ерчатых, то ли картонных, немного озадаченная и совершенно растерянная.
Я думаю о том, как мне приходилось отмечать этот праздник в прошлом. Не могу вспомнить ни одного по-настоящему хорошего празднования, но, полагаю, они все же были получше этого.
– Если ты меня слышишь, просто шевельни пальцем, – говорит Пол, – ну пожалуйста.
Я представляю, как он пристально смотрит на мою руку в отчаянной попытке увидеть хоть малейшее движение. Как бы мне хотелось сделать для него хотя бы такую мелочь.
– Ну ничего, я знаю, что ты пошевелилась, если бы могла. Мне разрешили остаться до полуночи, при условии, что кроме меня здесь больше никого не будет, но сейчас уже двенадцать ноль три, так что…
Я слышу, как он застегивает молнию куртки, и впадаю в панику.
Пожалуйста, не уходи!
– Не волнуйся, я все равно буду за тобой присматривать. Между нами говоря, я поставил у тебя в палате небольшую камеру видеонаблюдения, которую сначала собирался установить на задах нашего дома. Вот здесь, где ее никто не увидит. Она приводится в действие датчиком движения, поэтому если ты ночью вдруг очнешься и пустишься в пляс, я увижу это на мониторе ноутбука. Эмбер, я знаю, что ты там, внутри себя, еще существуешь. Они мне не верят, но я знаю наверняка. Ты, главное, держись; я найду способ вытащить тебя наружу.
Пол опять меня целует, выключает свет и тихо закрывает за собой дверь, как отец, уложивший спать ребенка. Я остаюсь одна. Опять.
Значит, на дворе уже 2017 год. Звучит как какая-то научная фантастика. В детстве мы думали, что к этому времени у нас будут летающие автомобили, а в отпуск люди будут отправляться на Луну. С тех пор многое изменилось, хотя и не настолько, как нам хотелось бы, но мир все равно стал другим. Быстрее, громче, сиротливее. В отличие от окружающего мира мы совсем не изменились. История – это зеркало, и с течением времени мы превращаемся лишь в постаревшие версии самих себя, в детей, переодетых взрослыми.
Недавно
Рождественский сочельник 2016 года
– Что ты здесь делаешь? Как тебе удалось попасть в дом?
Эдвард спокойно сидит на диване и с улыбкой смотрит на меня. Как будто все это нормально, как будто в этом есть какой-то смысл.
Он еще смуглее обычного, и память тут же воскрешает допотопный солярий у него в квартире.
– Успокойся, Эмбер. Все хорошо, почему бы тебе не выпить бокал вина? Расслабься, расскажи лучше, как прошел твой день, – говорит он.
Я вижу на журнальном столике бутылку красного вина и два бокала. Наши – мой и Пола. Наше вино.
– Я звоню в полицию, – говорю я.
– Ну нет. Иначе твой муж узнает, что ты встречаешься с другим мужчиной. Ты ведь этого не хочешь?
Эдвард берет два бокала и наполняет их. Я изо всех сил стараюсь сохранять самообладание, думать и пытаться понять, что происходит.
– Ты сама хотела, чтобы я сюда пришел, и поэтому оставила у меня дома ключи.
Он кладет связку на журнальный столик, и на короткий миг я испытываю облегчение. Эти ключи мне нужны, тем более что не все из них мои. И тут до меня доходит.
– Ты сам вчера вечером вытащил их из моей сумки…
– Почему же тогда решил сейчас их вернуть? Кстати, с твоей стороны было очень невежливо уйти, даже не попрощавшись.
– Ты… подсыпал мне что-то в лимонад… – заикаясь, произношу я.
– Что ты такое говоришь? – восклицает он.
К его загорелому лицу будто приросла безупречная, но бесцветная улыбка.
– Точно подсыпал, иначе концы с концами не сходятся.
Его улыбка блекнет.
– Не шути так, Эмбер, для этого мы с тобой уже слишком стары. Ты захотела прийти ко мне. Захотела, чтобы я тебя раздел. Ты хотела этого всего.
Я чувствую, что рассыпаюсь на мелкие кусочки.
– Нет!
Все эти слова будто говорю не я, а кто-то другой – маленький и бесконечно отсюда далекий. Эдвард встает, и я инстинктивно отступаю от него на шаг назад. Его губы опять растягиваются в улыбке, но взгляд мрачнеет.
– Ты позволишь?
Не дожидаясь ответа, он протягивает руку, берет с журнального столика телефон, снимает блокировку, не спрашивая у меня пароля, и подносит к моим глазам, чтобы я могла увидеть то же, на что смотрит он.
– Ну что, похоже, что я тебя к чему-то принуждал?
Мир вокруг меня замирает. Я хочу отвести глаза, но не могу.
Он показывает мне несколько фотографий женщины, очень похожей на меня, хотя в таком виде я себя раньше никогда не видела. Обнаженное тело. Открытый рот. Выражение чистой страсти на лице. Я закрываю глаза.
– Ты хотела дойти до конца, но я для этого слишком джентльмен. Нам надо набраться терпения и подождать, всему свое время. Для начала я хочу, чтобы ты рассталась с мужем – я не намерен тебя с ним делить. Да, в разлуке мы потеряли слишком много времени, зато теперь нам есть к чему стремиться.
Он делает шаг вперед, я – назад.
– Ты спятил.
Он швыряет телефон на журнальный столик, и я тут же жалею о своих словах.
– Не волнуйся, в моем смартфоне снимков намного больше. Среди них есть даже мой любимый. Мне в голову пришла мысль отправить его Полу. Господи, как жалко звучит это имя – Пол. Бедняжка Пол, оно ему подходит. Адрес электронной почты можно найти на его авторском сайте. Но потом я все же решил – нет, это ты должна ему все рассказать. Тебе не кажется, что с моей стороны это в высшей степени тактично?
