Югославские воинские части, сформированные при участии СССР, и советская военно-техническая помощь Народно-освободительной армии Югославии (1943–1945)
«Звезды не нужны!»: особенности формирования югославских частей в СССР
В ходе Сталинградской битвы, зимой 1942/43 г., в советский плен попали более 700 военнослужащих 369-го усиленного хорватского пехотного полка (так называемого «Хорватского легиона»), воевавшего в рядах вермахта[1290] (изначально численность полка составляла 3895 человек[1291], однако к январю 1943 г. его ряды сильно поредели). В плен попал в том числе подполковник М. Месич – командир артиллерийского дивизиона, который в январе 1943 г., перед сдачей в плен, принял командование всем полком[1292]. В июне того же года Месич был переведен в офицерский лагерь в Суздале, а затем – в Красногорске. В этих лагерях уже находились военнопленные хорваты из итальянской и венгерской армий, а также словенцы из вермахта[1293].
Инициаторами формирования воинской части в СССР следует считать посла Югославии С. Симича, который направил несколько обращений в советский Наркомат иностранных дел, «зондируя почву о возможности сформировать югославскую воинскую часть из числа военнопленных, содержащихся в лагерях на территории СССР», югославских коммунистов-политэмигрантов, находившихся в СССР[1294]. Летом 1943 г. несколько сот пленных обратились к советскому правительству с просьбой направить их в созданную в СССР чехословацкую воинскую часть[1295], а некоторые из них в беседах с советскими представителями просили направить их в Красную армию[1296].
Уполномоченный советского правительства по иностранным формированиям Г.С. Жуков в своей докладной записке, направленной на имя Л.П. Берии 5 октября 1943 г., предлагал «спросить предварительно у чехов, желают ли они включить югославов в свою бригаду», и даже полагал, «что они возражать против этого не будут» (показательно, что посол Чехословакии в СССР З. Фирлингер из общения с С. Симичем был в курсе идеи о формировании югославской воинской части)[1297].
В октябре 1943 г. по указанию Г.М. Маленкова для бесед с югославскими военнопленными «в связи с поданным ими заявлением о вступлении в чехословацкую бригаду» в Красногорский лагерь был направлен Уполномоченный Ставки по иностранным военным формированиям Г.С. Жуков. Прежде всего он выяснил, что заявление о вступлении именно в чехословацкую бригаду пленные подали только потому, что «не надеялись на благоприятное разрешение их ходатайства о сформировании отдельной югославской части»[1298].
Сделанные Г.С. Жуковым выводы были положительными. 17 октября 1943 г. он сообщил Г.М. Маленкову, что он и его помощники опросили 196 югославов, которые единодушно заявили «о своем желании бороться с немцами и готовности поддерживать борьбу народно-освободительной армии». Жуков отметил, что, «по данным НКВД СССР, настроение югославов хорошее»[1299]. Закономерно, что у советского руководства могли вызывать опасение этнические противоречия среди югославов, поэтому Жуков подчеркнул, что в лагере военнопленных «розни между сербами и хорватами не отмечается» (об этом говорили данные НКВД и подтвердили при в беседах «сами сербы и хорваты»). Кроме того, югославские офицеры, как хорваты, так и сербы (21 человек), единодушно заявили, «что они хотели бы, чтобы этой частью командовал подполковник Месич». Жуков, очевидно, полагал это возможным не только по причине того, что пленные «в подавляющем большинстве характеризовали Месич[а] как храброго и волевого офицера», но и потому, что «агентурным путем и беседами… установлено, что Месич настроен против немцев и будет воевать против них»[1300].
Г.С. Жуков инициировал подачу югославскими военнопленными заявления, адресованного советскому правительству, о создании отдельной югославской воинской части («своего югославского отряда»), которое подписали 347 человек. Жуков сообщил Г.М. Маленкову о целесообразности удовлетворить это ходатайство, а Л.П. Берии – что считал бы целесообразным сформировать отдельный югославский батальон, поручив НКИД дать согласие С. Симичу на удовлетворение его просьбы о югославских формированиях[1301]. Таким образом, еще одним формальным базисом, кроме собственно заявления военнопленных, считалось обращение посла Симича, хотя, очевидно, их следует рассматривать как его личную инициативу, а не волеизъявление югославского эмигрантского правительства.
Власти СССР решили, что на территории страны имеется достаточное число югославов, пригодных с политической и психологической точки зрения для вступления в создаваемую воинскую часть[1302]. В октябре 1943 г. в лагерях военнопленных находились 1019 югославов, из них – 375 хорватов, 241 серб, 120 словенцев и 283 человека «неучтенной национальности». Г.С. Жуков сообщал, что «большинство их было насильственно мобилизовано немцами, венграми, итальянцами и румынами, как в части, так и в строительные организации». Кроме того, на территории СССР было учтено до 500 бывших югославских граждан – в основном политэмигрантов[1303].
Однако с политико-правовой точки зрения решение вопроса о создании югославской воинской части осложнялось не только тем, что Югославия была ликвидирована как государство, но и отсутствием единства среди ее антинацистских сил: параллельно действовали королевское правительство в изгнании, на территории страны представленное четническим движением Д. Михайловича (Югославское войско в Отечестве, ЮВвО)[1304], и партизанские отряды (позднее – Народно-освободительная армия Югославии, НОАЮ) под командованием коммуниста И.Б. Тито. К концу октября 1941 г. во взаимоотношениях этих сил усилился разлад. Кроме того, резко осложнились отношения между народами Югославии (в первую очередь из-за антисербской политики властей «Независимого государства Хорватии»). Пожалуй, из всех стран Европы в годы Второй мировой войны ситуация в Югославии была самой многомерной и запутанной. Российско-сербский историк А.Ю. Тимофеев цитирует слова очевидца и участника югославских событий того времени: «В одно и то же время, на одной, такой маленькой территории, одни и те же люди имели столько разных, совсем противоположных мнений, политик и линий поведения»[1305].
