Не задумываясь, мальчик сделал, как его учили, и, словно подбитый самолет, обрушился с потолка на диван, прогнув пружины почти до пола. К счастью, диван смягчил удар, и Фома ухитрился не свернуть шею.
– Не надо было сводить пальцы так резко, тогда и опустился бы плавнее, – назидательно сказал Флюк. – Согласись, что липучка – единственное в мире доброе оружие. Она куда гуманнее любых бомб, танков и пулеметов... Те убивают людей или калечат, а липучка оставляет всех в живых.
– Да уж, если только не упадешь с потолка... – проворчал Соболев.
Пришелец отмахнулся от него тонкой ручкой:
– Ладно, дылда, на сегодня тренировка окончена! Липучку оставь себе, у меня еще есть! Можешь считать ее подарком к твоему дню рождения!
Обрадовавшись такой ценности, которая в его глазах стоила больше любой редкой монеты, Фома спрятал шарик в спичечный коробок, решив никогда не расставаться с липучкой. Мало ли какие в жизни могут быть ситуации. Например, нападут на тебя хулиганы, а ты незаметно достанешь шарик и скрестишь пальцы – и вот они уже в мусорном баке или на крыле пролетающего над городом самолета.
Тем временем инопланетянин забрался на стол и направился к лампе зарядиться энергией.
– Можно было сунуть пальцы в розетку, но ведь я не обжора! – ворчал он, поворачиваясь к лампочке то одним, то другим боком. Одновременно его кожа меняла цвет, становясь из оранжевой красной.
Внезапно в коридоре послышалось негромкое шарканье. Мальчик сразу узнал эти шаги.
– Прячься! Это моя сестра Людка! – шепнул он, и космический пришелец быстро нырнул в ящик стола.
В комнату заглянуло круглое, плутоватое лицо старшей сестры, которая держала в руке бутерброд с вареньем. Люде было пятнадцать лет, на щеках у нее алели прыщи от чрезмерного пристрастия к сладостям, а в правом ухе с утра и до вечера был наушник плеера, который Фома иногда называл «слуховым аппаратом». Левым же ухом, как локатором, сестра улавливала все, что происходило в квартире.
Когда ее брат был младше и еще не научился читать, он почему-то решил, что полное имя от имени «Людка» не «Людмила», как все утверждали, а «Людоедка». Тогда ее имя звучало бы как «Людоедка Ивановна Соболева».
Так он ее и дразнил – «Людоедка Ивановна», впрочем, и она не оставалась в долгу и называла его «Фома Фомич Козявкин».
– С кем ты тут болтал, Козявкин? – спросила вошедшая сестрица, облизывая сладкие от варенья губы.
– Тебе померещилось, Людоедка! – стал отрицать Фома. Он был уверен, что Людка не могла слышать голоса Флюка, потому что инопланетянин общался с ним мысленно.
– Вот и врешь: ты сюсюкал со своими монетками! Они еще не заржавели? – засмеялась сестра. – Я вот что решила: давно пора поменять их на нормальные деньги и потратить на что-нибудь нужное. Как-нибудь, когда тебя не будет дома, я так и сделаю. Как думаешь, Фома Фомич, на турпоездку в Париж хватит?
Людка не отличалась особым чувством юмора и каждый день повторяла одну и ту же шутку. Когда же брат начинал возмущаться, она хохотала и делала вид, что собирается отобрать у него монеты. Фома знал, что на самом деле Людка не притронется к его коллекции, но всякий раз поддавался на провокацию и выходил из себя.
Вот и теперь он сжал губы и отвернулся к окну, пытаясь сдержаться. «Спокойствие! Сейчас она поболтается и уйдет!» – повторял он про себя, но сестра оставалась в комнате и продолжала дразнить его:
– Может, их в металлолом сдать, твои хорошенькие монетки, а, Козявкин? Или просверлим в них дырочки и сделаем монисто? Или, знаешь, давай их кому-нибудь подарим? Например, мне, твоей любимой сестре? Ну как?
Она изводила Фому уже несколько лет подряд. «Если бы я был старше ее, она бы меня уважала. Старших братьев всегда уважают, а с младшими никто не считается», – с горечью размышлял иногда Соболев.
Терпение мальчика было на пределе, и, когда Людка предложила прокрутить монеты в стиральной машине, ссыпать их в старый носок и вывесить на балконе сушиться, брат не выдержал.
– Долго ты будешь здесь торчать? – громко спросил он.
– Сколько захочу – столько и буду! Понял, Козявкин? Хоть целый день! – и сестра показала ему язык.
– Бедная Людоедка! Значит, опять никто на свидание не пригласил? Варенья надо меньше есть, может, тогда и прыщи пройдут! – поддел ее Фома. Он знал больное место сестры и порой, когда она слишком его допекала, использовал это верное средство, хотя и понимал, что это не совсем благородно.
– Прыщи! За своими следи! Ах ты, сопляк! – Людка вспыхнула, швырнула в брата недоеденным бутербродом и стала в гневе сбрасывать с его стола тетради и каталоги монет. Среди прочих вещей на полу оказался и спичечный коробок. Сестра увидела его и торжествующе закричала:
– Ага, Козявкин, спички зажигаешь! Пожар хочешь устроить? Я все родителям расскажу! Мам, а Фома курит!
