огласен. Сталин»[272].
Меж тем события развивались строго по сценарию, подготовленному Н.И. Ежовым[273] при несомненном участии Л.М. Кагановича, Г.Г. Ягоды, А.Я. Вышинского и Я.С. Агранова. 15 августа все советские газеты опубликовали сообщение «В прокуратуре СССР», возвестившее «urbi et orbi» о «раскрытии» ряда «террористических троцкистско-зиновьевских групп», действовавших «по прямым указаниям находящегося за границей Л. Троцкого», о том, что «следствие по этому делу закончено. Обвинительное заключение утверждено прокурором Союза ССР и направлено с делом в военную коллегию Верховного суда Союза ССР для рассмотрения, согласно постановлению ЦИК СССР от 11 августа с.г., в открытом заседании». Процесс — непродолжительный, шедший всего пять дней — открылся 19 августа. Тогда-то и обнаружилось, что число упомянутых в «Закрытом письме» обвиняемых вдвое больше того, что оказались на скамье подсудимых. В том, безусловно, и проявилась тщательная подготовка — отбор для открытого суда только тех, кто действительно был готов подтвердить и существование «блока», и чисто террористический характер деятельности якобы созданных им групп. Таковых оказалось всего шестнадцать. Из политизоляторов, то есть из существовавших тогда тюрем только для политзаключённых, доставили Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, И.П. Бакаева, Г.Е. Евдокимова, И.Н. Смирнова, С.В. Мрачковского, из ссылки привезли В.А. Тер-Ваганяна. Были и менее известные троцкисты и зиновьевцы, но всё же достаточно весомые фигуры, дабы «подтвердить» существование «блока» после января 1935 г., арестованные в мае — июле: Е.А. Дрейцер — заместитель директора челябинского завода «Магнезит», в годы гражданской войны комиссар дивизии; Р.В. Пикель — до 1927 г. заведующий секретариатом председателя ИККИ; И.И. Рейнгольд — в 1929–1934 гг. замнаркома земледелия СССР; Э.С. Гольцман — сотрудник наркомвнешторга. Роль «террористов», связанных с гестапо, была предуготовлена политэмигрантам из Германии Фриц-Давиду (И.-Д.И. Круглянскому), В.П. Ольбергу, К.Б. Берман-Юрину, М.И. Лурье, Н.Л. Лурье. Все они не только оправдали, но и превзошли надежды организаторов процесса.
Из Москвы Каганович и Ежов 19 августа Сталину в Сочи: «Суд открылся в 12 часов… Зиновьев заявил, что он целиком подтверждает показания Бакаева о том, что последний докладывал Зиновьеву о подготовке террористического акта над Кировым и, в частности, о непосредственном исполнителе Николаеве…» 20 августа: «Каменев при передопросах прокурора о правильности сообщаемых подсудимым фактах, подавляющее большинство их подтверждает… Некоторые подсудимые, и в особенности Рейнгольд, подробно говорили о связях с правыми, называя фамилии Рыкова, Томского, Бухарина, Угланова. Рейнгольд, в частности, показал, что Рыков, Томский, Бухарин знали о существовании террористических групп правых… Мы полагаем, что в наших газетах при опубликовании отчёта о показаниях Рейнгольда не вычёркивать имена правых. Многие подсудимые называли запасной центр в составе Радека, Сокольникова, Пятакова, Серебрякова, называя их убеждёнными сторонниками троцкистско-зиновьевского блока. Все инкоры (иностранные корреспонденты — Ю.Ж.) в своих телеграммах набросились на эти показания как на сенсацию и передают в свою печать. Мы полагаем, что при публикации отчёта в нашей печати эти имена также не вычёркивать»[274].
Действительно, на следующий день газеты с новыми именами «врагов» вышли в свет. Однако трезво оценить такое положение сумел лишь М.П. Томский, директор крупнейшего издательства страны, ОГИЗа. Он понял, какая участь рано или поздно ждёт его, а потому в тот же день, 21 августа, на партсобрании издательства покаялся в своих «преступных связях с подсудимыми по «Процессу 16-ти»», а следующим утром на даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством[275].
Из Москвы Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов, Чубарь, Ежов 22 августа — Сталину: «Передаём Вам шифром текст приговора, опустив формальную часть — перечисление фамилий. Просим сообщить Ваши указания». Из Сочи Сталин 23 августа: «Первое, проект по существу правилен, но нуждается в стилистической отшлифовке. Второе, нужно упомянуть в приговоре в отдельном абзаце, что Троцкий и Седов подлежат привлечению к суду, или находятся под судом, или что-либо в этом роде. Это имеет большое значение для Европы, как для буржуа, так и для рабочих. Третье, надо бы вычеркнуть заключительные слова: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Эти слова излишние и производят плохое впечатление». Из Москвы Каганович, Орджоникидзе, Ворошилов, Ежов 24 августа: «Политбюро предложило отклонить ходатайство (о помиловании — Ю.Ж.) и приговор привести в исполнение сегодня ночью. Завтра опубликуем в газетах об отклонении ходатайства осужденных и приведении приговора в исполнение». Из Сочи Сталин 24 августа: «Согласен»[276].
