И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..
Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.
— Куда ты?! Куда ты?! — кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.
Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.
Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.
— Мадлен! Не смей! — схватил он ее за руку. — Мадам Жозетт запретила!..
Мадлен сердито вырвала руку:
— Если боишься, можешь не ходить!
Зажегся зеленый свет, и она быстро пошла через дорогу. Теперь Эдмон не отставал от нее. Он шагал рядом, и на его совсем еще ребячьем лице появилось выражение страха. Он понимал, что не смеет ходить на собрание коммунистов, что отец выдаст ему за это сполна, но не останавливался, а только все время повторял:
— Мадлен! Мы должны вернуться!..
Но Мадлен упрямо шла вперед.
— Нас же туда не пустят!.. — крикнул он наконец. — И потом там могут стрелять!.. Помнишь, как в прошлом месяце!..
Мадлен молчала. Ее губы были крепко сжаты. Она словно не слышала того, что говорил Эдмон. Когда он снова схватил ее за руку, она в негодовании обернулась:
— А твой папа фашист! — крикнула она прямо ему в лицо.
Сжав кулаки, Эдмон бросился на нее.
— Не лги!.. Не лги!.. Он за де Голля!..
Мадлен увернулась от удара, отбежала в сторону и остановилась на краю тротуара, маленькая, тоненькая, но властная; такую не ударишь.
— Подними плакат! — строго сказала она Эдмону. Он повиновался. — Теперь мы уже близко. Можно не торопиться.
Они опять медленно пошли рядом. И снова время от времени монеты, звякая, ударялись о дно кружки.
Чем ближе они подходили к дому, в котором должно было проходить собрание коммунистов, тем оживленнее становилась улица. Люди шли сюда со всех сторон. Коммунисты ничем внешне не выделялись в толпе парижан. Их присутствие сказывалось иначе. Все больше и больше добрых рук протягивалось к кружке…
— Дядя Морис!..
Мадлен увидела Шантелье, когда он выходил из машины. Около дома, где должно было состояться собрание, машины стояли так густо, что Шантелье не смог поставить свою. В поисках места он заехал на соседнюю улицу. Увидев Мадлен и Эдмона, он улыбнулся.
— Ну как, много собрали, ребята? — спросил он.
— Почти целую кружку! — с гордостью сказал Эдмон.
— Отлично!.. Надеюсь, найдется местечко и для моих франков!..
Мадлен ни о чем не спросила Шантелье. Она только посмотрела на него пристально и вопросительно. И он сразу понял.
— Надеюсь, все будет хорошо! — тихо сказал он, запер на ключ машину и медленно, сгорбившись, пошел к дому.
Мадлен посмотрела ему вслед. «Неужели он все-таки выступит? — подумала она. — А как же Жак! Бедный Жак!..»
— Почему они его так боятся, Эдмон? — спросила она.
— Кого?.. — не понял Эдмон.
— Дядю Мориса…
Эдмон усмехнулся.
— Папа говорит, что этот Шантелье много о себе воображает!.. И вовсе никто его не боится!..
— Зачем же тогда ультра украли Жака?..
— Ты просто дура! — сказал Эдмон. — Ультра никого не боятся… Все боятся их!..
— Зачем же они украли Жака? — упрямо повторила Мадлен.
— Наверно, затем, чтобы Шантелье перестал совать нос в их дела!.. Так думает папа.
Они подошли к большому, ярко освещенному дому. Около входа стояли дежурные. Входившие предъявляли им свои партийные билеты.
Мадлен остановилась, но Эдмон заторопил ее.
— Пойдем домой, Мадлен!.. Уже поздно!..
Мимо них прошли двое. Доставая на ходу из внутреннего кармана пиджака партийный билет, высокий, худощавый человек сказал низенькому толстяку с большим покатым лбом:
— Я уверен, что Шантелье выступит!.. Вот увидишь, будет по-моему!..
Толстяк пожал плечами и что-то ответил, но Мадлен не услышала его ответа.
Мимо проехали черные закрытые машины, за углом они остановились. Распахнулись задние дверцы, и на мостовую выскочили полицейские. Разделившись на группы, они встали по углам улиц, прилегающих к тому зданию, куда стекались люди. Несколько полицейских остановились на другой стороне улицы, против входа в здание.
Они не вмешивались в происходящее, но само их присутствие настораживало, вселяло тревогу.
Очевидно, собрание уже началось. В здание теперь почти никто не входил. Дежурные переглядывались с полицейскими. Казалось, между двумя враждующими лагерями установилось молчаливое перемирие.
Вдруг к подъезду подъехало такси, несколько опоздавших выскочили из машины и устремились к дверям. В тот же момент Мадлен увидела за рулем отца.
— Папа! — крикнула она и бросилась к машине.
Густав резко затормозил.
— Ты что тут делаешь, Мартышка?!. — удивленно спросил он, но, увидев в ее руках кружку, все понял. — Садись быстрей в машину! И ты, Эдмон, тоже!.. Я вас подвезу!..
Мадлен протянула ему кружку.
— Положи! — сказала она.
