м в данной ситуации. Даже запасная канистра бензина подтверждала дурные предчувствия — горючее было нужно, чтобы потом сжечь трупы.
Тем не менее после томительного ожидания подъехал «джип» с двумя офицерами, и путешествие продолжилось. Всю ночь и следующий день грузовик двигался прямо на север, мы даже ни разу не останавливались поесть. Это было кошмарное путешествие через сожженные дотла деревни, мы едва успевали лавировать между воровками, и всю дорогу нас преследовал запах разлагающихся трупов. К вечеру, измученные и растрясенные, мы наконец прибыли в столицу Северной Кореи Пхеньян, где нас поместили в бывшем школьном здании за городом.
Дней через семь после прибытия привезли коллег из французского консульства. Здесь были генеральный консул месье Перрюш, мой друг Жан Мидмор, второй вице-консул месье Мартель вместе со старой матерью и сестрой и месье Шантелу — корреспондент, которого война тоже застала в Сеуле. В течение нескольких следующих недель к нам добавилось много других иностранцев. Со временем группа выросла до семидесяти человек. Сюда входили миссионеры-католики французы и ирландцы, несколько монахинь-кармелиток, монахиня-англиканка сестра Мари Клэр, миссионерки-пресвитерианки из Америки, три семьи русских белоэмигрантов, одна татарская семья и швейцарец, управляющий отелем «Чоузен» — единственной в Сеуле гостиницей в европейском стиле. Последним к нам присоединился Филип Дин, военный корреспондент «Обсервер» с подвязанной рукой и тяжело опирающийся на палку. Он был ранен на фронте, не успел перейти за американскую линию и был захвачен в плен.
Насколько я знаю, о нашей маленькой группе гражданских интернированных лиц, проведших три года в корейском плену, написаны по меньшей мере две книги, причем одна из них — моим другом Филипом Дином. Поэтому я не стану повторяться и подробно описывать жизнь в лагере, за исключением деталей, оказавших прямое влияние на мою дальнейшую судьбу.
Два месяца мы провели в школе в Пхеньяне. Еда была довольно приличная, но однообразная — три раза в день миска риса и маленькая чашка капусты. Больше всего мы страдали от комаров и вшей и даже стали специалистами по вылавливанию друг у друга этих насекомых. Нас охраняли корейские солдаты, которые с нами практически не общались.
В конце августа нас перевезли, присоединив к группе из семи сотен американцев, взятых в плен в первые недели войны. Нас доставили на поезде в Манпхо — маленький городок далеко на севере, на реке Ялуцзян, которая течет вдоль границы Кореи с Маньчжурией. Там нас разместили в заброшенных военных казармах, но условия жизни были еще сносными. Осень в Корее, как я уже говорил, самое красивое время года, и погода стояла отличная. Нас регулярно водили купаться, а иногда отпускали на прогулки. Изредка тюремщики даже предоставляли нам выбор: килограмм яблок или немного табака. Яблоки в Корее очень вкусные, и я предпочитал их куреву. С тех пор я больше не курю.
Такое не самое скверное существование было трагически прервано, когда войска генерала Макартура пересекли 38-ю параллель и, тесня северян, стали быстро продвигаться к реке Ялуцзян, надеясь объединить всю страну под управлением американцев. Эта попытка могла удаться и почти удалась, если бы не интервенция так называемых китайских добровольцев, которые своей массой отбросили американские войска за демаркационную линию. Вся страна превратилась в огромное поле боя, и разрушения превосходили те, что я видел в Германии.
В период хаоса и тяжелых боев перед самой интервенцией китайских добровольцев по многим признакам стало ясно, что северокорейский режим на грани гибели, а армия распадается. Нас переводили из одного заброшенного дома в окрестностях Манпхо в другой и отделили от американских пленных. Тогда и родился план с помощью двух корейских охранников попытаться достичь американских позиций и организовать группу освобождения интернированных гражданских лиц. Не помню, кто первым выдвинул идею — месье Мартель, месье Шантелу, которые свободно говорили по-японски и вели переговоры с охраной, или сами охранники, которые хотели, чтобы мы ходатайствовали за них перед американскими военными властями, и готовы были за это показать нам дорогу.
Чтобы воплотить план в жизнь, мы организовали маленькую группу, состоявшую из трех французских дипломатов и месье Шантелу, с одной стороны, и Вивиана Холта, Филипа Дина и меня — с другой. Утром в сопровождении двух корейцев мы отправились по узким горным тропам на юг от реки Ялуцзян. Мы шли весь день, обходя дома и деревни, а ночь провели в маленькой долине. Наутро путешествие продолжалось. Примерно около полудня нам встретились три корейских солдата, они остановились и заговорили с нашими охранниками. Впятером они уселись поодаль, чтобы мы не слышали, о чем идет речь. Беседа продолжалась довольно долго, и у всех нас появилось ощущение: что-то случилось. Наконец солдаты встали и отправились своей дорогой, а наши проводники продолжали совещаться. Когда они вернулись, мы сразу заметили перемену в их поведении. Они сказали, что за последние сутки ситуация кардинально переменилась, на помощь северокорейской армии пришли китайские добровольцы, которые сейчас вступили в бой с американцами. Теперь попасть к американцам очень трудно, практически невозможно, и не остается ничего другого, как вернуться в лагерь. С тяжелым сердцем мы пустились в обратный путь. Свобода, казавшаяся такой близкой, опять стала призрачно далекой. Друзья встретили нас со смешанным чувством радости, что мы вернулись, и разочарования, что план не удался. В тот же день нас снова перевели в Манпхо и разместили в поле между рекой и дорогой. Там командование лагерем принял высокий худой корейский майор, угрюмый и неуклюжий.
