Сегодня Пол не берет меня за руку и не включает музыку. Переворачиваются страницы, безостановочно летит время, каждый момент которого отмечен усилиями аппарата вентиляции, теперь дышащего за меня. Наконец тишина в палате сгущается до такой степени, что кому-то из нас просто необходимо ее разогнать. Я этого сделать не могу, Клэр не хочет, поэтому эта роль достается Полу.
– Это была девочка.
Эти три слова бьют меня под дых, прошибая дыру в безмолвном существовании, к которому мы так привыкли.
Это была девочка.
Я была беременна.
Это была девочка.
В прошедшем времени.
Это была девочка.
Я уже не беременна.
Теперь, когда ко мне вернулись воспоминания, они мне не нужны. Пусть уходят.
Во мне жил и рос ребенок, но я убила его своими ошибками, а теперь даже не могу вспомнить, в чем они заключались. Зато хорошо знаю, что в итоге потеряла.
– Вы всегда можете попытаться еще, – говорит Клэр.
По правде говоря, мы и не пытались. Мы давно сдались.
Этот ребенок появился случайно.
Он был прекрасной, чудесной случайностью, которую мы бездарно просрали.
Я представляю, как Клэр обнимает Пола и прижимается к нему, чтобы утешить. Даже мое горе о потерянном ребенке больше мне не принадлежит, она и его у меня отняла. Эта мысль поднимает во мне волну ревности и гонит ее по всему неподвижному телу. Мои страдания тянут меня вниз, внутрь моего худшего «я».
Я бы ее сохранила.
И мы бы все ее любили.
Но теперь потеряла. Как и всех остальных.
В палату, распространяя запах чая, входит Северянка. Она даже не догадывается, что оборвала разговор, в котором мне практически ничего не дано понять. Я чувствую, что вся моя ненависть сосредотачивается на ней, но она ничего не замечает и хлопочет, как будто конец света не наступил.
Убирайся и оставь меня в покое!
Я проваливаюсь в пустоту, контакт с реальностью слабеет. Меня пичкают какой-то дрянью, которая змеится под кожей, парализует мозг и выдавливает из меня жизнь. В какой-то момент в голову приходит мысль, что сейчас было бы неплохо умереть, просто уснуть навсегда и больше никогда не просыпаться. Если я уйду, никто не станет по мне тосковать, возможно, наоборот, все почувствуют облегчение. Мне кажется, из моих глаз катятся слезы, но сестра все так же протирает мое лицо, ничего не замечая. Она не так деликатна, как остальные. Может, прекрасно видит всю грязь, которая скрывается у меня под кожей. Влажная ткань шлепает меня по лицу, и я открываю глаза.
Они стоят надо мной – все в черном. Я лежу не на больничной койке, а в открытом гробу. Здесь собрались все: Пол, Клэр, Джо и даже он. Он бросает на меня лопатой землю, и я совершенно не понимаю, почему ему никто не помешает. Земля падает мне на волосы, набивается в рот, попадает в глаза.
Я кричу им его остановить, но они не обращают внимания, не в состоянии меня услышать.
Я не умерла.
Он улыбается, потом склоняется над гробом и шепчет мне на ухо:
– Нет, умерла! Но не переживай, ты будешь не одна.
Потом берет на руки девочку в розовом халате и кладет рядом со мной. Она обнимает меня ручками за талию. Гроб зарывается все глубже в землю, и вокруг становится темно. Я начинаю плакать, она начинает петь.
Тихая ночь, дивная ночь, мирно и ясно кругом[8].
Она показывает на беззвездное небо, и я долго смотрю на луну.
Мать и дитя, Мария и Христос
Девочка прижимается ко мне сильнее.
Дремлют, объятые сном.
Она поворачивается ко мне и подносит палец к тому месту, где должны быть губы. «Тссс».
Спи вечным радостным сном.
Спи вечным радостным сном.
Девочка протягивает руку, дергает за невидимую веревочку, с таким же звуком, как в моей ванной комнате, щелкает выключатель, луна гаснет, и мы погружаемся в неумолимый мрак. Потом на нас еще быстрее начинают сыпаться комья земли. Я опять кричу, чтобы они прекратили, но они, даже если и слышат, не слушают. Яма слишком глубока, чтобы из нее выбраться, но мне все равно надо что-то предпринять. Я царапаю земляные стены, пытаясь хоть за что-то зацепиться, впиваюсь ногтями в грязь. Начинается дождь, вода вперемешку с землей заливает меня сплошным потоком грязи до тех пор, пока я не сдаюсь и не сворачиваюсь калачиком. Я прячусь в собственном страхе и превращаю его в свой дом. У ног падает монета, будто я оказалась на дне колодца, у которого люди загадывают желания. Обе стороны монеты гладкие, без изображении.
– Если хочешь отсюда выбраться, просто укажи на выход, – говорит девочка.
Теперь она стоит надо мной, в ее спутанных волосах виднеются комья грязи. Проследив за ее взглядом, я вдруг вижу в грязной жиже у ног светящуюся зеленую вывеску аварийный выход.
