За ужином Тэйлор говорила очень мало и почти не прикоснулась к пицце. Это мамина вина, ведь она купила гавайскую, и Тэйлор пришлось снимать с нее кусочки ананаса, прежде чем она смогла ее съесть. Мама Тэйлор такой ошибки никогда бы не допустила, она знает, что каждой из нас нравится. Теперь у нас совсем не осталось денег, нет даже монеток в Бусином специальном кувшинчике.
Папа был в пабе. Он там все время выпивает в долг, но говорит, что его можно и не возвращать до переезда. Мама почему-то на это очень рассердилась и оплатила пиццу папиной кредитной картой, которой мы пользуемся исключительно в чрезвычайных ситуациях, и сказала ничего ему не говорить. Потом мне все время казалось, что мы едим чрезвычайную пиццу.
Мама сказала, что вконец вымоталась, и рано легла спать. В последнее время она все время уставшая. Не знаю, зачем ей каждый вечер принимать снотворное, но я рада, что она оставила нас в покое. Мы с Тэйлор смотрели фильм. Я его уже видела, так что я смотрела, как Тэйлор смотрит большой телевизор. Я выключила весь свет, как делали ее родители, поэтому ее лицо освещало лишь мерцание экрана, в котором она казалась ангелом. Некоторые смешные моменты ее не рассмешили, она только бросила на меня печальный взгляд и стала смотреть дальше. В какой-то момент мне захотелось взять ее за руку. Она мне позволила. Я трижды ее сжала, и немного спустя она тоже пожала мою руку три раза, по-прежнему не глядя на меня.
Когда фильм закончился, мы поднялись в мою комнату. Немного поговорили, хотя и меньше обычного, в основном потому, что Тэйлор без конца рассказывала о событиях, в которых я не принимала никакого участия. В последнее время она общалась с девочкой по имени Николь, они вместе занимаются балетом в школе при церкви. Я не хожу на балет, мы такое не можем себе позволить. Николь, по всей видимости, очень классная и без конца шутит. Тэйлор говорит, что я по-прежнему ее лучшая подруга, я специально уточнила. Не понимаю, зачем ей нужны еще друзья, у меня, к примеру, больше никого нет, но мне нормально.
Тэйлор сказала, что с большим нетерпением ждет Рождества. У них дома соберется вся семья, и ее мама купила самую большую в мире индейку, размером со страуса. Ее Буся, которую она называет бабушкой, останется у них на несколько дней. Это меня расстроило, потому что я загрустила о моей Бусе, и некоторое время ничего не говорила, а только слушала. Я умею слушать, окружающие, если их не перебивать, могут много чего рассказать. И вот тогда Тэйлор сказала, что не хочет, чтобы я уезжала в Уэльс, и я ужасно обрадовалась, что она так переживает из-за моего отъезда. Тогда я пообещала, что никуда не уеду, и я говорила всерьез. Свои обещания я держу.
Папа пришел домой пьяный и, поднимаясь по лестнице, наделал много шума. Мне было стыдно, но я и радовалась тоже. После паба он всегда спит крепко, а мамины таблетки отлично действуют, и разбудить ее невозможно. Тэйлор тоже спит на втором этаже. Они все спят.
Пользоваться спичками мне не разрешают. Они входят в тот же запретный список, что и ножницы, но у меня есть целый коробок. Они у меня уже давно – я их позаимствовала в школе, когда нас учили пользоваться бунзеновскими горелками. Я в тот день много чего узнала. Перед тем как спуститься, я зажгла спичку. Отчасти мне хотелось разбудить Тэйлор, чтобы сделать это вместе, но она даже не пошевелилась, я решила ее не тревожить, пусть себе спит. Запах спички мне настолько понравился, что я не тушила ее, даже когда пламя стало обжигать пальцы, желая, чтобы оно погасло само.
В школьный рюкзак я упаковала лишь самое главное.
Важнее всего для меня оказались три вещи:
1. Мои любимые книги («Матильда», «Алиса в Стране чудес» и «Лев, колдунья и платяной шкаф»).
2. Мои дневники.
3. Моя лучшая подруга Тэйлор. Я никогда ее не брошу, ведь мы как две горошинки в стручке.
Недавно
Рождественский сочельник 2016 года
Я лежу в ванне, мечтая, чтобы горячая вода закипела и обожгла тело. Но я не хочу причинить вред ребенку, набирающему силу в моей утробе. Я воображаю, как все будет выглядеть через несколько недель: выступающий из воды телесного цвета холм, новая территория, которая только и ждет, чтобы на нее кто-то предъявил притязания. Осторожно кладу правую руку на живот, будто она принадлежит кому-то другому и может меня ударить. Но ничего не чувствую. Вероятно, еще слишком рано.
Когда вода становится невыносимо холодной, выхожу из ванны и вытираюсь. Пар уже улетучился, и я прихожу в ужас, глядя на свое отражение в зеркале: на белой шее отчетливо видны красные отпечатки пальцев. Синяки на внутренней поверхности бедер не такие свежие, но их все равно можно без труда заметить, если знать, куда смотреть.
Открыв дверь ванной я слышу, что Пол возится внизу. Вдыхаю ноздрями запах камина и чуть от него не задыхаюсь. Я осторожно ступаю по ковру, сотканному из тайн и обманов, стараясь их не потревожить. В спальне надеваю джемпер под горло и удобные спортивные штаны, после чего бросаюсь вниз в гостиную.