Я был ужасно разочарован, что попытка освобождения не удалась, и не был уверен, что охранники сказали нам правду. Может быть, они просто струсили? Я думал, что американцы не так уж далеко и если продолжать идти в южном направлении через горы, идти ночью, отлеживаясь днем, избегая деревень и дорог, можно дойти до американских позиций, даже если путь займет целую неделю. Стоял сентябрь, и в дороге можно было питаться ягодами и маисом.
Я обсудил план с Мидмором и Дином и предложил им предпринять новую попытку освобождения. Они согласились, и мы решили пуститься в путь той же ночью, когда все заснут. Днем Мидмор сказал, что все обдумал и решил не идти с нами. Он считал план слишком опасным и сомневался, что мы пройдем через линию фронта, а если нас поймают, то расстреляют на месте как шпионов. Дин и я решили идти вдвоем.
Было часов одиннадцать, когда я подполз к яме в земле, где Дин устроился на ночлег. Охранники сидели поодаль вокруг костра. Я прошептал, что готов. Идем ли мы? Дин ответил, что по серьезном размышлении понял — затея слишком опасна, и он остается. Я сказал, что в любом случае попробую, и он пожелал мне удачи. Я пополз в сторону дороги, а когда счел, что нахожусь достаточно далеко и меня не видно, встал и пошел. Вскоре я добрался до дороги, быстро перебежал ее и полез в гору. Часа через два, если не больше, я достиг вершины, и дорога пошла вниз, в долину. Не знаю, сколько времени я спускался, наверное, около часа, когда вдруг из-за кустов вышел корейский солдат и преградил мне путь винтовкой. В смутной надежде, что меня пропустят, я сказал, что я — русский. Скорее всего, он мне не поверил или решил, что мою личность должен установить начальник, и поэтому приказал следовать за ним.
Вскоре мы пришли к пещере, внутри которой горел костер. Вокруг него сидели человек десять солдат. Один из их оказался капитаном. Он предложил мне сесть рядом и стал по-корейски спрашивать, кто я такой. Сначала я попытался уверить его, что я — заблудившийся русский, он попросил документы, а я, убедившись, что такая тактика никуда не годится, признался, что являюсь английским вице-консулом, бежавшим из лагеря для интернированных в Манпхо. Оказалось, что капитан знает о существовании лагеря. Разговор шел в основном на корейском языке (я знал всего несколько фраз по-корейски) с редкими вкраплениями русских слов. Солдаты, которые тоже вступили в беседу, смотрели на меня с огромным любопытством, будто никогда не видели белого человека. Удовлетворившись ответами, они велели мне сесть на некотором расстоянии от огня спиной к стене пещеры. Так я и провел ночь, иногда дремал, чувствуя себя усталым и подавленным из-за того, что меня поймали так быстро, будущее казалось неопределенным.
Утром меня вывели наружу и разрешили сесть на холмик неподалеку от входа в пещеру. Теперь я увидел, что нахожусь в маленькой, необыкновенно красивой долине. От теплых солнечных лучей я слегка приободрился. Между тем солдаты занялись своими делами, умывались в текущем поблизости ручье и готовили завтрак. Я по-прежнему оставался объектом огромного любопытства, и время от времени они собирались вокруг меня и делали какие-то замечания — я их не понимал, но слова были явно оскорбительными, потому что вызывали у всех взрывы хохота. После того как завтрак, которого мне в любом случае не хватило бы, был съеден, капитан собрал солдат и долго беседовал с ними, закончив чем-то вроде долгого перечня инструкций, а потом, захватив с собой солдата-конвоира, дал мне понять, что я должен следовать за ними. Мы отправились по узкой тропе и часа через два пришли в Манпхо, где меня сразу отвели в лагерь и передали с рук на руки угрюмому майору.
Товарищи по несчастью окружили меня, горя желанием узнать, что со мной случилось. Майор приказал всем — мужчинам, женщинам и детям — встать в круг, а мне выйти в середину. Представитель Армии спасения Лорд, свободно говоривший по-корейски, был приглашен переводчиком. Минут двадцать майор разглагольствовал, указывая на меня и время от времени ужасно озлобляясь. Не помню точно, что он сказал, но все сводилось к тому, что я очень плохой человек, нарушивший правила лагеря и законы Северной Кореи, и, вместо того чтобы, как мне положено по рангу, служить примером для товарищей, я оказываю на всех дурное влияние. Он закончил предупреждением, что, если я снова попытаюсь бежать, буду расстрелян на месте; то же случится с любым, кто захочет повторить мою попытку. Потом всех отпустили, а мне разрешили присоединиться к товарищам и никак больше не наказали. Я не раз потом удивлялся, почему отделался так легко, ведь через несколько дней во время перехода, известного под названием «марш смерти», майор безжалостно расстреливал каждого отставшего американского солдата, который был слишком слаб, чтобы догнать колонну. Думаю,