Я смотрю на него в упор, моя злость даже чуть сильнее моего страха.
– Тебе придется сказать Полу правду и попросить его уехать из этого дома. Потом я к тебе переселюсь, и мы начнем все сначала.
– Начнем сначала? Да ты долбанулся! Ты точно мне что-то подсыпал, иначе быть не может!
Его лицо кривится.
– Ты же сама умоляла меня затопить каждую твою вонючую дырочку, – говорит он, вставая прямо передо мной.
Нужно выбираться отсюда, нужно найти Пола.
Я бросаюсь к двери, но Эдвард меня опережает, захлопывает ее одной рукой, а второй наотмашь бьет меня по лицу.
Потом наносит еще один удар, и я падаю на пол.
– Ну почему ты все всегда портишь? Я простил тебя за то, что ты сотворила со мной много лет назад, но больше делать из себя дурака не позволю.
Я вспоминаю жалобы на него, которые Клэр, по ее словам, написала, когда мы были студентами. Пытаюсь что-то объяснить, однако он опять замахивается и бьет, вышибает из меня дух, и я не могу издать ни звука. А когда хватает меня за горло и начинает душить, уже не могу разобрать его слов. Эдвард отрывает меня от пола, и дышать становится невозможно. Я сжимаю кулаки, пытаюсь врезать ему побольнее, но он даже не чувствует моих ударов, они только раздражают его, как назойливая муха.
Надо что-то предпринять, хоть что-то, иначе он меня просто убьет…
– Я беременна, – каким-то чудом выдавливаю я из себя.
Эти два слова танцуют в воздухе над нами. Он был совсем не тот человек, которому мне хотелось бы раньше всех сообщить эту новость. Не думаю, что он меня слышит. Я не могу ни думать, ни дышать. Зрение на периферии постепенно заполняет мрак, чернота начинает расползаться, как пролитые чернила.
Слышно, как кто-то открывает заднюю дверь.
От внимания Эдварда это тоже не ускользает, он отпускает меня, я падаю на пол и лежу неподвижно, страшась того, что сейчас произойдет. Он делает шаг назад и, похоже, собирается ударить меня ногой в живот. Я закрываюсь руками и закрываю глаза. Однако в этом нет необходимости, Эдвард спокойно выходит через парадную дверь и тихо закрывает ее за собой. Я слышу, как Пол на кухне наливает в чайник воду, и понимаю, что угроза миновала. Пока. Он не должен видеть меня в таком состоянии. Я встаю на трясущихся ногах, запираю парадную дверь на два замка, хватаю с журнального столика телефон, бегу наверх и запираюсь в ванной комнате. Через какое-то время Пол тоже поднимается на второй этаж.
– Это ты? – спрашивает он.
– Да, – с трудом произношу я, пытаясь вспомнить, как обычно звучит мой голос, и изо всех сил стараясь его воспроизвести.
– Как там Клэр?
Обед с сестрой теперь кажется таким далеким, что поначалу я даже не понимаю, о чем он.
– Все хорошо. Я недолго, быстренько приму ванну и приду к тебе, ладно?
Прислоняюсь к двери. Мне до боли хочется ее распахнуть и оказаться в его объятиях. За все извиниться и сказать, как я его люблю. Как я хочу рассказать правду, но я знаю, что он никогда меня не простит и не примет настоящую меня. Опускаю глаза на телефон в руке и вижу собственное обнаженное тело, застывшее на экране. Меня тошнит. Палец нажимает кнопку, удаляя снимок, но его место тут же занимает другой.
– Я нарядил елку, – говорит Пол.
– Я видела, очень красиво. Здорово, что ты ее купил.
– На чердаке, где лежали гирлянды, мне на глаза попалось кое-что еще.
Я протягиваю ладонь к двери, рисуя в воображении его руку с другой стороны, страстно желая взять ее в свою.
– Еще одно осиное гнездо?
– На этот раз нет. Кучу старых тетрадей.
У меня перехватывает дыхание.
– Они похожи на дневники.
Каждый из нас – лишь призрак своих былых надежд и поддельная копия несбывшихся устремлений.
– Надеюсь, ты их не читал, – говорю я.
В этот момент мне страшно хочется видеть его глаза, узнать, о чем он сейчас думает, и понять, ответит ли он честно.
– Конечно, нет. Точнее, я их отложил, когда понял, что держу в руках. Но надпись «1992 год» меня, естественно, заинтриговала. Сколько тебе тогда было? Десять?
– Одиннадцать, – отвечаю я.
Потом закрываю глаза, опускаюсь на пол, прислоняюсь затылком к стене и добавляю:
– Никогда не читай чужих дневников, это сугубо личное.
Давно
Рождественский сочельник 1992 года
Дорогой Дневник,
Я еще никогда не ложилась спать так поздно. Сейчас час ночи, и когда завтра взойдет солнце, наступит Рождественский сочельник. Вечером к нам пришла Тэйлор, и она все еще здесь, спит наверху в моей комнате. Мама с папой сказали, что она может остаться в последний раз перед нашим отъездом. Я пригрозила еще короче подстричь волосы, если они откажут. Мы уезжаем 27 декабря, чтобы уже на следующий день папа мог выйти на работу. В январе я опять пойду в новую школу, да еще и в совершенно новом месте. Им настолько на меня наплевать, что они еще даже не определили, в какую именно. Мама говорит, что как только мы устроимся в Уэльсе, Тэйлор сможет нас навещать. Мама говорит, что теперь все будет по-другому. Но мама у нас ЛГУНЬЯ.