Одним из главных препятствий было то, что для создания югославской воинской части в СССР отсутствовала юридическая основа. Дипломатические отношения между двумя странами были установлены только в июне 1940 г. Советско-югославский договор о дружбе и ненападении, заключенный 5 апреля 1941 г. (за один день до нападения на Югославию гитлеровской Германии), не содержал положений о взаимной военной помощи. После поражения и ликвидации Югославского государства СССР в одностороннем порядке «приостановил» дипломатические отношения с правительством этой страны, а затем, в июле 1941 г., их восстановил и пытался сблизиться с эмигрантским правительством и повстанческими силами Д. Михайловича[1306] (в этот период советская пропаганда давала четническому движению положительную оценку, рассматривая четников как искренних партизан, борцов с нацизмом[1307]; не выступала с критикой четников и радиостанция «Свободная Югославия», находившаяся под контролем Исполкома Коминтерна и вещавшая из Тбилиси на южнославянских языках[1308]).
К весне 1942 г. идея о заключении между СССР и эмигрантским правительством Югославии нового договора была близка к воплощению в жизнь. Формально с таким предложением первой выступила югославская сторона, стремившаяся таким образом «обуздать коммунистических партизан». СССР также был заинтересован в подписании договора. Однако, как выяснилось в ходе визита В.М. Молотова в Великобританию летом 1942 г., на пути советско-югославской договоренности было серьезное препятствие – нежелание Лондона, чтобы такой договор был подписан (ситуация, схожая со сложившейся в этот период в советско-чехословацких отношениях). Хотя В.М. Молотов попытался убедить британского министра иностранных дел А. Идена, что речь идет о совершенно особом случае – продолжении договора, который уже был подписан до войны, – в итоге югославское эмигрантское правительство отказалось от этой инициативы, и новый договор заключен не был[1309].
Сотрудничества между советским и югославским правительствами не получилось и по вопросу создания на территории СССР югославской воинской части. Когда Советский Союз обратился к эмигрантскому правительству с таким предложением, то получил отказ, мотивированный тем, что военнопленные югославы нарушили присягу и поступили на службу к немцам[1310]. Эмигрантское правительство не только отказалось участвовать в создании югославских воинских частей в СССР, но и препятствовало реализации подобных инициатив[1311]. Еще в 1942 г. военный атташе Югославии в Москве подполковник М. Лозич выдвинул идею о формировании югославской авиаэскадрильи в сотрудничестве с СССР[1312], однако эта идея эмигрантским правительством поддержана не была[1313]. Было отвергнуто и предложение С. Симича о создании в Советском Союзе югославской воинской части[1314].
Причиной такого отношения было не только британское влияние на эмигрантское правительство, но и в целом негативное отношение к СССР со стороны югославских политических деятелей, включая ведущих дипломатов[1315].
В итоге решение создать югославскую воинскую часть было принято руководством СССР по собственному усмотрению, с использованием в качестве юридического основания лишь «ходатайства военнопленных германской, итальянской и венгерской армий югославских национальностей»[1316], без каких-либо договоренностей с эмигрантским правительством Югославии и в независимости от его мнения[1317].
Хорватский историк М. Пойич считает, что к значимости заявления военнопленных о создании югославской воинской части «надо относиться достаточно осторожно», так как формирование иностранных войск и так уже «являлось направлением политики СССР»[1318]. На наш взгляд, волеизъявление пленных, наоборот, было критически важным как формальная основа для принятия соответствующего решения советским руководством.
Постановлением ГКО от 17 ноября 1943 г. было приказано сформировать отдельный югославский пехотный батальон общей численностью 1200 человек (изначально предполагалось даже до 1500 человек), о чем 24 ноября Г.С. Жуков сообщил М. Месичу[1319].
Цели советского правительства в отношении создания югославской воинской части были в первую очередь политическими – показать единство СССР и антигитлеровских сил Югославии, которое «стало серьезным военным и политическим фактором»[1320]. В лице этого формирования Советский Союз также получал собственный военно-политический инструмент «в югославской игре», который мог сыграть свою роль и в решении послевоенной судьбы Югославии. В 1943 г. эта судьба оставалась неясной, в том числе были туманны и перспективы прокоммунистического народно-освободительного движения И.Б. Тито. Хотя уже осенью 1942 г. власти СССР признали, что они смогли установить контакт с югославскими партизанами, однако оперативная и регулярная информация о них в Москву не поступала[1321]. Глава советской военной миссии в Югославии Н.В. Корнеев вспоминал, что в 1943 г. имевшиеся в СССР сведения о национально-освободительной борьбе югославского народа были далеко не полными, в том числе даже «представители Югославии в Москве… мало знали о действительном положении дел в их стране»[1322].
Советский военный историк И.И. Шинкарев сделал вывод, что целью правительства СССР в создании югославских формирований было участие последних в боевых действиях против германских войск[1323]. На наш взгляд, эта цель не была основной, ввиду малой численности югославского батальона (впоследствии – бригады). Тем не менее она в планах СССР присутствовала и играла важную роль, ведь советское руководство рассматривало югославское народно-освободительное движение как «слабо организованную группу». Действительно, несмотря на то что уже в 1943 г. численность НОАЮ достигла 300 тыс. человек, ее боеспособность была низкой[1324]. По советским оценкам, к 1 июля 1944 г. более трети личного состава НОАЮ не имели оружия, у армии не было авиации, танков, зенитных, противотанковых средств борьбы, отсутствовала тяжелая и имелся недостаток горной артиллерии, а также было слабо налажено управление («верховный штаб руководит войсками больше политически, чем оперативно… Армия отлично умеет вести партизанскую войну, но слабо знает и применяет формы современного боя и операций… В армии нет достаточного количества обученных и подготовленных кадров генеральского и офицерского состава, а также специалистов различных родов войск»)[1325]. Даже после перелома во Второй мировой войне, летом 1944 г., для народно-освободительного движения в Югославии в целом складывалась тяжелая ситуация[1326]. В начале 1945 г., несмотря на поступавшую от СССР и западных союзников помощь, большинство соединений НОАЮ все еще имело вооружение устаревших образцов[1327]. Поэтому югославские формирования, созданные в СССР, должны были служить ядром и образцом для формирования послевоенной югославской армии (как и многие другие иностранные воинские части, сформированные на территории Советского Союза).