– Когда захочешь наружу, просто покажи, и все, больше от тебя ничего не требуется.
Я опускаю глаза на вывеску, наполовину уже покрытую грязью, и пытаюсь на нее показать, но не могу пошевелить рукой. Вспыхивает боль, я опять кричу и плачу. Потом появляется кровь. Она капает на вывеску аварийного выхода, на мою больничную сорочку, на руки. Я зажимаю их между ногами, пытаясь остановить извергающуюся из меня жизнь. Закрываю от боли глаза, а когда открываю их и смотрю вверх, вижу перед собой лишь лицо Клэр. Девочка берет меня за руку и помогает ткнуть пальцем в знак у моих ног. Это отнимает у меня последние капли сил.
– Ты видел? – доносится издалека голос Клэр.
– Что? – спрашивает Пол.
– Смотри! Ее рука… она показывает куда-то пальцем.
– Эмбер, ты слышишь меня?
– И что это значит?
– Это значит, что она все еще с нами.
Недавно
Пятница, 23 декабря 2016 года, утро
Я сливаю воду и вытираю рот тонкой полоской грубой туалетной бумаги. Тру губы больше, чем надо, проводя по коже жесткими, шероховатыми краями. Даю себе время немного отдышаться, радуясь, что никто из коллег не видит меня в таком неприглядном виде. Это последний перед рождественскими каникулами эфир, еще один день – и все. Несколько часов я еще вполне могу пережить. Достаю из сумочки мятную жвачку и сую ее в рот. Я отлично умею маскировать похмелье, но у меня не оно.
Утром в поезде я проверила свой календарик. Тринадцать недель, а я даже ничего не заметила. Мы занимаемся этим не особенно часто, поэтому я думала, что уже ничего никогда не получится. Подумать только, столько времени мы бились, а теперь, когда я махнула на все рукой, – теперь я беременна. Это совершенно невероятно, и все же я убеждена, что так и есть. Купить после работы тест на беременность – вот что надо будет сегодня сделать. Я убеждена, что уже все знаю, но все-таки необходимо удостовериться.
До меня не доносится ни звука, поэтому я опять спускаю воду и открываю дверь кабинки. Думаю, что в туалетной комнате кроме меня никого нет, но это не так.
– Вот ты где. С тобой все в порядке? – спрашивает Мадлен.
Щеки заливаются румянцем. Я никогда раньше не видела ее в туалете, здесь она как-то не к месту. Я всегда представляла, что у нее под столом стоит стульчак или что-то в этом роде.
– Что у тебя с головой? – спрашивает она, глядя на мой лоб.
Я смотрю в зеркало и приглаживаю пальцами прядь волос, пытаясь скрыть синяк.
– Ничего страшного. Вчера вечером вернулась домой поздно и обо что-то ударилась в темноте в прихожей.
Хотя я сказала чистую правду, от этих слов во рту все равно остается неприятный привкус.
– Вернулась поздно, говоришь? Топила в вине тоску?
Я открываю кран, мою руки и ничего не отвечаю.
– Ну что же, это все же лучше, чем такое вот недомогание по утрам. Если женщине что-то и может испортить карьеру, так это беременность!
Я никак не реагирую, лишь снова и снова мою руки. Она выглядит как-то иначе, будто только что порвала в клочья привычный сценарий и стала импровизировать. У меня не получается ей подыгрывать – отрепетированные реплики теперь теряют всякий смысл. Я закрываю кран, беру бумажное полотенце и поворачиваюсь к ней. Иногда молчание полностью тебя выдает, но заговорить я просто не в состоянии.
– Я рада, что застала тебя здесь.
Мне хочется бежать. Сердце колотится с такой силой, что можно не сомневаться: она его слышит.
– Я должна быть уверена, что этот разговор останется между нами, – продолжает Мадлен, будто мы с ней старые друзья, замышляющие против кого-то козни, и мне можно доверять.
Я по-прежнему не могу выдавить из себя ни слова и просто киваю. Она лезет в сумочку и вынимает из нее несколько красных конвертов.
– Я хочу знать, что тебе об этом известно.
Я опускаю на них взгляд. Потом смотрю ей в глаза.
– Что это? Рождественские открытки?
– Нет. Тебе, должно быть, известно, что кто-то распространяет обо мне в Интернете слухи. Кроме того, на этой неделе мне прислали несколько писем с угрозами – и на работу, и домой. Я уверена, что это все как-то связано, поэтому я хочу знать, не заметила ли ты чего-то необычного. Или, может, чье-нибудь поведение показалось тебе странным.
– Нет, думаю, что нет.
– А ты сама ничего такого не получала?
– Нет, – улыбаюсь я. Себе я ничего отправлять и не собиралась.
– Мне не до шуток, это очень серьезно. По моему убеждению, человек, который стоит за этими письмами, работает здесь.
В этот момент до меня доходит, что же в ней так изменилось. Вот так Мадлен выглядит, когда напугана, просто раньше мне не приходилось видеть ее в таком состоянии.
Она берет верхний конверт и добавляет:
– Вот это письмо я получила последним, его положили мне на стол до того, как я пришла в офис.
– Что в нем?