– Неважно.
Между нами повисают невысказанные слова.
– Вы рассказали об этих письмах Мэтью? – спрашиваю я.
– Пока нет.
– Думаю, он должен быть в курсе.
Она оглядывает меня с головы до ног, поворачивается, чтобы уйти, и говорит:
– Увидимся в студии.
Я еще немного задерживаюсь в туалетной комнате и опять мою руки.
Во время эфира я внимательнее присматриваюсь к Мадлен. Я ненавижу ее, но работу свою она делает просто замечательно, даже если и не заслуживает здесь находиться. Изучаю ее лицо, снова пытаюсь и не могу отыскать в ее лице знакомые черты. Когда я, извинившись, прошу разрешения отойти, она согласно кивает, будто понимая, как я себя чувствую, будто ей до этого есть какое-то дело. Я выбегаю, оставив в студии мобильник. Вслед за мной в туалетную комнату приходит Джо, посмотреть, все ли со мной в порядке. Брызгает мне в лицо водой, от чего мне становится немного легче.
– Тебе надо продержаться до конца передачи, осталось совсем немного. Ты у нас молодчина, так что все будет хорошо, – говорит она.
Мне очень хотелось бы ей верить. Хотелось бы, чтобы эти слова были настоящими. Она возвращается в студию без меня, давая время перевести дух. На обратном пути я ненадолго задерживаюсь у стола Мэтью. Когда мы выходим в эфир, в офисе не остается никого, и свой телефон он оставляет на рабочем месте. На него вряд ли кто позарится – модель настолько древняя, что даже не требует пароль. Мне требуется не больше тридцати секунд, чтобы отправить смску и удалить ее из списка исходящих сообщений.
Когда я возвращаюсь, в эфире, примерно на половине, звучит записанный заранее рождественский репортаж. Микрофоны выключены, так что пара минут у меня есть.
– Вид у тебя совсем неважный. Если хочешь, иди, я закончу без тебя, – говорит Мадлен.
– Нет-нет, я в порядке, спасибо, – отвечаю я и занимаю свое место.
На экране моего телефона горит иконка непрочитанного СМС-сообщения, которое я только что сама отправила с аппарата Мэтью.
На следующей неделе ужинаем с новой ведущей, столик зарезервирован. М.
Один-единственный взгляд на Мадлен говорит, что оно не ускользнуло от ее внимания. Я с виноватым видом улыбаюсь и вижу, что ее шея и грудь багровеют, будто опаленные волной гнева.
Радиослушатели, дозвонившиеся в студию, рассказывают, как их семьи намерены отметить Рождество. Я терпеливо выслушиваю Кейт из Кардиффа, которой не хочется ехать к свекрови, и Энн из Эссекса, которая целый год не общалась с братом и не знает, что ему дарить. Какая же это все… У них нет никаких реальных проблем. Жалкие создания. Когда Мадлен пускается в рассуждения о том, как важно уметь прощать, к горлу опять подкатывает тошнота.
– Рождество надо праздновать с близкими, какими бы они ни были, – вещает примадонна, и я прилагаю все усилия, чтобы не выплеснуть содержимое желудка прямо на стол студии.
Ей-то откуда знать? У нее нет никаких родных.
Когда шоу наконец подходит к концу, я чувствую себя вконец измочаленной, но при этом понимаю, что сегодня мне еще предстоит много работы. Это мой последний шанс, и я только приступила.
Мадлен не особенно любит смотреть телевизор, но единственная вещь, которая доставляет ей больше удовольствия, чем звук ее голоса по радио, это ее изображение на экране. В качестве представителя благотворительной организации «Дети кризиса» она обязана периодически давать интервью, и сегодня у нас как раз такой случай. Та самая новостная телепередача, где я когда-то работала репортером, решила побеседовать с Мадлен о том, как дети из необеспеченных семей проводят Рождество.
Для этого потребовалось совсем не много: один-единственный телефонный звонок, якобы от той самой благотворительной организации, с предложением поговорить с их прославленной представительницей, да мобильный номер ее личной помощницы – на тот случай, если канал проявит к этому интерес. Потом все получилось само собой.
Внизу на улице уже ждет огромный фургон со спутниковыми тарелками. Выглянув в окно, я вижу, что возле здания, рядом с наряженной елкой, уже стоит камера на штативе. По окончании разбора полетов мы спускаемся вниз.
– Сколько времени это займет? – гавкает Мадлен одному из инженеров.
– Немного, всего лишь поймать спутник да включить микрофон, – отвечает Джон, один из моих бывших сослуживцев.
Потом поворачивается, видит за ее спиной меня, и его лицо озаряется широкой улыбкой.
– Эмбер Рейнольдс! Как ты? Я слышал, ты теперь работаешь здесь.
Он меня обнимает, удивляя столь теплым проявлением чувств. Я тоже улыбаюсь, стараясь не выказывать охватившего меня смущения. Обнимать его в ответ желания нет, все, что мне хочется, это чтобы он меня быстрее отпустил.
– Спасибо, у меня все хорошо. Как у тебя? – отвечаю я, когда он наконец ослабляет хватку.
Что-то на это ответить Джон не успевает.
– А ты почему здесь? У тебя брать интервью никто не собирается! – произносит Мадлен, глядя в мою сторону.