После создания 1-го югославского батальона отношение к этому начинанию со стороны эмигрантского правительства осталось прохладным. Однако его участие и не требовалось, так как, во-первых, решение о создании югославской воинской части было принято Советским Союзом самостоятельно и, кроме того, отношения между СССР и югославским эмигрантским правительством неуклонно ухудшались уже со второй половины 1942 г.[1328]
Во-вторых, на политической сцене появился новый актор. Решение о создании в СССР югославской воинской части совпало по времени с признанием Советским Союзом Национального комитета освобождения Югославии (НКОЮ), созданного в конце ноября 1943 г. под председательством И.Б. Тито, как «временного правительства» этой страны[1329].
Советский Союз всеми мерами способствовал укреплению авторитета НКОЮ, сыграв главную роль в обретении им международного признания[1330]. Ярким проявлением такой поддержки была официальная реакция СССР на просьбу И.Б. Тито, переданную в сентябре 1944 г., о вступлении Красной армии на территорию Югославии[1331]. Дело было изображено так, будто по данному поводу не Тито просил СССР, а советское командование «обратилось за разрешением» к НКОЮ и верховному командованию НОАЮ, а те согласились «удовлетворить просьбу» СССР. Эта версия имела целью оказать силам во главе с Тито, наряду с прямой военной помощью, политическую поддержку. Одновременно посылался сигнал западным союзникам, предостерегавший их от высадки в Югославии без согласия нового режима и тем более в противовес ему[1332], а также от попыток передать власть в Югославии эмигрантскому правительству И. Шубашича[1333].
В свою очередь, руководство НКОЮ и НОАЮ взяло курс на присоединение к «советскому лагерю»[1334], в том числе сыграв важную роль в процессе создания в СССР югославских воинских частей. 1-й югославский батальон получил признание со стороны НКОЮ в качестве самостоятельной воинской части НОАЮ[1335]. В феврале 1944 г. И.Б. Тито в своем приветствии в адрес батальона отметил, что тот будет «достойно представлять… Народно-освободительную армию Югославии на поле боя». Соратник Тито, председатель Антифашистского вече народного освобождения Югославии И. Рибар, в унисон призывал воинов батальона «держать высоко знамя… Народно-освободительной армии». Принадлежность батальона к НОАЮ отмечали в своих выступлениях и документах представители Всеславянского антифашистского комитета, в том числе его председатель А.С. Гундоров[1336].
Причина признания батальона со стороны И.Б. Тито является дискуссионным вопросом. Некоторые историки считают такое решение проявлением не только политического прагматизма Тито, с чем можно согласиться, но и его «антисербских настроений»[1337]. Видимо, подразумевается, что югославская воинская часть в СССР, набранная в основном из хорватов и словенцев, могла стать противовесом четникам Д. Михайловича (в основном сербам по национальности). Однако для такого вывода нет оснований, так как вплоть до приезда в СССР военной миссии НКОЮ в апреле 1944 г. титовское руководство имело слабое представление о личном составе 1-го югославского батальона. По воспоминаниям известного югославского политического деятеля М. Джи-ласа, в НКОЮ и НОАЮ «не могли представить себе, откуда в Советском Союзе могло взяться такое большое число югославов»[1338]. На наш взгляд, признав сформированную в СССР югославскую воинскую часть, Тито прежде всего просто согласился с решением, уже принятым руководством СССР. Возможно, у него имелся расчет на реальную военную помощь этого формирования (по крайней мере, до того, как он узнал о характеристиках его личного состава) – хорошо обученного и экипированного советскими властями. Тито и его соратники осознавали слабость НОАЮ (об этом, в частности, открыто говорил Джилас в Москве в апреле 1944 г.[1339]).
Тем не менее в статусе югославского батальона имелись противоречия. С одной стороны, командование батальона уже в декабре 1943 г. признало И.Б. Тито как Верховного главнокомандующего, а сам батальон – как «отдельную часть Югославской народно-освободительной армии, действующей на советско-германском фронте»[1340]. Такое признание нашло отражение и в присяге, которую батальон принял 12 марта 1944 г.[1341] Кроме того, М. Месич и Д. Георгиевич высказывали поддержку программе НКОЮ в части создания «новой, демократической и федеративной Югославии»[1342].
С другой стороны, командование батальона позиционировало себя как некую самостоятельную, отдельную от НОАЮ единицу. На разного рода публичных мероприятиях в первой половине 1944 г. руководство и офицеры батальона именовали И.Б. Тито «дорогим другом» (но не своим «командующим») и обещали «показать, что являются достойными товарищами (курсив наш. – Авт.) славных бойцов Народно-освободительной армии» (но не ее бойцами). В советских документах и публикациях также отдельно упоминались «НОАЮ и югославские военные формирования в СССР», а военнослужащие югославского батальона именовались «братьями» бойцов Народно-освободительной армии Югославии[1343]. Таким образом, положение созданной в СССР югославской воинской части было несколько обособлено от вооруженных сил Тито, что должно было позволить этому формированию сыграть роль военно-политического инструмента в руках советского руководства.
В те дни, когда было начато формирование 1-го югославского батальона, эмигрантское правительство Югославии попыталось наладить отношения с Советским Союзом. Очевидно, не в последнюю очередь это было реакцией на развернутое руководством СССР сотрудничество с НКОЮ. В декабре 1943 г. правительство обратилось к советскому руководству с запоздавшим предложением о военном союзе[1344] и заключении договора по образцу советско-чехословацкого договора 1943 г. Это предложение было правительством СССР отвергнуто. Официально признав НКОЮ, советское руководство, соответственно, заняло отрицательную позицию по отношению к югославскому эмигрантскому правительству[1345]. К тому же решение о создании в СССР югославской воинской части нанесло по эмигрантскому правительству ощутимый дипломатический удар[1346], так как было проигнорировано его отрицательное отношение к этому начинанию. В итоге взаимоотношения между Советским Союзом и эмигрантским правительством Югославии были заморожены, что сохранило правовой вакуум в сфере создания югославских воинских формирований в СССР[1347].
