С минуту смотрела на светлый потолок, восстанавливая дыхание. Щёки ещё горели, когда я повернулась к спящему Равверу. Его дыхание было удивительно ровным, лицо совершенно безмятежным. Тревожными казались только глаза химеры, в которых полыхали зелёно-голубые огоньки.
Я смотрела на яркие точки, вся горячая, жаждущая близости, и веки опускались. Хотелось вернуться в сон, вновь испытать ласки Раввера… закончить начатое…
Пальцы скользнули по губам. Я открыла глаза. Раввер склонился надо мной, волна чёрных волос отгородила нас от окружающего мира. Жёсткая повязка колола плечо, Раввер лежал сверху, посасывая и покусывая мои губы, призывно проникая языком в рот и снова увлекаясь губами.
Сквозь разделявшую нас тонкую ткань я чувствовала жар его тела, его желание. Такая тонкая грань… Поцелуи горячие, почти обжигающие. Пальцы Раввера путались в моих волосах, он прижимался ко мне, и его скользящие, совращающие движения заставляли всё внутри трепетать, сжиматься в предвкушении, гореть…
Желание становилось нестерпимым, заглушало мысли, тело стремилось двигаться в такт с Раввером, соединиться с ним, и даже если этот порыв навеян брачными чарами, я очень, невыносимо хотела того же, что требовали они.
Рука Раввера скользнула по бедру, приподнимая сорочку, я ждала его движения, смутно понимая, что это очередной сон. Резкое, почти болезненное удовольствие вытолкнуло меня из грёзы.
Я снова тяжело дышала. Тело горело.
Дрожа от желания, я свернулась калачиком и снова посмотрела в зелёно-голубые огоньки глаз химеры.
Раввер спал. А я… я хотела его так сильно, что готова была умолять об этом.
***
Тепло прижимавшегося ко мне тела соблазняло, напоминало о плотских радостях, тревожило, горячило кровь. В полудрёме я провёл рукой по закинутому на меня бедру, туго перетянутому подолом сорочки. Какой соблазн…
Мышцы наливались тяжестью, в висках усиливался стук сердцебиения. Наконец я открыл глаза: Лена, приоткрыв влажные губы, тяжело дышала во сне… Такая притягательная. Длинные ресницы вздрагивали. Я зажмурился. Моя рука уже скользила под сорочкой, стремилась пробраться ниже.
Перевязанная рука отозвалась тупой болью, но я облокотился на неё. Склонился к шее Лены, провёл языком по нежной коже, пульсирующей жилке. Прижался губами. Лена задрожала, нога скользнула по моей разгорячённой плоти, и я зажмурился от удовольствия.
Лена запустила пальцы в мои волосы, запрокидываясь на спину, утягивая меня за собой. Локоть стрельнул болью, но я уже облокотился на другой, прижался к Лене. Глядя на меня, она чувственно облизнула пересохшие губы. Я приник к ним, скользнул языком, и она пропустила его в рот, ответила на приглашение в сладострастную игру.
Мелкая дрожь стала сотрясать и меня, я крепче жался к Лене, сквозь тонкую сорочку ощущая её ответное желание, её жажду.
Я задыхался от чувств и мыслей: остановись, нельзя, проклятие, это сон, во сне можно, нельзя, сломаешься во сне — вживую будет сложнее сдержаться, нельзя, хочется, можно, нельзя-нельзя-нельзя.
Прижавшись лбом ко лбу Лены, я зажмурился. Чувствовал, как она тянется ко мне, выгибается.
— Возьми меня, — сипло прошептала она.
Эта мольба казалась настолько несовместимой с Леной, что я открыл глаза.
Сон… Это всё сладкий сон брачных чар, сменивший ненавистные кошмары. Горячее тело подо мной — иллюзия. И сон оборвётся, не дав ощутить все грани удовольствия до конца, но так хотелось их испытать, насладиться хотя бы началом…
***
«Ну же, продолжай», — умоляла я. Раввер шумно вдохнул и прошептал:
— Ты сон или явь?
Меня словно холодной водой окатило: вряд ли такой вопрос задал бы Раввер из сна, значит… получается… Дыхание перехватило.
Выражение глаз Раввера изменилось, он перекатился на спину и, морщась, прижал повреждённую руку к груди.
Похоже, мы оба — явь.
Я обхватила себя руками. На потолке проступили сплетённые в порыве страсти фигуры, много фигур. Я зажмурилась. Разум был полон вторивших желанию тела образов.
Матрац промялся под садившимся Раввером. Прежде, чем он встал, я успела обхватить его за плечи, уткнулась в волосы, вдохнула исходивший от них запах дыма, опасности.
— Не уходи, — прошептала на ухо.
Раввер расслабился под моими руками, запрокинул голову. Не сговариваясь, мы заваливалились на постель, поворачиваясь лицом друг к другу. Смесь жажды близости и нежности сводила с ума. Я прижалась к Равверу. Он тоже меня хотел, и в этот раз поцелуй был подавляющим, почти агрессивным. Словно Раввер забыл о нашем ограничении.
Но я не отодвинулась, наоборот — прижалась теснее, опустила руку, лаская его, ловя судорожные выдохи и невольно им улыбаясь, что делало поцелуй неловким, но более живым.
