Не потому ли запрещено без дела взывать к разумной сути магии, что взывающий пробуждает сознание такой вот мумии? Запрет тем более обоснован, что мертвец может рассказать о своей судьбе. Хотя я, если бы желал сохранить тайну, наложил бы на мёртвых контрактное заклятие умолчания…
Моя рука поднялась вслед за браслетом. Он рвался, торопил вернуться в дом.
Нужно что-то решить хоть с этим.
Отталкиваясь от стены, я поднялся и тут же согнулся пополам. Казалось, у меня перерезали сухожилия, и кости расползаются, я весь рассыпаюсь на детали, как марионетка.
Браслет жёг. Оплавлял кожу запястья, вгрызался в кости и тянул прочь из этой проклятой комнаты, прочь от трупов, о которых я ничего не хотел знать.
И я пошёл, побрёл за браслетом мимо сверкавших, словно бритвы, осколков, мимо иссушенных останков неизвестной женщины.
По коридору.
По тёмной лестнице, ведущей в дом.
Не зная даже, откроется передо мной дверь или останется мёртвой неподъёмной плитой, заставляя просить открыть или прорываться сквозь тени.
Ступенька за ступенькой. Я преодолевал их, заставляя ноги подниматься. Выталкивая из мыслей образы, выталкивая всё то, что раньше лишь царапало противоречием, а теперь отравляло разум.
«Длор» на древнем языке значило «владелец, укротитель магии», когда-то я задумывался, почему такое название, если источник магии — дар. Но с годами это несоответствие понятия и легенды стало казаться естественным, непротиворечивым. Оно вплавилось в мировоззрение.
Как и то, что из дарованной магии опасно выпускать родового духа, хотя большую часть жизни мы взывали к нему как к хранителю и наставнику.
Встало на место то, что героические подвиги основателей, за которые их избрали, были описаны в более поздних хрониках.
И запрет показывать источник всем, кроме глав рода и их наследников, такой вроде бы нелогичный, ведь кристалл источника практически неразрушим, тоже стал понятен. Никакой опасности посторонние кристаллам не несли, кроме того, что могли увидеть труп.
Я брёл по лестнице, шершавая стена царапала ладонь. Окутавшую меня тьму вдруг прорезал свет. Тонкие лучики расширялись, растекались по ступеням и воздуху золотистым светом.
Я поднимался. Сумрак оставался позади. Чем выше, тем светлее — дверь в дом открылась заранее, приглашая меня внутрь.
Глядя под ноги, я брёл за браслетом наверх, к свету. Если бы можно было вечно так идти и ни о чём не думать — вот было бы счастье.
Но лестница закончилась. Я ступил на паркет. Браслет выкручивал руку, голову охватило раскалённым жгутом. Я слишком устал, невыносимо. Но я поднял взгляд.
Лена стояла напротив и, закрыв рот ладошкой, смотрела на меня. Из её покрасневших глаз побежали слёзы.
Хотелось спросить, что же такого ужасного она увидела, какая беда с ней случилась.
Она бросилась ко мне, только светлые волосы взметнулись.
Сам не понял, как раскрыл руки. Лена обхватила меня, разрыдалась.
— Раввер…
Мурашки побежали по телу. Я обнял её. В груди было тяжело и легко одновременно. Обруч боли медленно спадал с головы. Наклонившись, я прижался щекой к волосам Лены, и оцепенение отпустило мышцы, наконец позволив вдохнуть.
Глава 23
Я собиралась поговорить без соплей и явной жалости с моей стороны. По возможности ненавязчиво. Хотя и не представляла, с чего начать, как спокойно общаться с Раввером после всего, что узнала.
И когда браслет потянул вглубь дома, потянул, как я чувствовала, к Равверу, стало до дрожи страшно увидеть его и сказать что-нибудь не то, не так объяснить, что я его понимаю, не во всём, но понимаю…
Этот страх заполнял сознание, путал не слишком разумные мысли.
Сначала над люком в полу показалась рука, которую тянул ко мне браслет.
Поднимавшийся по лестнице Раввер был не просто бледен, а мертвенно-бледен. Потерянно смотрел под ноги. И выражение лица такое, словно умер кого-то очень близкий… Словно Раввер сейчас упадёт. Борясь с криком ужаса, я закрыла рот ладонью.
С видимым трудом Раввер занёс ногу и встал на пол, подтянул с лестницы вторую. Браслет вёл его ко мне, и мой дрожал на запястье.
Очень медленно Раввер поднял голову, в глазах — тоска. Казалось, он не дышит. Казалось, он сейчас рухнет, точно подкошенный. Всё помутнело за пеленой слёз. Притяжение браслета ослабло, но мне и не нужно было его ощущать, я бросилась к Равверу, прижалась к нему.
И весь ужас перед рассказом о его жизни, весь страх сделать что-нибудь не так, ужас перед проклятием и страх сделать хуже прорвались рыданиями.
— Раввер, — пробормотала я.
Раввер судорожно обнял меня.
«Без истерик, без истерик», — умоляла себя, а в груди всё разрывалось. Слёзы текли, страшно даже шевельнуться: вдруг Раввер опомнится, отступит.
Он только крепче меня обнял.