Попутно в негативную сторону изменилась и оценка в СССР четников как вооруженных сил эмигрантского правительства. Такая тенденция прослеживалась уже с середины 1942 г.[1348], а в заявлении о признании НКОЮ, обнародованном в декабре 1943 г., советское руководство открыто выразило свое отрицательное отношение к Д. Михайловичу[1349]. По указанию ВСАК, в обращении митинга славян-воинов, проведенного в феврале 1944 г., была признана желательной «критика в острой… форме» югославского эмигрантского правительства и Михайловича[1350].
Важной политической акцией, касавшейся югославской воинской части в СССР, стал разрыв отношений с эмигрантским правительством и «переход на сторону НКОЮ» посла С. Симича и военного атташе М. Лозича. 11 марта 1944 г. они опубликовали об этом открытое заявление в советской газете «Правда» (это выступление в прессе было санкционировано В.М. Молотовым[1351]). При этом Симич в качестве обоснования своего шага указал отклонение эмигрантским правительством всех его «предложений об организации югославской воинской части, которая бы боролась на советско-германском фронте против нашего общего врага». Лозич аналогичным образом заявил, что «„правительство“ Пурича[1352] не позволяет формировать новые югославские части… Все мои попытки добиться согласия на организацию такой части от эмигрантского „правительства“… отклонялись без всяких объяснений… Профашистское правительство Пурича… не хотело, чтобы югославы боролись с фашизмом плечо к плечу с братской непобедимой русской армией»[1353].
После этого С. Симич и М. Лозич оказались в несколько «подвешенном» положении и ощутили свою политическую уязвимость – причем, как им показалось, проявилось это именно в процессе формирования 1-го югославского батальона. 12 марта 1944 г. Лозич присутствовал в батальоне на принятии присяги. На следующий день Симич сообщил заведующему IV Европейским отделом НКИД В.А. Зорину, что в материалах советских СМИ о присяге в югославской воинской части «не было упомянуто о том, что на этой церемонии [был] и подполковник Лозич… Кроме того… его положение во время этого праздника… было крайне неудобным. Во время обеда, который был устроен после церемонии присяги, он сидел не среди всех представителей иностранных армий (там были представители чехов, французов), а среди младшего комсостава югославской части». Симич и Лозич решили, что это «происки» М. Месича. Через три дня Зорин сообщил Симичу, что «эти факты явились следствием какого-то недоразумения». Первый заместитель наркома иностранных дел А.Я. Вышинский «лично интересовался вопросом публикации газетных корреспонденций… и его информировали, что корреспонденты, бывшие на этом празднике, сообщили об отсутствии якобы и Симича, и Лозича на празднике. Только вследствие этой ошибки не была упомянута фамилия Лозича в корреспонденциях»[1354]. (В итоге Симич и Лозич смогли сохранить свой статус.)
Итак, формирование 1-го югославского батальона началось 20 ноября 1943 г. в Карасевских лагерях[1355] недалеко от Коломны. За два дня до этого Г.С. Жуков направил просьбу командующему войсками МВО П.А. Артемьеву о выделении оборудованного зимнего лагеря для размещения личного состава батальона, а также об обеспечении транспортом, медицинским обслуживанием и пр.[1356] Командиром батальона был назначен М. Месич, его заместителем – подполковник Э. Житник, начальником штаба – капитан М. Пришлин, начальником артиллерии – капитан М. Туличич (все – из числа военнопленных)[1357], заместителем командира по культурно-просветительской работе – капитан Д. Георгиевич (югославский коммунист-политэмигрант, проживавший в СССР)[1358]. Согласно директиве штаба Московского военного округа от 28 ноября 1943 г., батальон было предписано зачислить на все виды положенного довольствия[1359].
В своем заявлении, составленном в октябре 1943 г., югославские военнопленные предложили советскому правительству «собрать всех югославян, которые в настоящее время рассеяны по многочисленным лагерям СССР… в составе немецких, итальянских, венгерских и румынских военнопленных»[1360]. Так и было сделано: большинство солдат и офицеров батальона были набраны из бывших военнопленных, в том числе хорватов из «легиона», словенцев, рекрутированных в вермахт, воеводинских сербов, набранных в венгерский гонвед и строительные батальоны, использовавшиеся на Восточном фронте[1361]. Вступление в батальон, по имеющимся данным, было действительно добровольным, а те военнопленные, которые отказались это сделать, были отправлены обратно в лагеря[1362].
Кроме того, в состав батальона вошли другие югославские граждане, по разным причинам оказавшиеся на территории СССР[1363], в том числе политэмигранты[1364] (некоторые из них ранее воевали в Испании[1365]) и югославы из числа советских партизан – например, Б. Максимович и Р. Иовович, воевавшие в Белоруссии, П. Коршек и К. Бетко, которые бежали из венгерской армии и находились в партизанских отрядах Украины. Некоторые прибывшие в батальон партизаны уже были награждены советскими орденами и медалями[1366]. Откомандированию в югославскую часть также подлежал рядовой и сержантский состав «югославских национальностей», служивший в Красной армии, независимо от принадлежности к югославскому гражданству[1367].
Сбор контингента был начат 8 декабря 1943 г.[1368] Уже к 16 декабря в Карасево прибыли 778 человек (27 офицеров, 91 унтер-офицер и 660 рядовых)[1369]. К 1 января 1944 г. личный состав батальона насчитывал 782 человека[1370], к 1 февраля – 1050 человек[1371], к концу февраля – 1248 человек[1372] (к этому времени штат был скорректирован до 1178 человек), к концу мая – 1306 человек. Таким образом, была достигнута и даже превышена установленная для батальона штатная численность[1373]. Этнический состав батальона был таким: хорваты – 50 %[1374], словенцы – 28,5 %, сербы – 19 %, другие – 2,5 %[1375].
Несмотря на достигнутую штатную численность, батальон претерпевал трудности с командными кадрами[1376] – к 1 февраля 1944 г. в нем было 47 офицеров[1377] из 65 положенных по штату, к концу месяца – 63 офицера, однако и их штатная численность была повышена до 81 человека. К концу мая 1944 г. эту проблему удалось решить, и в батальоне находилось уже 93 офицера, однако и штатная численность офицеров к этому времени тоже была увеличена в связи переформированием батальона в бригаду. Такие же трудности сохранялись в югославских формированиях, созданных в СССР позднее[1378].