— Как? Попрошайничать у отца? — усмехнулся Густав, вытащил несколько мелких монет и опустил в кружку.
— Добавь еще за бабушку!
— Ну и хитра! — Густав покачал головой и бросил еще одну монету.
Мадлен любила сидеть в машине рядом с отцом. Ей казалось, что он словно срастается с машиной, ловко объезжает тяжелые фургоны, находит промежутки среди потоков идущих впереди машин, врезается в них и через несколько мгновений опережает всех. И опять новый маневр, снова гонка, стремительное, непрерывное движение вперед!
Мимо проносились яркие пятна электрических реклам. Вот они приближались, нарастали, придвигались почти вплотную, потом исчезали. А впереди возникал их новый каскад…
— Знаешь, Мадлен, у меня неприятности! — вдруг сказал отец. — Завтра начинается забастовка!..
— Опять будут бастовать шоферы? — подал голос Эдмон.
— Да, шоферы такси!.. Требуют прибавки жалования!..
— Но ведь это же ваша собственная машина!
Густав ничего не ответил, а Мадлен про себя усмехнулась. Эти же слова сегодня будет без конца повторять бабушка: «Густав — это твоя машина, твой заработок, ты не шофер, а хозяин!» — «Да, машина моя, но как шофер я тоже должен требовать прибавки!» — терпеливо ответит ей отец. «У кого?!» — закричит бабушка. — «У хозяина!» — «А кто хозяин?» — «Я хозяин!» — «Значит, у самого себя?!.» — «У самого себя…» — «Густав, вы сумасшедший!..» — скажет бабушка и уйдет в свою комнату.
Она никак не может понять то, что Мадлен уже давно поняла. Отец не хочет ссориться с шоферами. Если он станет работать в день забастовки, его будут презирать!..
Машина остановилась возле бара. Быстро простившись, Эдмон исчез в дверях, оставив в машине свой плакат.
— Надо куда-нибудь завезти кружку? — спросил Густав.
— Завтра утром мадам Элен соберет их и отнесет в мэрию…
Около ворот дома Мадлен увидела бабушку. Она разговаривала с мадам Дюбуа.
— Письмо из России!.. Нам ответили! — крикнула она, когда они вышли из машины, и взмахнула конвертом. — Подумайте, Густав, мой дом уцелел!..
В то же мгновение Мадлен выхватила письмо из ее рук. Конверт был вскрыт. «Дорогие французские ребята!..» — прочла она первую строчку письма.
Дорогие французские ребята!.. Это она, Мадлен и ее товарищ Жак… Как бы обрадовался сейчас Жак, если бы он был здесь…
Глава четвертая
Видно, девочка или мальчик из Одессы, который писал это письмо, очень старался. Он, наверно, несколько раз переписывал и исправлял его — в письме не было ни одной помарки, оно было разборчиво до каждой буковки. И составлял он письмо, наверно, не один, его подписали трое ребят: Алеша, Толя и Света.
Они посылали Мадлен и Жаку привет и сообщали, что дом, в котором они живут, пострадал в годы войны, но теперь уже восстановлен.
В письме ребята немножко рассказывали и о себе. Толя — любит музыку, а Алеша мечтает стать математиком; Светлана собирается, как и ее мать, быть ткачихой.
А кем же хочет стать Мадлен?.. Она как-то еще не думала об этом…
Мадлен старалась представить себе этих ребят. Интересно, почему они так быстро и охотно отозвались на письмо?.. Неужели действительно им очень хочется знать, как живут они, Мадлен и Жак?!.
Бабушка в этот вечер была необыкновенно оживлена. Она без конца советовалась с Густавом, не поехать ли ей теперь самой в Россию. Впервые за долгие годы она вытащила из шкатулки документы и, водрузив на нос очки, долго их перечитывала.
Захваченная своими переживаниями, она не обратила внимания на сообщение в газетах, которое заставило тысячи людей не только во Франции, но и в других странах с уважением произносить имя коммуниста Мориса Шантелье. Несмотря на угрозы убить его сына, он выступил в защиту бастующих шахтеров.
Ив прочитал Мадлен все, что об этом писали вечерние газеты. Одни из них утверждали, что похитители выполнят свою угрозу, другие обвиняли полицию в бездействии…
На другой день в школе мадам Жозетт при всем классе поблагодарила Мадлен и Эдмона за то, что они накануне хорошо поработали. На перемене Эдмон подошел к Мадлен и хлопнул ее по плечу, как мальчишку.
— А отец так ничего и не узнал!.. — хитро улыбаясь, сказал он. — «Где был?» — спрашивает. Говорю: «В кино!..» Ну, он и отвязался!..
Прежде чем принести в школу письмо из Одессы, Мадлен посоветовалась со старым Ивом. Кто знает, как учителя отнесутся к тому, что их ученица переписывается с Советским Союзом!
— Конечно, стоит показать письмо кому-нибудь из учителей! — сказал Ив. — Но только тому, кому ты больше всего доверяешь… Может быть, они захотят о нем рассказать ребятам в школе.