Это было откровенной ложью, потому что мальчик не курил, если забыть о единственной сигарете, которой он баловался когда-то в третьем классе вместе с другими ребятами, и потом долго кашлял.
Увидев, что Людка собирается поднять спичечный коробок, Соболев вспомнил о подарке Флюка – липучке, и испугался, что она потеряется. Он бросился, чтобы первым схватить коробок, но Людка истолковала это иначе. Она решила, что брат хочет скрыть вещественные доказательства того, что курит. Она оттолкнула его, сцапала коробок и собралась уже его открыть, чтобы высыпать на ладонь спички и мчаться к маме.
Но прежде, чем она это сделала, Фома быстро ткнул пальцем в потолок. Тотчас липучка вместе с коробком вырвалась из рук Людки и приклеилась к побелке, а через мгновение к потолку взмыла и старшая сестра, на которую брат, не удержавшись, показал скрещенными пальцами.
– Остынь, Людоедка! – сказал он.
Оказавшись на потолке, Людка в панике схватилась за люстру и громко завопила. Сообразив, что вот-вот к ним прибегут родители, Фома свел большой и указательный пальцы, и сестра плавно опустилась на пол, держа в руках плафон от люстры, который не успела выпустить.
Дверь едва не сорвалась с петель, когда в комнату влетел заспанный папа, державший в руке гантель, а за ним – мама в ночной рубашке. Убедившись, что дети живы-здоровы и никто на них не нападает, родители облегченно вздохнули.
– Что стряслось? Ты вопила, будто тебя режут. А это откуда? – папа с недоумением уставился на плафон в руках у Людки.
– Я висела на потолке и свалилась! – выпалила та и вновь взвизгнула, вспоминая о том, что было.
– На потолке? А как ты там оказалась? – растерянно спросила мама.
– Он меня забросил! Этот Козявкин! – Людка ткнула пальцем в брата. – Я хотела отобрать у него спички и – прилипла!
Папа осторожно забрал у нее плафон и вместе с мамой посмотрел на Фому, ожидая его объяснений. Но мальчик с самым невинным видом развел руками.
– Понятия не имею, о чем она говорит. Вцепилась зачем-то в люстру и оторвала плафон.
– Он все врет! Скажи, скажи правду! – вопила Людка. Она хотела броситься на брата, но мама обняла ее за плечи.
– Переходный возраст, нервы... Это ничего, это бывает... Пойдем, дочка, выпьешь валерьянки и ляжешь спать! Скоро у тебя экзамены за девятый класс – вот ты и переволновалась, – сказала она.
В дверях сестра обернулась и показала Фоме кулак.
– Ты у меня еще схлопочешь, Козявкин! – пригрозила она.
Глава 3ВРАНТ
1
Когда комната опустела, мальчик приоткрыл ящик стола и увидел, что Флюк, надутый, как сто индюков, сидит на коробке с монетами.
– Ну, как я ее? Видел, как она прилипла? – хвастаясь, спросил он.
– Прилипла-то она моментально... Но учти, если ты еще раз используешь мой подарок так глупо, я его отберу! – строго сказал инопланетянин.
– Что я такого сделал? Почему?
– Потому что потому оканчивается на «у»! Подумаешь, сестру к потолку приклеил! Браво, дылда! Иди купи себе Орден Славы! – презрительно фыркнул Флюк.
– Но она сама виновата! Дразнила меня и схватила коробок... – растерялся Фома.
– Запомни правило номер семь Галактического кодекса поведения: «Умный уступает первым!», и правило сороковое – «Женщина всегда права, даже если она не права!» Только что ты повел себя как самый презренный врант! – назидательно произнес инопланетянин.
Мальчик хотел спросить, кто такой врант, но не решился. Фома и сам понимал, что у него рыльце в пуху. Не напомни он Людке о варенье и прыщах, ей надоело бы его дразнить и она бы ушла. А так он поступил втройне скверно: вначале задел ее больное место, затем использовал против сестры липучку, и в довершение всего наврал родителям, выставив Людку чуть ли не чокнутой.
Вскоре инопланетянин перестал сердиться: остывал он так же быстро, как выходил из себя.
– Сделаем так, ты дашь сестре успокоиться, а вечером помиришься с ней и подаришь ей, скажем, цветы, – заявил он.
– Цветы? Сестре? – поразился Фома.
– Ты что, оглох сразу на оба уха? Именно цветы! И именно сестре! Если будешь спорить, отдай мою липучку!
Мальчик поправил на носу очки и вздохнул, подсчитывая, сколько у него останется, если он часть своих карманных денег потратит на цветы.
– Ладно, куплю цветы и извинюсь! – решился он.
Гневно наморщенный лоб Флюка разгладился:
– Отлично! Раз ты все понял, пойдем развлекаться! Не сидеть же целый день дома, глазея в этот радиоактивный ящик, в котором мелькают дурацкие картинки! – инопланетянин презрительно кивнул на телевизор.
– А что тогда будем делать? – спросил Фома.
– Как что? Прошвырнемся по округе! Тебя ведь отпускают одного?
– Э-э... Да, отпускают, – ответил мальчик, чувствуя, что сегодня он вконец заврался.
На самом деле мама каждый раз, когда он шел на улицу, предупреждала: «Не уходи со двора!», а потом то и дело выглядывала в окно, но сейчас Фома постыдился в этом признаться. Возможно, инопланетянин, читавший его мысли, догадался, что он говорит неправду, но не подал виду.