Обучение подразделений батальона началось 15 декабря 1943 г.[1379] Для организации боевой подготовки подразделений, а также для изучения оружия и техники в помощь командованию были подобраны и направлены 9 офицеров-инструкторов Красной армии во главе с подполковником Бондарем[1380], а также политработники[1381]. С помощью инструкторов батальон осваивал вооружение и технику, предоставленную ему командованием Красной армии[1382]. Первые учения батальона в целом были организованы 17–18 января 1944 г.[1383] К 20 февраля 1944 г. программа боевой подготовки была завершена. В тот же день М. Месич и Д. Георгиевич отправили на имя И.В. Сталина рапорт, в котором отчитались, что «задание, поставленное югославской воинской части на территории СССР в области боевой подготовки, выполнено досрочно»[1384]. 12 марта 1944 г. воины батальона приняли присягу, поклявшись «верно служить своему народу», «не выпускать из рук оружия до тех пор, пока Югославия не будет очищена от оккупантов»[1385].
К концу февраля 1944 г. на вооружении батальона состояли 655 винтовок и карабинов, 302 автомата, 40 ручных пулеметов, 12 станковых пулеметов, 9 50-мм минометов, 12 82-мм минометов, 4 45-мм пушки, 4 76-мм пушки ЗИС-3 и другое оружие, а также имелось 29 автомобилей. Таким образом, как докладывало советское командование, военно-хозяйственным и военно-техническим имуществом батальон был обеспечен полностью, согласно штатным и табельным нормам. В своем рапорте, направленном на имя И.В. Сталина, М. Месич и Д. Георгиевич подчеркнули наличие у батальона «замечательного вооружения, полученного… от великого советского народа». В апреле – мае 1944 г. в составе батальона по ходатайству его командования была сформирована артиллерийская батарея численностью 68 человек. Кроме того, имелись музыкантский взвод и типография[1386].
Несмотря на поступательное развитие югославского батальона, одним из его проблемных аспектов был политически неоднородный контингент. Эту его особенность в феврале 1944 г. отметило командование батальона в своем приветствии председателю президиума Антифашистского вече народного освобождения Югославии И. Рибару: «В наших рядах представители всех народов Югославии, люди разных вероисповеданий и различных политических убеждений»[1387].
В составе батальона имелись просоветски настроенные кадры – в основном из числа политэмигрантов и партизан[1388]. Однако подавляющую часть военнослужащих составляли бывшие пленные, многие из которых отправились на Восточный фронт добровольно, в том числе под воздействием усташской шовинистической агитации[1389]. О.В. Романько указывает, что «командование вермахта осталось довольно результатами боевого применения 369-го [хорватского] полка. Его личный состав показал не только превосходные боевые качества, но и высокое моральное состояние»[1390]. Хотя Л.Х. Муромцева оспаривает такой вывод, так как среди хорватов «примеры недисциплинированности, мародерства, дезертирства, неустойчивости в бою, самовольного оставления позиций и отказа идти в атаку, добровольной сдачи в плен были… распространенным явлением», тем не менее она отмечает, что в Сталинграде хорватские войска воевали до конца[1391].
Закономерно, что вызывала сомнение приверженность антифашистской борьбе бывших военнопленных, в том числе М. Месича – кавалера не только хорватского военного ордена «Железный трилистник» 4-й степени, но и наград гитлеровской Германии – Железного креста 1-й и 2-й степени и медали «За зимнюю кампанию на Восточном фронте». Вице-председатель Всеславянского антифашистского комитета, югославский коммунист Б. Масларич в самом начале формирования югославского батальона, 8 декабря 1943 г., в письме на имя начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) А.С. Щербакова просил направить его служить в батальон из политических соображений: Масларич считал, что так как эта часть «главным образом будет укомплектована из бывших военнопленных, то наличие в этой части членов ВКП(б) является необходимостью»[1392]. Деятель КПЮ и Всеславянского комитета В. Влахович оценивал политическое положение в югославском формировании как «достаточно сложное», в том числе потому, что его офицерский состав «почти без исключения» был из Хорватского легиона[1393] (в октябре 1943 г. среди военнопленных югославов – сербов по национальности – не было никого выше по званию, чем старший лейтенант[1394]; по состоянию на апрель 1944 г., в 1-м югославском батальоне хорватами или словенцами по национальности были 67 % офицеров[1395]).
В марте и начале апреля 1944 г. югославский посол С. Симич, который ранее сам был инициатором создания батальона на основе контингента военнопленных, неоднократно пытался убедить заведующего IV Европейским отделом НКИД В.А. Зорина, что «в этой части есть группа так называемых „сталинградцев“» (то есть хорватов, попавших в плен под Сталинградом), которые «развращены немцами и… видимо, не смогут быть превращены в друзей Советского Союза». Симич считал, что «особенно вызывает тревогу командный состав этой части, среди которого есть немало профашистских элементов». Особенно много претензий Симич высказывал в адрес М. Месича. Он назвал последнего «профашистом» и заявил, что «популяризация Месича… крайне невыгодна для народно-освободительного движения Югославии и для самого Советского Союза, ибо Месич известен как наемник немцев, как добровольно вступивший в хорватскую армию и упорно сопротивлявшийся вместе со своей частью под Сталинградом и на других участках советско-германского фронта. Это реакционная фигура, и выдвижение и тем более популяризация ее наносят, несомненно, вред нашему общему делу». Симич полагал, что командир «четников» Д. Михайлович и руководитель коллаборационистского правительства Сербии М. Недич «могут воспользоваться фактом привлечения Месича к руководству югославской воинской частью в СССР для того, чтобы дискредитировать все это движение в самой Югославии». Симич предлагал вместо Месича назначить кого-то из югославских офицеров, воевавших в Испании (то есть априори просоветски настроенных), которые в батальоне «находятся на второстепенных ролях»[1396].
