Он улыбается своей самой настоящей улыбкой, и я вдруг осознаю, что давно не видела его таким счастливым. Я отвечаю ему тем же – Пол будто заразил меня своим оптимизмом, удержаться невозможно. Но потом в голове всплывает воспоминание, отделаться от которого просто так не удастся.
– В твоем шкафу лежало нижнее белье. Теперь его нет.
– Что?
– Ты купил кому-то кружевное белье. Я его нашла. Оно не моего размера.
Несколько секунд я не могу понять, рассердили его мои слова или развеселили.
– Это белье я купил тебе. Но поскольку действительно промахнулся с размером, отнес обратно в магазин. И если ты сейчас поднимешься наверх, то обнаружишь точно такой же пакет с подходящим тебе подарком, спрятанный в том же месте. Во всяком случае, он должен был быть спрятан – до Рождества. Ты же не думала в самом деле, что у меня роман на стороне?
Я начинаю плакать. Ничего не могу с собой поделать.
– Прости меня, милая, прости, – говорит он, обнимая меня, и я не сопротивляюсь, – знаю, в последнее время дела у меня шли не блестяще, но я люблю тебя. Только тебя. Я знаю, что в последние несколько месяцев с головой ушел в роман и отдалился от тебя, прости меня. Мы с тобой через многое прошли, меня, конечно же, подкосила история с ребенком, но ты единственный человек, с которым мне хотелось бы разделить жизнь, и так будет всегда. Понимаешь?
Я могла бы прямо сейчас сказать ему, что скорее всего беременна. Но прогоняю эту мысль с той же скоростью, с какой она пришла мне в голову. Я еще не сделала тест и ничего не буду говорить, пока сама окончательно во всем не уверюсь. Не хочу подавать надежду, которой, возможно, не суждено сбыться. Какая же я была дура.
Пол целует меня. Впервые за долгое время по-настоящему. Я не хочу его останавливать, но он сам от меня отстраняется. Открываю глаза и вижу, что он опять мне улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Меня охватывает ощущение неподдельного счастья.
– Правда, есть одна проблема, – продолжает он.
Зеркальная улыбка на моем лице блекнет.
– Какая?
– Мне надо будет ненадолго слетать в Америку. Договор предусматривает мое непосредственное участие в рекламных акциях, а если роман будет решено экранизировать, придется некоторое время пожить в Лос-Анджелесе. Не спорю, сначала этот вопрос надо было обсудить с тобой, однако… В общем, я уже дал свое согласие.
– И это все? Ты об этом так боялся мне рассказать?
– Я не знаю, сколько времени мне придется там пробыть, может, даже пару месяцев, а в последнее время у нас все было не так гладко. Мне это действительно нужно. Да, ты всегда говорила, что не можешь уезжать далеко от семьи, не можешь просто так взять и отказаться от работы, но ты ведь можешь меня навещать, а я прилечу обратно, как только смогу. Уверен, нам с тобой это под силу, стоит только захотеть.
Я лишь киваю и некоторое время молчу, переваривая полученные сведения.
– Да, мне известно, что когда меня нет рядом, тебе бывает страшно, – поднимаю на него глаза. – Ну хорошо, не страшно, просто ты начинаешь волноваться, как на прошлой неделе, когда тебе ночью показалось, что в саду за домом кто-то есть. Об этом я тоже позаботился, потому что хочу, чтобы ты в мое отсутствие чувствовала себя в безопасности. Сейчас можно купить миниатюрные камеры видеонаблюдения. Ни проводов, ни хлопот по установке. Я собираюсь заказать парочку и повесить на задах дома. Изображение с них будет передаваться на твой телефон, чтобы ты могла его просмотреть и убедиться, что там никого нет.
– Я сегодня уволилась.
– Как это?
– Подала заявление об уходе. Под конец рождественского корпоратива поставила в известность Мэтью.
– Но почему?
– У меня на работе выдалась ужасная неделя. Это долгая история. Просто пришла пора уходить. Поэтому если ты действительно хочешь взять меня с собой, я поеду.
– Ну конечно хочу, я люблю тебя!
Пол действительно говорит, что думает, его слова настоящие – как и слезы, которые катятся из моих глаз. Мы ничего сейчас не изображаем, мы – это просто мы, и мне становится необыкновенно легко. Его лицо расплывается в улыбке настолько широкой, что она будто грозит его поглотить. Мне тоже хочется в ответ улыбнуться, но в мозгу упорно пробивает себе дорогу мысль, которая тут же все портит. Я вспоминаю, где сегодня проснулась. Тупая боль между ног и нераспечатанный до сих пор тест на беременность в сумочке. Я думаю о Клэр. У меня так много новостей, которыми я не могу и не стану ни с кем делиться. Мне нужно принять душ. Нужно смыть с себя все, что случилось.
– Что с тобой? Ты в порядке? – спрашивает Пол, глядя на изменившиеся черты моего лица.
– Мы никому об этом не станем говорить, по крайней мере пока.
– Кому-то все же придется.
– Позже – да, но пока никому, даже близким.
– Но почему?
– Просто пообещай мне, и все.
– Ну хорошо, обещаю.