– Мэтью попросил сходить с вами.
– Ну конечно.
Улыбка Джона блекнет. Он работает на телевидении больше тридцати лет и повидал не одну такую Мадлен. Знаменитости перестают впечатлять, когда у тебя на глазах ведут себя по-хамски.
– Я сейчас… надо только…
Джон возится с микрофоном, но в складках ее черного костюма не так-то просто найти, где его прикрепить, да к тому же еще спрятать батарейный блок.
– Уберите руки! – рявкает Мадлен. – Дайте вон ей, она все сделает, не зря же раньше работала на телевидении. Сегодня кому угодно позволено величать себя журналистом.
Джон кивает, закатывает глаза, стоит ей отвернуться, и протягивает мне микрофон.
– Я почти не слышу студию, – заявляет Мадлен, прилаживая наушник, когда я заканчиваю.
– Я выкрутила звук до максимума, – обращаюсь я к Джону.
– Пойду посмотрю в фургоне, может, там сбились настройки, – отвечает он, снимает наушники и отходит от камеры. А потом поворачивается ко мне и добавляет: – Ты не против?
Я вижу, он рад воспользоваться предлогом и улизнуть.
– Давай… глядишь, и с меня будет какая-то польза.
Я беру у него наушники, надеваю, слышу на другом конце голос продюсера, а когда Мадлен пора выходить в эфир, подаю ей знак. Она ничуть не смущается, и когда полагает, что на нее смотрит зритель, тут же переключается в режим заботливого посла доброй воли. Ответы без усилий слетают с ее губ – одна ложь за другой.
– Похоже, это все, – говорю я, снимая наушники.
– Ты уверена? Что-то слишком быстро.
– Думаю, да, они уже разговаривают с другим гостем.
Фальшивая улыбка тут же сползает с ее лица.
– Прошу прощения за ту смску, – говорю я.
– Ерунда.
Мадлен выглядит взволнованной и без конца поглядывает на часы.
– Если вы действительно покинете нашу передачу, у вас, по крайней мере, будет больше времени на благотворительность.
– Я никуда не собираюсь, у меня контракт, а благотворительность начинается с дома. Неужели тебя этому никто не учил? Этот придурок еще вернется, или я могу идти?
– Мне надо еще раз проверить, что вы больше не понадобитесь, – говорю я, опять надевая наушники.
Программа в ушах теперь звучит отчетливо и ясно.
– Я полагаю, привлекать внимание к проблемам несчастных детей – благодарный труд?
Этот вопрос мы с ней обсуждали уже не раз, и мне прекрасно известны все ее мысли по этому поводу.
– Тоже нашла несчастных! Да большинство из них – маленькие говнюки, хотя виню я не их, а родителей. Давно пора ввести что-то вроде теста на интеллект, чтобы выявлять тех, кто слишком туп для воспроизведения потомства, и каждого, кому не удастся его пройти, в принудительном порядке стерилизовать. В значительной части проблемы этой страны обусловлены как раз дурачьем, заселившим ее территорию своими умственно отсталыми отпрысками.
В этот момент я вижу, как из грузовичка со спутниковой тарелкой выкатывается Джон и бешено машет руками, будто пытается в срочном порядке посадить самолет.
– Думаю, теперь вы действительно можете идти, – говорю я.
– Вот и хорошо, давно пора, – отвечает Мадлен.
Не могу с этим не согласиться. Она поворачивается на каблуках и направляется к входу в здание. Я иду за ней, не в состоянии отвести взгляд от батарейного блока, все еще прикрепленного сзади на ее необъятной пашмине. Она нажимает кнопку вызова лифта, потом поворачивается ко мне и улыбается.
– А еще есть все эти шлюхи, которые залетают случайно, причем совсем не от тех, от кого надо. Вот почему Бог придумал аборты. Но, к сожалению, слишком много этих тупых сучек отказываются их делать.
Двери лифта разъезжаются в стороны.
– Ты идешь или как? – я качаю головой. – Ах да, я забыла, ты же боишься лифтов.
Мадлен закатывает глаза и цокает языком. Зайдя в кабину, она несколько раз нажимает на кнопку, чтобы двери закрылись как можно быстрее и никто больше не успел зайти. Когда я по каменным ступенькам забираюсь на пятый этаж, я чувствую себя так, будто пропустила выпуск любимого сериала. Все взгляды устремлены на крохотный кабинетик Мадлен. У нее Мэтью, они оба орут как ненормальные, поэтому каждое слово их якобы личного разговора слышно абсолютно всем, несмотря на плотно закрытую дверь.
– Что происходит? – спрашиваю я, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Мадлен забыла выключить микрофон. В студии новостей уже было начали разговор с другим гостем, но потом переключились обратно на нее. И все ее слова услышали в прямом эфире зрители общенационального телеканала.
Я изо всех сил изображаю на лице удивление.
Давно
Пятница, 30 октября 1992 года
Дорогой Дневник,
Сегодня маму выписали из больницы, что очень кстати, если учесть, что завтра Хэллоуин, а она у нас ведьма. Пока ее не было, все было лучше. Я думала, что мама Тэйлор будет на меня сердиться за браслет, но она, напротив, стала относиться ко мне даже лучше, чем раньше, все две недели возила в школу и забирала обратно, потому что папа работал.