Д. Георгиевич – заместитель М. Месича по культурно-просветительской работе – хотя и не высказывал открыто претензий в адрес командования части, отмечал, что уровень политической сознательности большинства военнослужащих был очень низким – особенно среди бывших пленных. Многие из них «добровольно» вступили в часть, прежде всего чтобы выйти из лагеря, получить лучшие условия жизни, каким-то образом себя реабилитировать и затем вернуться домой[1397]. Проблему «низкого военно-политического уровня» новобранцев Месич и Георгиевич отметили в докладе, направленном 22 августа 1944 г. на имя главы Югославской военной миссии в СССР В. Терзича[1398].
Политические проблемы, существовавшие в югославской воинской части, признавали и представители советских властей. Сотрудник Отдела международной политики ЦК ВКП(б) В.В. Мошетов, посетивший батальон в начале апреля 1944 г., докладывал руководителю этого отдела Г.М. Димитрову об антибольшевистском настрое М. Месича, а также упоминал о наличии у многих воинов батальона «вины перед советским народом, против армии которого когда-то они воевали (хотя часть из них и насильно)» и о том, что эти воины еще только должны «заслужить доверие и авторитет перед армией маршала Тито и югославским народом». Уполномоченный Ставки ВГК по формированию иностранных воинских частей Г.С. Жуков, хотя и утверждал в своем донесении в ГКО от 17 декабря 1943 г., что «политико-моральное состояние батальона здоровое»[1399], на самом деле, по словам М. Джиласа, о «человеческом материале» югославского батальона отзывался скептически[1400].
Однако такое мнение, разумеется, не выносилось в публичную плоскость. Напротив, советская пропаганда военного времени занималась «лакировкой» политического состояния югославской воинской части, созданной в СССР. Прежде всего это делал сам М. Месич, который в приветственном письме на имя И.Б. Тито, отправленном 25 декабря 1943 г., заявил, что военнослужащие батальона «добровольно собрались на территории СССР», что было своеобразной манипуляцией истинным положением вещей. 8 января 1944 г. «Красная звезда» писала, что военнопленные югославы были «насильственно мобилизованы немцами». Месич был охарактеризован как «опытный боевой офицер югославской армии», который «был в свое время насильственно мобилизован немцами», однако, «еще будучи в лагерях для военнопленных… сплотил вокруг себя югославских офицеров и солдат, выражая настойчивое желание драться против немцев так же, как он дрался во время войны Югославии с немцами в [19]41 году». 12 января 1944 г. «Известия» сообщили, что «многие югославы при первой же возможности сдаются в плен». 16 февраля 1944 г. в таких же выражениях о югославском батальоне писала «Правда». В материалах радиомитинга югославских граждан, проживающих в СССР, было указано, что хорватские солдаты и офицеры, «которых изменник Павелич продал Гитлеру и Муссолини в качестве пушечного мяса… отказались принимать участие в братоубийственной войне против русского народа»[1401]. В дальнейшем аналогичного подхода придерживались советские историки[1402].
Перечисленные выше обстоятельства, связанные с настроем личного состава, делали неустойчивым политическое состояние югославской воинской части. В ней произошел раскол на две группы – антифашистов и бывших легионеров[1403], которые явно не хотели менять свои убеждения. В свою очередь, воины из числа антифашистов с трудом мирились с наличием бывших врагов и с тем, что боTльшая часть офицеров югославской части в своей массе была бывшими усташами, «соратниками Гитлера»[1404]. По словам посла С. Симича, в апреле 1944 г. его посетил начальник пулеметного подразделения югославского батальона Першич[1405], «которого он хорошо знает как искреннего друга Советского Союза, и… рассказал, что в этой части отмечаются такие случаи, когда портреты Тито, имеющиеся в каждой землянке, перечеркиваются и портятся ночью какими-то враждебными элементами»[1406]. Известный советский поэт Б.А. Слуцкий, осенью 1944 г. лично сталкивавшийся с югославской воинской частью на фронте, писал в своих воспоминаниях, что фактически «усташский командный состав» югославской части питал «нелюбовь ко всяческим „агитаторам“»[1407], то есть к коммунистам.
Заместителю командира по культурно-просветительской работе Д. Георгиевичу и другим политработникам пришлось войти в противостояние со «сталинградцами» – бывшими хорватскими военнопленными[1408]. Характерно, что сам Георгиевич был не только коммунистом-политэмигрантом, участником Гражданской войны в России и боевым соратником легендарного красного командира Олеко Дундича[1409], но и сербом по национальности[1410], то есть он с М. Месичем и большинством офицеров югославской воинской части вышли фактически «из разных миров», что еще более увеличивало дистанцию между ними. «Политические сложности» личного состава сопрягались с не вполне здоровым климатом, сложившимся в воинской части, где отмечались многочисленные случаи воровства, пьянства и самовольного ухода из места расположения[1411].
«Политически деликатная» ситуация, сложившаяся в батальоне, требовала реализации в нем систематической политической и культурно-просветительской работы. Кроме Д. Георгиевича, в этой сфере работали еще три офицера – П. Ковач, Д. Озрен и А. Краячевич, а также в каждом подразделении был назначен заместитель командира по культурно-просветительской работе. Политическая работа проводилась в основном в форме устной и печатной пропаганды[1412]. Ежедневно в батальоне проводили «культчас» («политчас») по темам: «Борьба югославского народа за свое освобождение» и «Правда о Советском Союзе», а также читку советских газет и десятидневных сводок о положении в Югославии, слушание радио, беседы о воинской присяге. В части выходила печатная газета «Свободная Югославия»[1413] и 15 боевых листков в подразделениях. Систематически демонстрировались кинокартины и проводились вечера художественной самодеятельности[1414]. Использовались также библиотека и граммофон[1415]. Как выяснил В.В. Мошетов, культурно-просветительская работа в части проводилась «систематически и в значительной мере способствовала повышению боеготовности части в целом»[1416].