И я позволила себе не думать ни о чём, просто получать удовольствие, ведь для этого не обязательно сводить всё к подтверждению брака…
***
Я выскочил на улицу. Было уже светло. Сбегая по крыльцу к карете, я застёгивал фрак.
Час! Даже подумать не мог, что спокойно проспал целый час. А в Ленином подземелье без окон совершенно этого не заметил, ещё и нежился с ней, думая, что задремал на пару минут, а теперь…
Из земли всплыла рука Ксала с папкой, я подхватил запакованные в кожу листы и прыгнул в карету. Ящеры резво тронулись.
Растрёпанные ветром волосы лезли в глаза, я приглаживал их, папка прыгала на коленях.
Шлёп! Свалилась на пол, выпуская ворох бумаг и пухлый большой конверт.
Да что такое? Наклонившись, я приложился лбом о противоположное сидение. Зажав ушиб ладонью, так и застыл.
Что со мной?
Я же наконец-то поспал. И получил удовольствие без закрепления брачных уз. И чувствую себя на редкость хорошо в сравнении с недавним состоянием. В столице тоже пока спокойно. Убийцу Какики осталось только поймать, вряд ли он сможет уничтожить ещё один род.
Так почему внутри всё дрожало от тревоги?
Вздохнув, я поднял большое тяжёлое письмо, из-за доставки которого узнал, сколько на самом деле времени, и покинул тёплые объятия Лены.
Рассмотрел туго набитый конверт со всех сторон. Магии в нём не было, но мне впервые писал объявленный в государственный розыск преступник, поэтому от письма я невольно ждал подвоха.
Сломав печать с родовым символом длоров, на который этот ублюдок из простолюдинов не имел никакого права, я вытащил тонкие исписанные листы бумаги и фотографии документов.
Мимолётного взгляда хватило понять — это всё доказательства махинаций Эрджинбрасских с выделенными на армию средствами. Сердце часто заколотилось: доказательства, без которых борьба с проворовавшимся родом почти невозможна. Теперь длоров, во многом ответственных за поражение в Черундии и смерти солдат, оказавшихся без должной огневой и продовольственной поддержки, без надёжного тыла, можно будет призвать к ответственности, пусть и не публично.
Настоящее сокровище… если данные подтвердятся.
Среди бесценных документов было адресованное мне письмо.
Предвкушая выкорчёвывание Эрджинбрасских из военного министерства, я рассеянно развернул лист и пробежался взглядом по первым строкам. Почти сразу всё внимание сосредоточилось на аккуратных убористых буквах:
«Раввер, может, ты и лучший среди длоров, но я тебя ненавижу.
Ненавижу за вечное бездействие и потакание остальным длорам. Ты же видишь, что они творят, знаешь, но отворачиваешься, закрываешь глаза из-за глупого понятия чести.
Ты знаешь, что простые люди умирают от голода, знаешь, что на Тёмной улице длорам и богатым уродам продают детей, но бездействуешь, потому что твои дружки, те, с кем ты попиваешь в клубах, развлекаются там, и ты не хочешь лишних проблем.
Я представляю, как ты оправдываешься перед собой, что эти маленькие жертвы приносятся ради других благих дел, намного больших благих дел. И ведь по сути ты прав: будь ты совсем нетерпимым, тебя попытались бы сожрать, а ты действительно честно выполняешь достающуюся тебе работу, не воруешь и поглядываешь, чтобы другие не воровали. Но это не отменяет тех жертв, которыми выложен твой путь во власти.
Тех детей, что ты не защитил.
Тех людей, что лишились всего или погибли из-за того, что тебе было не с руки тягаться с очередным министерским длором.
Ты о них знаешь.
Можешь ли ты спать спокойно по ночам, понимая, что позволил остаться у руля тем, кто ведёт страну и народ в Бездну?
Эти преступники, настоящие, без обиняков и эвфемизмов, рядом с тобой. Ты здороваешься с ними, обедаешь с ними, ведёшь дела, закрываешь глаза, когда им надо. Многих ты мог бы достать магией. Иссушить их жизнь так незаметно, что никто не подкопается. Но ты бездействуешь.
Шесть лет ты терпишь в своих заместителях Теталарда. Представляешь ли ты, сколько он за это время казённых денег спустил на карточные долги? Да того, что он своровал или получил откатами хватило бы выстроить квартал для бедных, с проектом которого вы с императором носитесь четыре года и никак не можете выделить на него средства.
Ты ведь знаешь, что глава полиции Хобл Нерландийский за умеренную плату закрывает глаза на сбитых длорами людей, на изнасилования служанок и прерывания беременности. И это почтенный отец семейства, трепетно относящийся к собственной дочери.
Ты ведь знаешь, что военный министр Алвер позволяет воровать с госзаказов для армии и получает за это процент. Ни одна махинация в его вотчине не проходит без его попустительства. Ты ведь знаешь, знаешь! Но предпочитаешь не видеть, не слышать, не запоминать.
Это очень удобно — просто не интересоваться, отвернуться, уйти с их встреч пораньше, чтобы не услышать чего лишнего.
А ведь тебе доносят на них и других высокопоставленных длоров. Регулярно доносят. Но ты вмешиваешься только в очень серьёзные дела, а по мелочи воровать, получается, можно. Эти мелочи складываются в одно огромное большое воровство, но для тебя этого как будто нет, да? Делаешь вид, что понемногу — это всё равно, что не воровать.