Давно
Пятница, 18 декабря 1992 года
Дорогой Дневник,
Мы с Тэйлор не виделись уже целую неделю, а мне нужно так много ей сказать. Я многое написала в рождественской открытке для нее, но уместить все не смогла, хотя почерк был совсем мелкий. Я точно знаю, что она ее получила, я сама ее отнесла, потому что папа забыл купить марки. Я постучала к ним в дверь, но никто не открыл, так что я бросила ее в их почтовый ящик. Надеюсь, она потом позвонит, потому что мне действительно необходимо с ней поговорить.
В последнее время к нам домой приходят какие-то незнакомые люди, и мне это совсем не нравится. Высокий худой человек без волос на голове пришел поговорить с мамой и папой. Он сказал, что его зовут Роджер, и при этом улыбался белозубой искусственной улыбкой. Роджер – риелтор, он ходит в блестящих костюмах. Сказал, что когда будет показывать людям дом, нам лучше всего куда-нибудь уйти. Ничего при этом не объяснил, но я полагаю, это все из-за мамы, которая сейчас в таком раздрае, что напугает кого угодно.
Папа сказал, что вряд ли кто-нибудь захочет купить Бусин дом накануне Рождества, но ошибся. Сегодня с самого утра какие-то люди пришли на «просмотр», как называет это Роджер, я еще даже не успела одеться. Сам он то стучит в дверь, то заходит без приглашения, потому что у него есть свои ключи. Он говорит о Бусином доме так, будто в нем поселился, но он никогда здесь не жил, и он ничего не понимает.
Я совсем не собиралась выходить из себя. После обеда папе назначили собеседование, потому что он опять решил устроиться на работу. Мама вышла в магазин на углу купить банку консервированных бобов, поэтому когда пришел Роджер, кроме меня в доме больше никого не было. Выйдя на цыпочках из комнаты, я увидела сквозь балясины перил его сверкающую макушку. Он говорил очень громко, будто актер на сцене в спектакле, на которые когда-то водила меня Буся. Актеры так делают, чтобы их могли слышать зрители, которые сидят на самых дешевых местах в глубине зала. Роджер выкрикивал что-то для толстых супругов, хотя они стояли прямо перед ним. Может, они слабослышащие, как мой покойный дедушка? Они расхаживали по прихожей вразвалочку, как перекормленные черствым хлебом утки, и совсем мне не понравились.
Роджер орал так громко, что я продолжала слышать его крики, даже когда убрала подпорку в виде железной малиновки и закрыла дверь. Попыталась было почитать, но не смогла сосредоточиться, зная, что они шляются внизу, все вынюхивают и повсюду суют свой нос. Они поднялись по лестнице, которая под их ногами скрипела даже больше обычного, и целую вечность разглядывали ванную. Она у нас не особенно большая, но все, что положено, в ней есть, и я понятия не имею, на что там так долго можно смотреть. Мне казалось, что по дому расхаживают грабители, с той лишь разницей, что мама с папой их сами к нам пригласили.
Потом они прошли в бывшую спальню мамы с папой. Они были прямо за стенкой, так что я услышала, как этот толстяк сказал, что к нашему дому «надо приложить руки». Интересно, что это значит? В той комнате теперь спит только мама, я ее ненавижу, но мне все равно не понравилось, что они там ходят и все трогают. Тут заговорила толстая женщина, которая раньше молчала. И вот как раз она, а не Роджер или толстяк, меня страшно разозлила.
Потому что сказала три вещи, которые довели меня до белого каления:
1. «Ни один человек в здравом уме не станет здесь жить».
2. «По правде говоря, его вообще лучше снести».
3. «Маленький, уродливый домишко».
Мое дыхание участилось, в голове зашумело, как часто бывает, когда я чем-то очень расстроена. Никогда бы не поверила, что можно быть такой грубой дурой. Я не знала, что буду делать, у меня не было никакого плана, но как-то действовать было необходимо. Я не хотела, чтобы эти жуткие толстые люди купили Бусин дом. Я не хотела делать ничего плохого, наверное, я просто хотела, чтобы они ушли.
Все произошло очень быстро. Я услышала, что они выходят из маминой комнаты на лестничную площадку. Потом Роджер открыл дверь в мою комнату, и тогда я просто изо всех закричала и не замолкала очень долго. Толстая женщина, казалось, была в ужасе, и Роджер тоже немного испугался, а у толстого мужчины лицо и так уже было ярко-красное оттого, что он поднимался по лестнице, и я подумала, что у него может быть сердечный приступ.
– Успокойся, малышка, – сказал Роджер.
Его слова разозлили меня еще больше. Я ему не малышка! Потом он добавил, что они не хотели меня напугать, и это был полный бред. Они меня совсем не напугали, а вот я их – да. После этого мне очень захотелось, чтобы они ушли, и я повторила то, что моя мама сказала маме Тэйлор, когда решила ее прогнать: «Убирайся из моего дома, вонючая сука!» Я очень громко выкрикивала это много раз подряд. Даже видя, что они спустились по лестнице, я продолжала стоять на площадке и вопить во всю глотку. Потом швырнула железную дверную подпорку Роджеру в голову, но промахнулась – она ударилась о стену и упала на ковер. Я была рада, когда они ушли. Сначала я испугалась, что сломала мою малиновку, однако с ней ничего не случилось, на ней не осталось ни малейшей царапинки, в отличие от стены, зиявшей теперь зазубренной вмятиной в виде клюва. Интересно, что такая маленькая вещь может причинить такой ущерб, но сама при этом совершенно не пострадать.