Ведению политической работы помогали имевшиеся в составе югославской части немногочисленные коммунисты-политэмигранты и бывшие партизаны[1417]. Кроме того, еще до создания батальона была проведена подготовка для него политического актива из числа военнопленных. 5 мая 1943 г. В. Влахович предложил Г. Димитрову создать югославскую группу при Антифашистской политшколе военнопленных в Красногорске. 20 ноября 1943 г. эту школу окончили 59 югославов. Однако, несмотря на наличие просоветского «актива», советские власти избегали педалирования «коммунистического фактора». Хотя к апрелю 1944 г. в части было 9 членов ВКП(б) (большинство из них – советские офицеры-инструкторы), 18 членов КПЮ, 23 югославских комсомольцев и 7 членов ВЛКСМ, однако никаких партийных или комсомольских организаций в батальоне создано не было[1418].
В целом в своей политико-пропагандистской работе советские власти выбрали осторожный, подчеркнуто мягкий курс[1419]. Он базировался, во-первых, на «славянском факторе» и, во-вторых, на демонстрации преемственности югославской воинской части с довоенной Югославией. Советские представители настаивали, чтобы в части использовались знаки различия королевской армии[1420], ее униформа и кокарды с белым двуглавым орлом[1421]. Уже 18 ноября 1943 г. Г.С. Жуков попросил начальника тыла Красной армии А.В. Хрулева дать указание «об ускорении пошивки югославского национального обмундирования»[1422].
В казармах батальона было разрешено держать портреты короля Петра II, использовались традиционные воинские звания, запрещенные у югославских партизан как символ классовой армии. При обращении к офицерам применяли слово «господин» и офицерское звание. Командиры обращались к строю со старым сербским военным приветствием: «Помоз Бог, юнаци!», в ответ на что строй так же традиционно отвечал: «Бог ти помого!» Во внутренних пропагандистских материалах практически отсутствовала критика в адрес Д. Михайловича[1423].
Важным компонентом советского «мягкого курса» было «религиозное обеспечение» югославской воинской части, подобно тому как это было организовано в польских и чехословацких частях. В ней служили представители православной, католической и мусульманской конфессий[1424]. Полковым священником батальона по благословению главы РПЦ патриарха Сергия (Страгородского) был назначен русский православный священнослужитель Д.П. Цветков[1425]. Он получил должность «референта по вопросам религии» и воинское звание капитана[1426]. От имени батальона он принимал участие в митинге славян-воинов в феврале 1944 г.[1427]
Бригада официально праздновала религиозные праздники. Утром и вечером, как и в королевской армии, воины читали молитву. Православная Пасха отмечалась как официальный праздник (несмотря на то что сербы не были в бригаде большинством)[1428]. Командование батальона организовало торжественный прием советских офицеров на православные Рождество и Пасху. Газета «Красная звезда» 8 января 1944 г. опубликовала статью подполковника Л.А. Высокоостровского о праздновании в батальоне Рождества. Он писал, что М. Месич поздравил офицеров с праздником, а воины батальона «в торжественном молчании выслушали священника Цветкова Димитрия и ксендза, капитана второго класса Анте Вайса. Службы по православному ритуалу и католическому велись параллельно. Священник и ксендз обратились к воинам с горячими речами, призвав их к самоотверженной борьбе за победу над врагом. Воины… слушали эти речи, как присягу. На торжественном молебне во имя освобождения своей родины от немецких захватчиков офицеры и бойцы Югославии поклялись быть верными своему патриотическому долгу»[1429].
Присягу военнослужащие бригады принимали 12 марта 1944 г. четырьмя группами: православные (под руководством Д. Цветкова), католики (под руководством капитана, дона А. Вайса, капеллана из состава 369-го хорватского полка), мусульмане (присягу проводил мулла, подпоручик А. Цилимджич) и самая маленькая группа – атеисты, которыми руководил политрук[1430].
Очевидно, что такой – «не коммунистический» и «не советский» – подход в отношении югославской воинской части был выбран, чтобы «не будоражить» югославских военнослужащих, которые придерживались самых разных политических убеждений (причем в основной массе – некоммунистических и несоветских), а также западных союзников. 7 июля 1942 г. С. Симич в разговоре с А.Я. Вышинским заметил, что советская пропаганда может создать впечатление, что СССР «собирается устроить в Югославии „большевистскую революцию“», на что Вышинский ответил, что «только несерьезные люди могут усмотреть» такое[1431]. Согласно воспоминаниям М. Джиласа, в июне 1944 г. И.В. Сталин на встрече с ним призвал «не… „пугать“ англичан», избегая «всего такого, что могло бы встревожить их и заставить подумать, что в Югославии имеет место революция или попытка установить коммунистический контроль»[1432]. Сталин отметил, что ради этого не стоит зацикливаться и на внешней атрибутике армии: «Важна не форма, а то, что достигнуто, а вы – красные звезды! Ей-богу, звезды не нужны!»[1433] Характерно, что И.Б. Тито в своем письме, направленном Сталину 5 июля 1944 г., тоже подчеркнул необходимость для СССР и Югослави «быть осмотрительны[ми], чтобы не заострять отношений с союзниками»[1434].
«По примеру армии маршала Тито»:1-я югославская бригада и интересы НОАЮ
Изначально, судя по заявлениям официальных лиц, батальон подлежал отправке на поле боя уже на территории СССР. В феврале 1944 г. командование батальона доложило И.В. Сталину, что югославские воины готовы выполнить любое его «задание на фронте борьбы против ненавистных гитлеровских захватчиков», а также заявило в советской прессе, что «недалек… день, когда наша часть выступит на фронт». В том же месяце И.Б. Тито в приветствии, направленном в адрес батальона, отметил, что последний будет бороться «за свободу своей родины на советской земле рядом с Красной армией». Это же подчеркнул председатель ВСАК А.С. Гундоров в своем выступлении на югославском радиомитинге 5 апреля 1944 г.[1435]
По мнению советских офицеров – инструкторов и советников, а также заключению Уполномоченного Ставки ВГК по иностранным формированиям, батальон был вполне удовлетворительно подготовлен для выполнения боевых задач на фронте. 12 марта 1944 г. состоялось вручение батальону знамени и принятие его воинами присяги в торжественной обстановке. На этом мероприятии присутствовали представители созданных в СССР польских, чехословацких, французских воинских формирований, командования Красной армии и руководства ВСАК. По уполномочию Главнокомандования НОАЮ знамя батальону вручил В. Влахович[1436]. Однако к началу апреля 1944 г. сроки отправки батальона на фронт все еще были не известны[1437]. Очевидно, что такая задержка была связана с ожиданием приезда в СССР военной миссии НКОЮ[1438].
