На прикроватной тумбочке жужжит телефон Пола. Он протягивает руку, читает текст и смотрит на меня.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– К тебе пришли.
Внутри меня что-то медленно угасает.
– Кто?
– Клэр.
Он несколько секунд ждет от меня какого-то ответа, но я молчу.
– Ты против? Если не хочешь, можешь с ней не говорить. Ты вообще не обязана с кем-либо встречаться. Но что бы между вами ни произошло, я знаю, что она очень сожалеет.
– Ничего, все нормально.
– Вот и хорошо. Она на стоянке и будет здесь через пару минут. Я скажу ей подняться.
Когда он начинает писать сестре смску, я отвожу взгляд. Полу неведомо, что ко мне вернулись воспоминания о событиях того вечера. Я еще не решила, как поступить, что действительно вспомнить и что для виду забыть.
– Может, хочешь чего-то еще? – спрашивает Пол.
– Я бы не отказалась от вина, – отвечаю я.
Он смеется, и слышать это просто здорово.
– Знаю я тебя, ты и в самом деле могла бы сейчас выпить, но для виноградного напитка, боюсь, еще рановато. Всему свое время.
Он берет поднос и ставит его на пол сразу за дверью, будто это гостиница, а мы заказали в номер обед. Когда все это закончится, я бы хотела куда-нибудь уехать и на какое-то время скрыться от реальности. Подойдет любое место, где днем можно ощущать на коже лучи солнца, а по ночам смотреть на звезды.
Хотя дверь открыта, Клэр все равно стучит.
– Привет, – произносит она в ожидании, когда ее пригласят подойти ближе.
– Заходи, – говорит Пол.
– Как ты? – Она ни на кого из нас не смотрит, но обращается ко мне.
– Нормально, – отвечаю я.
– Так, я пойду немного прогуляюсь, а вы тут пока поболтайте, – добавляет он, вставая со стула.
Я киваю, давая ему понять, что поводов для беспокойства нет. Мы с Клэр пристально смотрим друг на друга, наши глаза уже ведут молчаливый диалог. Она садится на стул, с которого только что встал Пол, и ждет, когда он отойдет достаточно далеко, чтобы нас не слышать.
– Прости меня, – наконец произносит она.
– За что?
– За все.
Давно
Суббота, 14 февраля 1993 года
Дорогой Дневник,
Сегодня День святого Валентина. Я не получила ни одной открытки, но мне все равно. Теперь у меня есть семья, настоящая семья, и больше мне ничего не надо. Мне даже дали новое имя. Клэр Тэйлор. Звучит мило. Маму Тэйлор я зову «мамой», папу «папой», и им, похоже, это нравится. Как и мне. Всем все нравится, за исключением Тэйлор. Сегодня она все утро дулась и играла с подаренной мной куклой, будто маленькая девочка. Называет ее Эмили и разговаривает с ней, когда думает, что ее никто не слышит.
После ланча мама разрешила мне пойти в мою комнату. Я сказала, что хочу почитать новую книгу, и она поверила. Поскольку сегодня воскресенье, на обед у нас было жаркое. На этот раз мама приготовила целую курицу с жареной картошкой, йоркширский пудинг и очень много подливы. Я съела все, что было на тарелке, Тэйлор – почти ничего. Можно было бы доесть и за ней, но я так объелась, что могла лопнуть. Поднимаясь по лестнице, я слышала, как мама спрашивает Тэйлор, что случилось. Они постоянно это спрашивают, и меня это жутко бесит. Ничего не случилось. Пусть радуется, как я, и прекратит все портить.
Проходя мимо комнаты Тэйлор, я увидела Эмили, которая сидела на кровати и смотрела на меня своими стеклянными глазами. Это ведь я ее выбрала, когда ходила к социальному работнику, так что на самом деле она моя и я могу ее забрать, если захочу. Я никогда раньше не видела подобных кукол, таких настоящих. У нее шелковистые черные волосы, розовые щечки, симпатичное голубое платьице и туфельки в тон. Она казалась великолепной. Идеальной. Мне она не нравилась. Я не помню, как взяла ее и отнесла к себе в комнату. Помню только, как опустила глаза, увидела в руке циркуль из моего пенала, а на коленях Эмили – с выколотыми глазами.
Не зная, что делать дальше, я взяла ее за руку и вышла на лужайку перед домом. Я слишком взрослая для кукол, так что я положила ее на землю. Прямо на дорогу. Ее маленькие ножки уперлись в бордюр. Я все еще чувствовала себя объевшейся, поэтому я села на лужайку и стала выщипывать пучки травы. В голубом небе ярко сияло солнце, но было холодно. Мне это не мешало. Мне хотелось сидеть на улице, мне хотелось наблюдать.
В какой-то момент мне показалось, что на меня кто-то смотрит. Я повернулась и посмотрела на дом. Из окна своей спальни на втором этаже на нас смотрела Тэйлор. Она взглянула сначала на меня, потом на куклу, потом опять на меня. После чего отвернулась. Интересно, опять будет плакать? В последнее время она ревет постоянно.
