Конечно, он не понимал. Не мог. Не знал, что дело не в престиже: стоял вопрос жизни и смерти. Я столько раз обвинял Лавентина в риске чужими жизнями, что сейчас было до дрожи стыдно признаваться ему в том, что я подверг Лену опасности самим фактом её призыва в наш мир. Допив вино, направился к бару:
— Ты должен найти способ снять браслеты.
Хотелось чего-нибудь покрепче, чтобы вырубило быстро и эффективно, чтобы не вспоминать о Лене и о том, что кому-то из нас, возможно, придётся умереть. Я перебирал графины и бутылки.
— Постараюсь, — отозвался Лавентин. — В крайнем случае, снимем их через год. Если проявить волю…
Я не выдержал, перебил:
— Никакой воли не хватит сопротивляться зову браслетов.
— Но они же не могут в буквальном смысле заставить исполнить супружеский долг. Да, они будут притягивать, оказывать физическое воздействие, но разум сильнее. Если принять твёрдое решение устоять и следовать ему…
Как же это похоже на то, что я думал почти двенадцать лет назад. Бред! Наивный бред! И слушать мерзко. Выдернув пробку из графина, я стал пить прямо из горла, захлёбываясь жгучей жидкостью, чувствуя, как жар охватывает тело и плавит мозг, искажая окружающее пространство, размягчая, точно желе.
Приступ тошноты заставил остановиться. Попытался заткнуть горлышко, но пробка била по пальцам, соскальзывала по двоящейся кромке. Ну и Хуехун с ней. Сунул графин и пробку обратно в бар.
Бутылки и графины двоились, мысли расползались. Почти сладко от этой накатывающей дурноты, обещавшей забвение.
Ах, да, мы же говорили о брачных чарах… Алой пульсацией промчались мысли о Талентине, в груди разлилась боль. Опираясь на край барной дверцы, я зажмурился, пытаясь прогнать леденящий кровь ужас. Ситуации Лавентин не понимал. А должен осознать, что варианта, который он сейчас так наивно расписывал, не существует.
Но как донести до этого наивного, взбалмошного мальчишки, что он должен придумать что-то другое, придумать немедленно? Объяснить, не признаваясь в моей подлости.
— Знаешь, почему Талентина покончила с собой? — спросил я.
— Ты не рассказывал.
Не рассказывал? Да, кажется… вроде только на Сарсанну кричал, когда она пришла после смерти Талентины. А что кричал? Не помню…
Сосредоточился на том, что надо объяснить ситуацию. Слова всплывали из тумана опьянения удивительно легко, будто ждали:
— Мои ухаживания и предложения она приняла под давлением родственников. Даже, я бы сказал, из-за их шантажа. В первую брачную ночь она заплакала и призналась, что любит другого, без него ей не жить, и если я хоть каплю её люблю, то должен отпустить. — К горлу подступала тошнота, я помахал рукой. — Конечно, я был молод и благороден, тоже верил в силу воли и прочие глупости. Считал, что никакой брачный браслет мне не указ, и если я захочу… — Меня захлестнуло отвращением. Как глуп я был тогда! Стискивая губы, я давил ненависть к своей наивности. — А потом начался кошмар. Во снах. Наяву. Мы часами не могли отойти друг от друга. Порой было трудно понять, где сон, где реальность. И в какой-то момент физическое воздействие стало настолько велико, что мы не удержались. Ночью, пока я ещё спал, Талентина осознала, что навеки привязана ко мне и не будет с любимым. Написала прощальную записку и утопилась. Конец истории.
Я выдохнул.
Не так уж страшно оказалось в этом признаться. Хотя завтра я об этом пожалею.
Сильнее опираясь на бар, я вытащил графин с чёрным бальзамом. Убойная вещь, гарантировавшая сон без сновидений. Кажется, я не пил его достаточно давно, чтобы снова использовать.
Хороший же пример подаю. Надо закругляться. Сквозь туман одурения прорвалось воспоминание: я тяну Талентину из воды, её бледное заострившееся лицо, путающиеся в пальцах мокрые волосы…
То же самое может случиться с Леной.
— Я рассказал это, чтобы ты осознал: год ждать не получится. Придумай, как снять браслеты или как вернуть женщин в их мир. Что угодно. — Хотел бы верить, что в этот раз выдержу испытание чарами, но знал, что не справлюсь, и страх замораживал внутренности. — Любой вариант, только не повторение этого всего! Ты меня понял?!
— Да.
— А теперь иди! Отсыпайся! И работай! Ты должен всё исправить!
Лавентин поднялся:
— Да.
Наконец он пошёл к двери. Я приложился к графину, жадно глотая терпкую вязкую уничтожавшую разум жидкость. По нервам пробегал огонь. Желудок сопротивлялся, но я глотал: скорее, скорее, только бы уже рухнуть в забытьё. Но тело сопротивлялось отраве.
Опуская графин, я краем глаза уловил движение. Мерещится?
— Прости, я не хотел, — Лавентин заглядывал в приоткрытую дверь.
Так странно, что от этого непоседливого… чудака зависит моя жизнь.
— Ты никогда не хочешь, — пробормотал я. — Но почему-то всегда делаешь.
Только бы у него получилось снять браслеты или вернуть Лену домой, хоть какое-то решение проблемы.
