Мзареулов замялся. И тогда снова прозвучал четкий голос Русанова:
– Я допускаю, что открытие иномерности, или Чистилища, как тут принято говорить, – легкий смешок все же прокатился по залу, но уже не снисходительно, – в других случаях почти бесполезно. Потому что в двадцати девяти других попытках не было создано ничего уникального, что имеется только в этой школе, но чего мы пока не видим или не понимаем.
В зале поднялся гомон. Теперь за микрофоном тянулись многие, но всех опередила какая-то женщина, которая спросила с резковатым американо-испанским акцентом:
– Вы советуете нам переходить в православие, чтобы оказаться в Чистилище? Пусть и с научными целями…
– Никакие другие цели, кроме научных, в изучении Чистилища, мадам, просто в голову не приходят, пока, во всяком случае… И ваша нелюбовь к русским ничего не изменит в сложившемся положении вещей, – ответил Русанов и отдал микрофон кому-то еще, показывая, что дискуссия, с его точки зрения, завершена.
– А что скажут восточные люди? – спросил еще кто-то. – Ведь здесь я заметил представителя буддийской конфессии… Чем это объяснить?
Потом вопросы задавали еще несколько других журналистов и ученых, но в памяти Венциславского застрял именно этот вопрос, поэтому он, дождавшись недолгой паузы, вдруг почти с торжеством заявил:
– На днях нас поздравил далай-лама, и мы ему благодарны за интерес к нашей работе. Но наше технологическое завоевание он назвал взламыванием консервной банки, когда гораздо лучше есть с тарелки. Причем свежую пищу.
Шум в зале сразу же заметно стих, переваривая это неожиданное известие, а некоторые даже и не поняли, к чему это было высказано. Потом многие стали смеяться. И тогда Ромка понял, что было тайной интригой этой конференции. Начальству, кажется, был дан исключительный приказ – не выдавать случившуюся жуткую аварию и гибель ребят из группы Келлерман, которые вернулись в тренировочный зал видоизмененными. Причем почему-то казалось, что Русанов это знал, а вот многие другие – нет, даже не подозревали, что это произошло… И не узнают, если кто-нибудь не проговорится. Поэтому и Мзареулов был так малоубедителен, и ответы на вопросы многих здесь собравшихся и, в общем-то, заинтересованных людей получались такими нелепыми.
– Что это значит? Как это следует понимать?
Кто-то еще выкрикнул, уже без микрофона:
– Похоже, что вы нас кормите чем-то, что долго хранили на складе. Что вы скрываете, господа североуральцы?
Ромка наконец-то протолкнулся к выходу и тут, к своему удивлению, нашел Веселкину, а чуть дальше по коридору, в общем-то забитому теми из гостей школы, которые вышли перекурить, но не ушли далеко, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного, о чем-то переговаривались Генка Шустерман и Мира Колбри. Когда Ромка и Валентина к ним подошли, Мира кивнула:
– Ужасно все получилось, правда? Вы куда?
– Да вот, подумали, что в лаборатории будет спокойнее, – ответила ей Веселкина, будто они с Ромкой о чем-то уже договорились.
– Тогда мы с вами. Там и впрямь потише будет. – Они зашагали вчетвером. Вырвались из скопления незнакомых лиц и людей, и Мира вдруг твердо произнесла: – Зря Мзареулов так говорил, и Русанов – тоже зря. Наши в Калифорнийском технологическом уже начали повторять эти опыты всерьез. А учитывая разницу в техобеспечении, скоро они до чего-нибудь доработаются.
– Договаривай, – промямлил Ромка, – доработаются, и приоритет снова уйдет к вам, за океан.
– Не нужно на меня наезжать, я же здесь, – спокойно отозвалась Мира. – С вами.
– Надолго ли? – в тон ей раздумчиво поинтересовалась Веселкина.
2
Отношения с Мирой Колбри у Ромки складывались в последнее время вполне себе дружески-рабочие, поэтому он решил порасспросить, что ей известно о работах в Калифорнийском технологическом. Но, свернув за угол коридора, впереди он различил еще одну фигуру: оказывается, их тут поджидали. Это был Пачат Дахмиджир, которого многие в школе называли Петром Ахромеевичем.
По слухам, бродившим среди технарей, он был человеком странным, не вполне понятным при общении, ходил в яркой и плотной оранжево-буддийской тоге, неизменно был вежлив, но от его вежливости здорово попахивало каким-то очень рассудочным оцениванием любого из местных, с кем он хотя бы просто разговаривал.
Тем временем Шустерман, простая душа, уже расспрашивал Миру, без тени угрызений, которые Ромка в себе ощущал:
– Нет, ты скажи, что еще в Калифорнии ваши ребята надумали? – Оказалось, они разговор об этом уже начали, а Ромка-то и пропустил начало. Он быстро догнал ребят, да и спокойней ему так будет, если на них Пачат Ахромеич, или как там его по-настоящему, нацелился.
– Наши ребята, – Мира улыбалась, понимая условность этого определения, – изучив опыт последней неудачи, изготавливают автоматический бакен, как маркер зоны выхода оттуда. Мы об этом тоже думали, помнишь?
– Мы думали об этом еще до аварии… – Шустер был, как всегда, зверски серьезен. – А теперь выясняется, что чудища тамошние могут его – хрясь, и готово.
