и радость, и ненависть… теперь была вынуждена идти по этому коридору и терзать себя тем, что выход из той ситуации я нашла неверный. Что мучения мои не прекратились и душа моя осталась живой, а переживания и боль не испарились, не иссякли, они превратились в иные, другие муки и страдания. В какой-то бесконечный неторопливый ход в мокром, жалком состоянии, постоянно испытывая страх, что будешь бита, обижена без всякой надежды на справедливость и заступничество.
«Как-то непонятно, невнятно все это произошло», — шептали мои губы, а язык облизывал стекающую с них воду и отправлял, эту отдающую кровяным привкусом, жидкость, вовнутрь рта порывисто сглатывая.
Как… как теперь это исправить, изменить. Я шла обдумывая случившееся со мной, горестно вздыхала, утирала воду с сырого, хлипкого словно лужа лица, и чувствовала, что боль от потери Андрея сменилась теперь на еще худшую боль… боль, что я так бездумно закончила свою жизнь в той пустой, хорошо меблированной квартире, в многоэтажном доме, на Евразийском континенте, на великой планете Земля. И даже вера моя в то, что нет Бога и нет жизни после смерти, теперь мне не помогали… казалось, что этот мой атеизм громко так смеялся надо мной и даже вроде как показывал язык.
Ах! нет! языки мне иногда показывали проходящие мимо женщины в основном те, кто отравился, сохранив своей естественный вид и лишь немного изменив цвет кожи.
И теперь я почти старалась не вспоминать про Андрея, про его уход… предательство… такую далекую… далекую измену… все это было не страшным… пугала меня лишь эта коридорная, бесправная безысходность, что пролегала сейчас передо мной.
Однако иногда на меня накатывала такая апатия, что я хотела и вовсе прекратить всякое движение, остановиться, сесть и потребовать старшего, главного и возможно Бога… Но потом я вспоминала про тот пинок, что получила и от какового долго еще болел мой зад и понимала, что мое нежелание идти может окончиться для меня еще более болезненно и прескверно. А мне как говорится, хватало проблем с руками продолжающими болеть, из коих продолжала вытекать кровь, несмотря на те ленты, которыми я их крепко накрепко перебинтовала. Ленты за время моего пути полностью напитались кровью и водой. И теперь эта алая субстанция просачиваясь сквозь материю, стекала по моим рукам, улетая вниз на пол. И потом из этого бесконечного, томительного пути который уж я и не знаю как долго продолжался, я вынесла главное — увы! но оказывается не наступает конец после смерти, не пропадаешь ты как духовная единица, не исчезаешь, не испаряешься, не распадаешься на молекулы, атомы. Ты- разум… душа… человек переходишь в какое-то иное состояние… иное… другое.
Внезапно в правой стене, почти в шаге от меня появилась деревянная, местами белая, также как и стена, облупленная дверь, с ржавой загнутой железной ручкой. От неожиданности ее появления я остановилась, уставилась на нее ожидая, что вот сейчас она откроется и выпустит очередного придурка самоубийцу. Однако дверь не открывалась, она не дрогнула, не подалась вперед, она была закрыта… а миг спустя я увидела как резко развернувшись, прямо-таки прыгнул к ней старик утопленник, что шел передо мной. Он подбежал к двери, схватился за ее ржавую ручку одной рукой, и порывчато дернув на себя, направил в мою сторону свой синий, большой, сомкнутый кулак, опутанный зеленой тиной и, словно пожамканный в нескольких местах. И сейчас же я ощутила сильный удар в спину такой, что секундой спустя, полетела вперед споткнулась об собственные, заплетающиеся ноги и упала на пол при этом больно ударившись о его потертую поверхность лбом и кончиком носа.