24 августа все шестнадцать подсудимых в соответствии с приговором были расстреляны.
«Процесс 16-ти» сопровождался неизбежной и шумной пропагандистской кампанией, которая внезапно началась 15 августа и столь же внезапно прекратилась спустя двенадцать дней. Кампанией, которая, как и сам суд, должна была оказать психологическое воздействие на членов ЦК, делегатов предстоящего вскоре Всесоюзного съезда Советов.
Газеты были заполнены передовицами, редакционными и подписными статьями, свидетельствовавшими о начавшейся «охоте на ведьм». Уже 16 августа в «Правде» появилась корреспонденция из Азербайджана о том, что газета «Бакинский рабочий» «покрывает троцкистов». 19 августа — обширный, на два подвала, материал за подписью Л.П. Берии о разоблачении первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, который якобы был в прошлом тесно связан с покончившим самоубийством ещё полтора года назад В.В. Ломинадзе. 23 августа — сообщения об обличительно-разоблачительных партактивах, прошедших в Москве и Киеве, на которых с докладами выступили Н.С. Хрущёв и П.П. Постышев. 22 августа — репортаж с московского завода «Динамо», рабочие которого потребовали «расследовать связи Томского — Бухарина — Рыкова и Пятакова — Радека с троцкистско-зиновьевской бандой».
Тогда же поспешили отмежеваться от обвиняемых и от своего недавнего вождя Троцкого его самые близкие сподвижники. 21 августа в «Правде» появились статьи «Не должно быть никакой пощады!» Х.Г. Раковского, «Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей» Г.Л. Пятакова, а в «Известиях» — «Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и её гетман Троцкий» К.Б. Радека, 24 августа в «Правде» — «За высшую меру измены и подлости — высшую меру наказания» Е.А. Преображенского. Однако ничто уже не могло спасти их самих.
С 26 июля по 16 сентября тихо, без малейшей огласки арестовали первого заместителя наркома тяжёлой промышленности Г.Л. Пятакова, заместителя наркома лёгкой промышленности Г.Я. Сокольникова, заместителя наркома путей сообщения Я.А. Лившица, начальника Главхимпрома НКТП С.Л. Ратайчака, замначальника Цудортранса Л.П. Серебрякова, заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б) К.Б. Радека, первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, заместителей командующих войсками военных округов: Ленинградского — В.М. Примакова, Харьковского — С.А. Туровского, военного атташе в Великобритании В.К. Путну, других когда-то открытых троцкистов, в том числе восстановленных всего год назад в партии Л.С. Сосновского, сотрудника «Известий», и Н.А. Угланова, хоть и прощённого, но оставленного на скромной должности в далёком Тобольске.
Все они оказались своеобразными заложниками. Их, как то бывало четыре-пять лет назад, могли после допросов освободить, понизив в должности ни выведя из ЦК, ЦИК СССР. Но могли сделать и обвиняемыми на каком-либо ближайшем процессе. Всё зависело от обстоятельств, от дальнейшего развития событии. В том числе и от позиции основного союзника французской и испанской компартий по народному фронту — социал-демократов.
Ещё до окончания «Процесса 16-ти», 22 августа, в Москву поступила телеграмма, подписанная председателем Социалистического рабочего интернационала Де Букером, секретарём Адлером, а также председателем Международной федерации профсоюзов Ситрином и секретарём Шевенельсом. Они обратились к главе советского правительства Молотову с просьбой, «чтобы обвиняемым были обеспечены все судебные гарантии, чтобы им было разрешено иметь защитников, совершенно независимых от правительства, чтобы им не были вынесены смертные приговоры и чтобы, во всяком случае, не применялась какая-либо процедура, исключающая возможность апелляции».
Телеграмму эту Каганович и Чубарь тут же переслали Сталину и сразу получили от него ответ, выдержанный в духе периода самой жёсткой конфронтации с Социнтерном:
«Согласен также с тем, чтобы не отвечать Второму Интернационалу. Но думаю, что надо опубликовать телеграмму Второго Интернационала, сказать в печати, что СНК не считает нужным отвечать, так как приговор — дело Верховного суда, и там же высмеять и заклеймить в печати подписавших телеграмму мерзавцев как защитников банды убийц, агентов гестапо — Троцкого, Зиновьева, Каменева, заклятых врагов рабочего класса»[277].
Такое откровенно старое по духу поручение было выполнено незамедлительно. На следующий день ответ Социнтерну — «Презренные защитники убийц и агентов гестапо» — опубликовали многие советские газеты. Однако статья не свидетельствовала об отказе сталинской группы от реформ, а стала лишь несущественной уступкой, чтобы лишний раз не восстанавливать против себя широкое руководство. Такой же, как и вынужденная отсрочка созыва Всесоюзного съезда Советов, которому предстояло рассмотреть и утвердить новую конституцию. Решением ПБ от 21 июля выборы на съезд, объявленный чрезвычайным, назначили на 1 октября — 15 ноября. Правда, тем же решением устанавливалось и иное, более важное: промежуточные съезды советов союзных республик должны были утвердить собственные конституции