– Не вполне поняла, что ты под этим подразумеваешь, но тебе будет любопытно еще вот что. Наши решили, что в одиночку там делать что-либо опасно, поэтому есть идея засылать туда группы параскафов для поддержки, и чтобы они отсылались вперед, в большую глубину Чистилища, наподобие первой, второй и третьей ступеней для разгона. Если понадобится, можно и четвертую команду устроить.
Пачат Дахмиджир пошел с Романом рядом, пока молча, и странное дело, был он невысок, казался несильным, а скользил легко, будто солнечный зайчик по чистейшему паркетному полу. Ром искоса взглянул на него, был он, пожалуй, светлокожим для индуса, разумеется, очень спокойным, даже отстраненным, будто всамоделишный Будда, и хотя нос не задирал никогда, почему-то казалось, что смотрит на весь этот мир сверху вниз.
– Так сколько же экипажей вам потребуется? И сколько машин, и какая же должна быть у нас связь, чтобы за ними следить? – И вдруг, распаленный новыми горизонтами, над которыми мыслили американцы, Шустерман почти закричал: – А как же вы будете синхронизировать работу трех-четырех машин?! И сколько времени, по расчетам, сможете там друг друга подкреплять синхронизированными пси-полями?! – Ребята уже удалялись, лишь Веселкина чуть замедлила шаг, но и она, кажется, поджидать Ромку не собиралась.
– Они пока в полный нырок не уходили, не вышло у них. Но рассчитывают, как мне прислали пояснения к техзаданию на бакены, часов на пять суммарной работы, не меньше.
– Да это же прорыв, не иначе! – снова возопил Шустерман, сворачивая за угол коридора.
– Здравствуйте, – сказал Пачат, или Петр Ахромеевич. И чуть заметно потянул Ромку за рукав его лучшей форменной – для конференции – куртки.
Делать нечего. Роман остановился, повернулся, посмотрел индусу в глаза. Тот смеялся, только так незаметно, что по-прежнему было непонятно – над собой, над Романом, над обоими или вообще – над миром в целом. Ромка сложил руки под подбородком ладошками вместе, чуть поклонился.
– Намасте, Пачат… Ахромеевич.
– Намасте, господин Вересаев. Давно и с любопытством слежу за вашим творчеством.
– Даже так? Это пока что слабое творчество, малопродуктивное.
– А по-моему, вы добились огромного успеха. И, как я посмотрю, планируете двигаться дальше. – Слова он выговаривал даже не с акцентом, а как-то иначе… Может быть, старомодно, в прежней, когда-то бывшей в употреблении, а ныне напрочь забытой манере. – Кстати, можете называть меня гуру Пачат, знаете ли, у меня когда-то была докторская степень по нейрофизиологии, но сейчас мне привычнее быть просто гуру Пачатом. Кстати, все не решаюсь спросить у кого-нибудь, это мое имя – оно на русском склоняется?
– Значит, вы решили спросить меня о том, о чем никого больше спросить не решились? – Ромка усмехнулся. – Вы думаете, я поверю?
– Жаль, что вы так настроены, мастер Вересаев. Я никогда не лгу, а на необходимые маневры… даже словесные, выхожу тоньше. – Он подумал, посмотрел под ноги и заговорил уже прозаическим, а не светским тоном: – Вы планируете дальнейшее развитие исследований с машинной парадигмой, так сказать, изысканий?
– Разве может быть иначе? – отозвался Ромка.
– В том-то и дело, что может, и даже давно происходит, – вздохнул гуру Пачат. Он помедлил, на мгновение показалось, что он давно и, пожалуй, безуспешно, размышлял, что и как ему следует говорить Ромке, в общем, возникало стойкое ощущение, что он серьезно готовился к этому разговору. Наконец, Пачат решился: – В моей стране, в моей религии и с теми мыслями, которые тщательнейшим образом выбирались и оттачивались тысячелетиями… Даже не от Будды Сакьямуни идет отсчет этим техникам, а еще ранее, куда дольше, чем вы можете представить. Да, так вот… Я не знаю, как сказать, чтобы вы услышали. Но вот что я вам советую. – Он теперь словно бы и вовсе на Ромку не смотрел, взгляд его был устремлен куда-то еще, возможно, в себя самого. Или в неведомые глубины тех тысячелетий, о которых с такой легкостью рассуждали буддисты. – Примите к сведенью, мастер, вас лишь пустили посмотреть, что там происходит. Но чтобы что-то там делать, как вы хотите, и тем более исследовать – нужно еще показать себя.
– Как показать, не понимаю?
– Лучше с молитвой, – теперь гуру наблюдал за Романом и откровенно улыбался.
– Так что же, нам православного батюшку туда тащить? – буркнул Роман, неожиданно разозлившись и на себя за эту попытку поддеть гуру Пачата, и на весь этот ненужный разговор вообще.
– Зачем же тащить? Сам придет, когда будет нужен, когда настанет время. Ваша церковь, к которой я питаю самые теплые чувства, тоже за вами следит, не может иначе. И пожалуй, куда плотнее… чем у нас, в буддийских… кругах. – Он опять улыбался. – Похоже, они вообще ваше открытие полагают совершенно православным. И в этом, пожалуй, неправы, это – общедуховное завоевание, если так можно выразиться. Но в конце концов все будет правильно.