— Может, всё не так уж и плохо? — заметил Лавентин.
Да, у него всё неплохо, он же не проклят. Он может делать что хочет.
1…4
СЛЕД.ЧАСТЬ
— Мне жена очень нравится, я бы на ней по-настоящему женился, — поделился очевидным Лавентин, словно я не видел, как они на крыльце прощались, как смотрели друг на друга. — А ведь твою тоже браслеты родовые выбирали…
— Лавентин! — так потянуло вдруг признаться в зависти, которую я всегда отрицал.
— Я хотел…
— Это ты можешь жениться на ком хочешь! — Меня лихорадило от негодования: он живёт, как цветок в оранжерее, он ничего, совершенно ничего не понимает в жизни. — А я, если уж вынужден жениться, должен сделать это во благо страны. Мне нужен выгодный брак!
— Жена тебе нужна нормальная, ты один не можешь, — Лавентин закрыл дверь.
— Словно я не знаю, — я швырнул вслед ему графин.
Осколков не видел, всё утопало в лёгкой дымке.
То, что Лена здесь — это моя вина.
Я, ругавший Лавентина за импульсивность и безответственность, сам оказался не лучше.
Протянув руку, вытащил какую-то бутылку и стал пить.
Не хочу умирать. И не хочу, чтобы умерла Лена. Просто жить… Огненная жидкость выжигала внутренности, мысли.
Дом сотряс страшный крик:
— Проснись!
Беспросветная пелена накрыла меня. Я вдруг оказался в коридоре. Под ногами хрустели выбитые стёкла…
…Я на подоконнике, высовывался в окно и что-то кричал вслед уезжавшему кэбу…
…Снова коридор с выбитыми окнами, ветер…
…Передо мной мутно, двоясь, пестрели бутылки бара, я пытался поймать хоть одну, но не чувствовал пальцев…
…Странно видеть, как моя ничего не чувствующая рука вытаскивает пробку из графина…
…Голова запрокинута, в рот течёт что-то холодно-жгучее…
«Надо до дивана дойти», — мелькнула мысль и утонула в темноте.
Голова раскалывалась, но телу странно уютно. Словно я в тёплых объятиях, охвативших меня всего. Ощущение настолько приятное, что страшно шевельнуться и обнаружить, что это сон…
Сознание медленно прояснялось. Это не объятия: я лежал на диване в гостиной, укутанный одеялом до подбородка.
Я под одеялом, которым сам укрыться не мог: до места, где лежат одеяла, я бы не дошёл.
Дом и духи раньше ни за что бы обо мне не позаботились.
Подконтрольный Лене дом позаботился, укрыл, и осознание этого отозвалось в груди пронзительным щемящим чувством благодарности.
Обо мне заботились. Я глубже зарылся в кокон одеяла, обхватил себя руками. Щемящее чувство разрасталось, меня охватила дрожь: обо мне волновались, желали добра. Я весь сжался. Глаза защипало от проступивших слёз. Я уткнулся лицом в подушку и не шевелился, стараясь запомнить это ощущение заботы обо мне.
Глава 34
Резкий звук выдернул меня из кошмара с истекающим кровью Раввером. Тяжело дыша, я смотрела в почерневший потолок. Вместо прекрасных рисованных виноградников была оплывшая, как застывшая лава, стена.
— Что случилось? — сипло пробормотала я.
— Ваши эмоции были так сильны, что отразились на доме, — пояснила Саранда.
— Раввер дома?
— Да, хозяин наверху.
Сползая с кровати, я схватилась за пеньюар на перекошенном изножье. Саранда мрачно предупредила:
— Лучше вам на него сейчас не смотреть.
Накидывая пеньюар, я так и застыла посередине комнаты. Светильники замерцали, на мгновения погружая в кромешную тьму.
— Что с ним? — севшим голосом спросила я, чувствуя, как холод ужаса ползёт по ногам и рукам.
— Он в относительном порядке. Но ни вам, ни ему не понравится, если вы увидите его в непотребном виде.
Страх холодил внутренности, нервы сдавали:
— Да что с ним?!
Помедлив, Саранда сдалась:
— Он нетрезв.
Облегчение, недоверие и раздражение обрушились на меня одновременно. Я решительно вышла из своего оплавленного убежища. В коридоре загорелись светильники, озаряя арочные переходы и гладкие тёмные ступени лестницы наверх.
— Где он? — глухо спросила я.
— В гостиной, в которую выходит тайный ход из внешних комнат.
Я ринулась туда: после стольких кошмаров нужно лично убедиться, что Раввер жив.
— Хозяйка, он в порядке, вам не стоит видеть его в таком состоянии.
Я закусила губу. Пьяный человек для меня теперь прочно ассоциировался с бывшим начальником Валерием Кирилловичем.
— Хозяйка, ваше отношение к нему может испортиться.
— Почему он напился? Что такого произошло?
— Хозяйка, вы видели, как он спал?
— Да, — остановившись на лестнице, я оглядела стены в поисках источника голоса.
— Для того чтобы спать, хозяину приходится использовать зелье глубокого сна или алкоголь. К сожалению, иные методы не работают, а зелье глубокого сна нельзя употреблять постоянно — тогда можно навсегда лишиться сна.