Возле двери послышалась секундная потасовка, в которой отчетливо звучал чей-то громкий крик, болезненный писк и пронзительный визг, затем звякнув, скрипнули дверные петли, а после раздался глухой удар быстро захлопнувшейся двери. И когда все стихло, а я, опираясь на ладони, попыталась привстать с пола, внезапно кто-то крепко схватил меня сзади за волосы, скрутив их в тугой узел, и верно, обвязав вокруг руки и немедля потянул меня на себя. Я же подчиняясь этому болезненному рывку, мигом вскочила на ноги. Тот, кто меня поднял таким безжалостным образом, начал мотать мою голову из стороны в сторону при этом злобным, приглушенным голосом приговаривая:
— Чё, чё ты дура, под ногами встала, чё мельтешишь, столб ты тупорылый… Дура… дура ты… помешала мне добежать до двери… Да, я тебя…. я тебя…
Половинчатый мужчина, а это был однозначно он, нанес мне страшный удар по голове, такой сильный, что тотчас у меня загудело в голове, в глазах потемнело, и даже ноги в коленях дрогнули, такая это была страшная боль. Из глаз моих секунду спустя брызнули в два ручья слезы, они смешались с водой, что исторгала моя кожа, и на чуток я даже оглохла… не слыша того, о чем говорят кругом. Лишь ощущая мотание из стороны в сторону и жужжащий звук внутри головы, а когда я вновь обрела слух и услышала злобный рык половинчатого мужчины, то смогла разобрать и примешивающиеся к этому рыку не менее злобные выкрики других самоубийц в основном: «Надавай этой дуре хорошенько, чтобы не повадно было» и «В конце концов, топайте своими ножищами, не сдерживайте ход других».
Мужчина еще раз тряхнул меня из стороны в сторону, и, поставив на подгибающиеся ноги, да отпустив мои волосы, очередной раз пнул в пятое, мягкое место, повелевая мне таким образом идти.
И я пошла… Утирая бегущие из глаз слезы, из носа сопли, и смахивая с лица воду…
Я пошла… Ну, не буду же я с ним спорить, ругаться или драться… в самом деле, ведь он и сильнее, и выше меня… и он мужчина, а я женщина. И потом, я теперь поняла… никто… никто за меня здесь не заступится потому, что никакого старшего, главного здесь нет.
Здесь правит только сила… сила самоубийц.
Глава четвертая
Я пошла… пошла тихонечко постанывая и поскуливая, жалуясь на свою горькую судьбу и проклиная себя за ужасный поступок который прямой тропкой привел меня в этот ужасный… отвратительный коридор в общество этих безумцев.
Прибавив шаг, я вскоре догнала тех, кто двигался в моем ряду, и увидела перед собой почти голого молодого парня, на оном кроме серых плавок ничего не было.
Парень наверно был один из тех, кто решил закончить свою жизнь, выбросившись с огромной высоты, а потому из-под его местами разорванной и обильно кровоточащей смугловатой кожи на голове, теле, руках и ногах выглядывали обломки белых костей омываемых кровью, красные куски плоти и надорванные, свисающие похожие на бельевую веревку мышцы, сухожилия да нервы. Голова представляла из себя кроваво- сплюснутую на затылке массу. Из спины выглядывал клиновидный обломок позвоночника, левая рука и вовсе была оторвана в районе предплечья, и, свисая, крепилась на каких-то узких остатках мышц и сухожилий, колени на обеих ногах, судя по всему, изломанные топорщились криво в бок, и от этого тело парня смешно так покачивалось из стороны в сторону, да казалось то идет не человек, а большая неповоротливая утка.
Когда я догнала этого парня и отпустив его от себя шага на два пошла следом, то услышала позади себя тяжелый хрип дыхания того самого половинчатого мужчины, что бил меня и неожиданно оглянувшись и сердито посмотрев на него, набралась смелости и негромко, но очень грубо сказала:
— Не смейте больше меня бить.
— Чё…, - протянул он, и, набрав полный рот кроваво-красной слюны, плюнул в мою сторону, намереваясь попасть мне прямо в лицо.
Однако я предусмотрительно шагнула вперед, и слюна его, не долетев до меня, упала на пол. А я не на шутку рассвирепев, понимая, что если не постою за себя вот прямо сейчас, буду всегда бита… и точно забыв об ударе, каковой давеча получила по голове, добавила:
— Еще раз тронете меня… я вцеплюсь вам в морду ногтями, — и я показала ему остатки своего некогда ухоженного, дорогого маникюра, уже конечно не такого острого, но все же пугающего. И продолжила, — а потом я залезу в остатки вашей башки, и, расплескаю этот тупой, злобный, закипающий бульон… и вы… и вы, поверьте мне, долго будете его соскребать с этого грязного, не мытого пола.
— Ах, ты… чумаза накрашенная, — прошипел мужчина, и, сжав свой огромный кулак, протянул в мою сторону.
— От чумазлая слышу, — ответила я и втянула в себя свои губы, оставив на поверхности лица лишь тонкую линию, всем своим видом показывая, что я его больше не буду бояться и смогу за себя постоять… да, радуясь, что этот отвратительный получеловек не напал на меня, а ограничился лишь сжатым кулаком, наверно хоть, и, не испугавшись, но все же не желая связываться с психопаткой.