С каждым вдохом я хотела что-нибудь сказать, но на выдохе не находила подходящих слов, и мы стояли, обнявшись, сцепившись в дрожащее единое целое.
К биению моего сердца примешивалось биение сердца Раввера, слёзы высыхали и накатывали вновь. Я не могла понять охвативших меня чувств, только то, что они настолько сильные, что разум с ним не справлялся.
Пальцы шумно дышавшего Раввера скользили по спине, зарывались в волосы нежно-нежно, от этих прикосновений щемило сердце и слабели колени.
Крепко обхватив за талию, Раввер повёл меня к дивану у стены. Не сговариваясь, мы опустились на мягкое прохладное сидение. Раввер уложил меня между собой и гнутой спинкой. Я прижалась к его груди, пряча заплаканное лицо, прислушиваясь к заполошному биению его сердца.
Прижимая меня рукой, на которой я лежала, другой рукой Раввер продолжал рассеянно гладить меня по волосам, плечу, спине. Его дыхание успокаивалось, сердцебиение замедлялось. Наверное, мне должно быть неловко из-за слёз, но казалось, что рыдать в его объятиях… правильно.
— Что случилось? — спросил Раввер.
Я вздрогнула. К щекам прилила кровь. Движение руки по моей спине замедлилось. Прекратилось. И продолжилось.
— Скучаешь по дому?
— Нет, — прошептала я.
— Боишься?
— Нет, — я крепче прижалась к груди Раввера. Но я обещала ему говорить правду. Поэтому, вдохнув и выдохнув, призналась: — Я расспросила о твоей жизни. — (Его ладонь застыла между моих лопаток). — И мне стало страшно… за тебя. И это было… ужасно.
Не заметила, как стиснула в кулаки лацканы его фрака. Затаив дыхание, ждала реакции, морально готовясь к тому, что Раввер рассвирепеет из-за вторжения в своё ужасное прошлое.
***
Воздух в лёгких застыл ледяной глыбой, я медленно-медленно выдохнул и убрал руку со спины Лены.
Когда приводишь в дом жену, всегда есть риск, что она выспросит у духов всю твою подноготную вплоть до того, когда ты на горшок ходить перестал.
Я вздохнул.
Не знаю, что именно она узнала и в каких подробностях, но сил злиться не было. Раньше я бы мучился тем, что тайны прошлого раскрыты, не хотел бы видеть Лену, а сейчас… узнала и узнала, всякое в жизни бывает. То ли взрослею, то ли старею. Но так хорошо, что можно не раздражаться из-за подобных моментов, а просто принять.
— Прости, — прошептала Лена, стискивая мой фрак. — Прости, я хотела узнать о тебе больше, я не думала, что твоя жизнь была такой тяжёлой.
Лишь чуть дрогнуло сердце, и опять я с удивлением отметил спокойное отношение к непрошеному вторжению в душу.
— Прости… — Лена всхлипнула.
— Если тебя так беспокоит, давай обменяем тайну на тайну. Скажи, от чего ты бежишь? Что такого страшного случилось в твоём мире?
Лена застыла. Я погладил её по спине, по голове. Невольно улыбнулся:
— Кто-то предлагал честность в отношениях.
— Я отказала своему начальнику… в близости, он обещал натравить на меня преступников, чтобы они меня проучили… — её голос дрогнул, — изнасиловали в смысле.
Сквозь невыносимую усталость пробился гнев: так нельзя, не должен мужчина так поступать. Я крепче обнял Лену: здесь её подстерегала смертельная опасность моего проклятия, а там, в её мире… могу ли я её защитить? Если родовой браслет сохранит магические свойства, то от враждебных прикосновений Лену спасёт, но если он не сработает, тогда что? Как ей помочь в мире, в котором меня нет и я не властен?
Зажмурившись, я тяжело вздохнул:
— Золото и драгоценные камни у вас в ходу? — Погладил Лену по голове.
— Э… да.
— Ты сможешь ими расплатиться с охраной? Сможешь быстро найти защиту и не попасться грабителям или мошенникам?
— Пожалуй, — так надломлено отозвалась Лена, что мне стало не по себе.
— Обижаешься, что не могу тебя там защитить?
— Не хочу возвращаться, даже не из-за начальника… Понимаешь, я там никому не нужна. У моих родителей другие семьи и любимые дети. — Лена подёргивала лацканы фрака. — Мои родители… Они не очень подходили друг другу, были слишком молоды для брака, но из-за того, что мама забеременела, им пришлось жениться. Они не уживались друг с другом и во всём винили меня, — она задрожала, я крепче её обнял. — А я ведь не виновата, я не просила меня рожать…
Лена всхлипнула. Я не знал, что делать, только обнимал. Её кулачки стягивали мой фрак, остро упирались в грудь.
— Не виновата, — тихо подтвердил я, поглаживая её по голове. — Это был их выбор, они не вправе тебя винить.
— Т-тогда почему они обвиняют меня в том, что я испортила им жизнь? — прорыдала Лена. — За что?
Внутри всё содрогнулось. Ну что за родители? Как так можно?
— Ты не виновата, — я гладил Лену по голове, по дрожащим плечам. — Они просто не хотят нести ответственность за свои проступки.