– Ну наконец-то, – говорит Пол, – выпьешь что-нибудь?
– Это не опасно?
– Выпивать?
– Да нет, камин. Может, перед тем как разжигать, его надо было прочистить?
– Все в порядке. Я подумал, так будет уютно, сегодня ведь сочельник.
Комнату освещают только языки пламени и елочная гирлянда. Пол старается сделать мне приятное, но очень неумело. Мне не надо ему ничего говорить, у меня и так все написано на лице.
– Вот черт, прости, я, видимо, напомнил тебе о… Прости, я идиот.
– Да нет, все в порядке, просто мне надо немного времени, чтобы привыкнуть, только и всего.
Он берет откупоренную Эдвардом бутылку красного вина и наполняет доверху бокалы. Я не хочу ни пить, ни даже к ним прикасаться, но заставляю себя ему подыграть. Мне так много надо ему сказать, но мне невероятно трудно произвести на свет хоть какие-нибудь слова.
– За тебя и за твою новую книгу, поздравляю, – наконец говорю я и чокаюсь с ним.
– За нас с тобой, – отвечает он и целует меня в щеку.
Я делаю крохотный глоток и смотрю, как он опорожняет добрую половину бокала. Некоторое время мы сидим в полном молчании и смотрим на огонь. Как странно, что для двух людей одно и то же событие может иметь совершенно разный смысл. Как бы мне хотелось, чтобы он узнал о ребенке. Он посчитает это чудом. Полагаю, в определенном смысле так оно и есть. Сегодня я рассказать не могу, слишком много всего случилось. Мне хочется создать безупречное воспоминание. Я тяну к нему руку – в тот момент, когда сам он тянется к ноутбуку.
– Лаура прислала по электронной почте предварительный план нашей поездки. Будет очень здорово. Нью-Йорк, Лондон, разумеется, Париж, Берлин. Слава богу, нас только двое, нам никогда не удалось бы так поехать, если бы нас тут держали семейные обязанности.
Придуманное мной будущее лопается, будто мыльный пузырь на ветру, осторожно парящий в воздухе в первую минуту, но неизменно исчезающий уже на вторую. Слова застревают в горле, и я просто улыбаюсь. Пол закрывает крышку ноутбука, ставит его на стол и выпивает еще вина. Я смотрю на пляшущие в камине языки пламени. Они кажутся дикими и непослушными, мне хочется выбежать из комнаты.
– А ты сейчас продолжаешь вести дневник? – спрашивает Пол.
– Что-что? Нет.
Он засовывает руку за диван, его лицо озаряется озорной улыбкой.
– Может, что-нибудь прочтем, просто из интереса?
В его руках я вижу дневник, на обложке – знакомые завитки цифр 1992. Несмотря на жар камина, я внутренне холодею.
– Ты же сказал, что положишь их на место.
Он по ошибке считает мой тон игривым, он думает, это все шутки.
– Ну ладно тебе, всего одну запись.
– Я сказала нет!
Голос звучит громче и резче, чем мне хотелось бы, я вдруг понимаю, что стою на ногах. Выражение его лица меняется, и он протягивает дневник мне. Я хватаю его, словно ребенок, прижимаю к груди и только после этого сажусь обратно. Пол смотрит на меня в упор, однако я не могу отвести взор от огня, страшась того, к чему это может привести.
– Зачем ты их хранишь, если тебя они так расстраивают? – спрашивает он.
Я испортила вечер и теперь себя за это ненавижу. Я всегда все порчу. В лицо бросается жар, пламя почему-то кажется больше и ярче, как будто вырваться наружу и спалить все, что еще у меня осталось, для него всего лишь вопрос времени.
– Я их не хранила. Просто нашла на чердаке в родительском доме, когда в прошлом году разбирала вещи.
Пол ставит пустой бокал на журнальный столик рядом с моим, едва надпитым. Я закрываю глаза, чтобы не видеть языков пламени, но продолжаю слышать их крик.
– Я думал, между нами нет секретов, – говорит он.
– Так оно и есть. Это не мои секреты. Дневники принадлежат Клэр.
Сейчас
31 декабря 2016 года
Сестра не всегда была мне сестрой, когда-то давно мы были лучшими подругами. В те времена она называла меня Тэйлор – меня почти все называли по фамилии, потому что мне самой так больше нравилось. Эмбер ведь значит «янтарный», и это имя мне казалось таким же второсортным, как и янтарно-желтый свет на светофоре. Красный предписывает остановиться, зеленый – ехать, а желтый никакого особенного смысла не несет, он незначительный, как и я сама. Я была убеждена, что из-за этого имени меня не любили в школе – они всегда называли меня не Эмбер, а всякими другими словами. Сначала родители были вне себя, они пытались убедить меня, что янтарь – драгоценный камень, но я знала, что я никакой ценности не имею. Я неделями не откликалась ни на что, кроме Тэйлор, так что в итоге они тоже стали меня так звать. Все изменилось лишь после замужества. Тэйлор канула в Лету, и ей на смену пришла Рейнольдс. Меня опять стали звать Эмбер, и я почувствовала себя новым человеком.
Помню тот день, когда мама положила трубку и сказала, что Клэр в последний раз перед отъездом приглашает меня в гости. Мне не хотелось идти, я злилась, что она уезжает. Но мама возразила, что я должна пойти, что т