Первый автомобиль объехал Эмили, даже не задев ее. Меня это рассердило, ведь у нас очень редко кто-то ездит. Тэйлор вышла в сад как раз вовремя, чтобы увидеть второй, так что получилось хорошо. Этот не промахнулся. Его левое переднее колесо раздавило лицо Эмили и намотало ее волосы. Я смотрела, как она несколько раз кувыркнулась в воздухе и упала. Потом по ней прокатилось заднее, но уже не увлекло за собой, а оставило лежать плашмя на асфальте. Тэйлор стояла рядом, не сводя глаз с куклы, но и не пытаясь к ней подойти. Выражение ее лица не изменилось, тело сохраняло полную неподвижность, она просто стояла и молчала. Я все так же щипала траву и катала ее в пальцах. Потом, сама того не желая, стала мурлыкать под нос песенку:
Колесики автобуса все крутятся и крутятся, весь день с утра до ночи.
– Ты кому-нибудь говорила? – спросила я.
Она не спросила, о чем, просто покачала головой и опустила глаза.
– Это хорошо, – добавила я, – когда ты рассказываешь всякие небылицы, происходят ужасные вещи.
Тогда она посмотрела на меня. Ее лицо в тот момент показалось мне каким-то бесцветным, оно не было ни грустным, ни веселым. Я похлопала по траве рядом с собой, и Тэйлор в конце концов села. На ней не было пальто, и я знала, что ей холодно, поэтому я взяла ее за руку. Она не сопротивлялась. Я трижды несильно ее сжала, Тэйлор ответила мне тем же. Я знала, что с нами все будет хорошо, что в действительности ровным счетом ничего не изменилось. Она ненадолго заблудилась, но мне удалось ее найти. Может, мы теперь и сестры, но мы всегда останемся двумя горошинками в стручке.
Недавно
Рождество, 25 декабря 2016 года, ночь
Клэр подныривает под мою руку, принимая на себя почти всю тяжесть моего тела, и ведет к машине. Я ей подчиняюсь, не уверенная, что могу стоять на ногах. Мокрый гравий подъездной дорожки больно вонзается в пальцы босых ног. Она опускает меня на пассажирское сиденье, и в этот момент я замечаю на ней красные кожаные перчатки, которых никогда раньше не видела. Мои ноги свисают сбоку, я слышу в машине чей-то стон и только через несколько секунд понимаю, что он исходит от меня. Клэр садится за руль, пристегивает ремень и захлопывает дверцу.
– Где мои дневники, Эмбер?
– Говорю же тебе, я их сожгла.
– Лжешь.
– Ради бога, просто отвези меня в больницу.
Раньше она никогда не водила машину Пола, но подает назад так уверенно, будто это ее собственная. Одна красная перчатка на рулевом колесе, другая все время на рычаге переключения передач. Словно гонщица, словно хозяйка положения. Я закрываю глаза и подношу руки к животу, словно пытаясь удержать ее внутри. Уверена – это девочка.
Пока Клэр выезжает на дорогу, мы с ней не говорим. Единственные голоса, которые различает мой слух, доносятся из радиоприемника, да и те не живые, а записанные заранее. Время от времени я открываю глаза, чтобы выглянуть в окно и убедиться, что она везет меня куда надо, но вижу одну только черноту. Когда мы на углу поворачиваем, мне, чтобы не упасть, приходится схватиться рукой за приборную доску.
– Я думала, ты не можешь забеременеть, – говорит она, включая вторую скорость.
Похоже, мы выехали на автомагистраль, так что ждать уже недолго.
– Я тоже.
Третья скорость.
– Пол знает?
– Нет.
Четвертая.
– Почему ты мне ничего не сказала?
– Ты всегда говорила, что нам больше никто не нужен.
Пятая.
Я открываю глаза и осознаю, что судороги в животе прекратились. Только вот не понимаю, что это означает.
– Все, отпустило, – говорю я, пытаясь сесть немного прямее, – похоже, со мной все в порядке.
По моему телу тонкими струйками разбегается облегчение. Я смотрю на Клэр и вижу, что ее лицо совсем не изменилось, будто она меня не услышала.
– У тебя, когда ты носила близнецов, как-то ведь тоже было кровотечение, да? – спрашиваю я.
– Тебе все равно надо показаться врачу, в таких случаях всегда лучше перестраховаться.
– Ты права. Но теперь можно ехать и помедленнее.
Она ничего не отвечает, лишь смотрит прямо перед собой.
– Клэр, я сказала тебе не гнать, со мной все в порядке.
Мои руки опять инстинктивно тянутся к животу.
– Ты должна была мне сказать, – произносит она так тихо, что я ее бы даже не услышала, если бы не следила за движением губ.
Ее лицо уродливо исказилось.
– Мы всегда все друг другу рассказывали. Если бы ты меня слушалась и прекратила врать, ничего этого не случилось бы. И если ребенок умрет, винить в этом тебе придется только себя.
– Он жив, – отвечаю я.
Слезы обжигают мне веки и катятся по щекам. Я на сто процентов уверена в своих словах и могу поклясться, что слышу биение сердца моего неродившегося ребенка так же отчетливо, как своего собственного. Клэр кивает. Она верит, что он жив. Я закрываю глаза и немного сильнее хватаюсь за край сиденья. Надо держаться, до больницы уже недалеко. Мы едем очень быстро, и она, должно быть, уже совсем рядом.
– Эмбер.
Облаченной в перчатку рукой Клэр сжимает мою ладонь. Меня обжигает холодом, я открываю глаза и вижу, что она смотрит не на дорогу, а на меня. Она улыбается, и меня сковывает ужас.
– Я люблю тебя, – говорит она, отворачивается и устремляет взор обратно на дорогу, обеими руками сжимая руль.