Одновременно с формированием югославского батальона становились теснее военно-политические связи между СССР и НКОЮ. 30 ноября 1943 г. во время встречи в Тегеране с министром иностранных дел Великобритании А. Иденом и специальным помощником президента США Г. Гопкинсом В.М. Молотов сообщил, что «советское правительство собирается направить свою миссию в Югославию»[1439]. 14 декабря в сообщении Информбюро НКИД была обозначена официальная цель миссии: «Получить более подробную информацию о всех югославских событиях и партизанских организациях»[1440]. Разумеется, она состояла и в установлении прочной связи с югославским народно-освободительным движением.
Главой советской военной миссии был назначен генерал-лейтенант Н.В. Корнеев, его заместителем – генерал-майор А.П. Горшков. Миссия прибыла в Югославию 23 февраля 1944 г. и была аккредитована при НКОЮ, тогда как американская и британская миссии – при Верховном штабе НОАЮ[1441]. Это различие подчеркивало не только военный, но и политический характер советской миссии[1442]. В дальнейшем миссия сыграла важную роль в обеспечении советской помощи НОАЮ. Так, созданная позднее в итальянском городе Бари авиабаза была подчинена Корнееву[1443].
В свою очередь, 12 апреля 1944 г. в Москву прибыла военная миссия НКОЮ во главе с генерал-лейтенантом В. Терзичем[1444]. В ее состав входили также М. Джилас, политкомиссар 5-го корпуса НОАЮ В. Стоинич, политкомиссар дивизии В. Швоб[1445] и военный врач Дж. Мештерович (его задачей была организация советской помощи для НОАЮ медицинским персоналом и медикаментами)[1446]. В торжественной встрече миссии участвовали начальник отдела внешних сношений ГРУ НКО СССР В.Н. Евстигнеев, Г.С. Жуков, С. Симич, М. Лозич и представители югославской воинской части во главе с М. Месичем. Миссия была размещена в Серебряном Бору близ Москвы[1447] и принята на самом высоком уровне[1448]. Осуществление связи по всем военным вопросам между НКО СССР и Югославской военной миссией в СССР было возложено на Г.С. Жукова[1449].
Прибытие югославской военной миссии придало новый импульс формированию югославских воинских частей в СССР. 29 апреля 1944 г. В. Терзич посетил югославский батальон и затем, на встрече с Г.С. Жуковым, высказал пожелание о формировании еще одного, 2-го пехотного батальона, танковой роты и роты связи[1450]. Кроме того, миссия представила советской стороне план оказания помощи в вооружении, снаряжении и снабжении НОАЮ и югославских партизан[1451].
Советское руководство с готовностью откликнулось на эту просьбу. 8 мая 1944 г. ГКО принял постановление, согласно которому к 15 июня было решено сформировать 2-й отдельный югославский пехотный батальон численностью 1158 человек, танковую роту – 51 человек (на танках Т-34) и радиороту – 122 человека. Штат вновь создаваемого 2-го батальона в целом соответствовал штату уже существовавшего 1-го батальона, численность которого к 28 мая 1944 г. была повышена до 1182 человек, из них – 65 офицеров, 200 сержантов, 917 рядовых[1452].
Принимая во внимание эти обстоятельства, 9 мая 1944 г. В. Терзич сообщил И.Б. Тито о необходимости преобразовать созданные в СССР югославские воинские части в бригаду[1453]. 19 мая, выслушав доклад Терзича и М. Джиласа, И.В. Сталин дал указание: «Удовлетворить ходатайство югославского командования о выводе на фронт части подполковника Месич». При этом одновременно было дано распоряжение «развернуть эту часть в бригаду» в составе двух стрелковых батальонов, артиллерийского дивизиона (пушки ЗИС-3 калибром 76 мм), батальона автоматчиков, необходимых частей и учреждений боевого и материального тыла[1454]. 21 мая это решение одобрил И.Б. Тито[1455]. По его просьбе формирование получило наименование «1-я отдельная югославская пехотная бригада в СССР»[1456].
Штат бригады был установлен в 1887 человек (в том числе 171 офицер). Советское командование приказало на ее формирование полностью обратить 1-й югославский батальон, а доукомплектование (то есть создание 2-го батальона) «произвести за счет имеющихся излишков военнообязанных югославской национальности»[1457].
Советские власти считали, что реорганизация батальона в бригаду «займет несколько дней»[1458], однако оно затянулось более чем на два месяца и, соответственно, задержало вывод созданной в СССР югославской воинской части на фронт.
После прибытия в СССР югославской военной миссии и переформирования батальона в бригаду политические подходы к югославской воинской части изменились[1459]. На встречах с советскими представителями руководство миссии высказывалось о югославской воинской части и ее командире весьма уклончиво. 24 апреля 1944 г. В. Терзич, в ответ на просьбу В.М. Молотова сообщить свое мнение о М. Месиче, сказал: «Нужно его посмотреть в бою. Может быть, это хороший командир, но он политически еще не развит». М. Джи-лас в беседе с А.И. Антоновым отметил, что «в югославской части… по полученным нами сведениям из бесед с командирами… есть всякие люди. Есть преданные и хорошие, но есть и те, которые дрались против [СССР]»[1460].
На самом деле оценки были скорее отрицательными. М. Джилас вспоминал, что, так как основная масса военнослужащих югославской части «только вчера воевала на стороне немцев», он воспринял создание югославской воинской части в СССР так, как будто Хорватский легион вермахта «после обычной чистки» был автоматически «преобразован в Югославскую антифашистскую бригаду». Джилас полагал, что М. Месич «был глубоко деморализован и… как и многие, просто поменял свои убеждения, чтобы избежать лагеря для военнопленных»[1461].
Руководство военной миссии сразу же взяло курс на обеспечение своего политического контроля над югославской воинской частью. В. Терзич заявил в беседе с В.М. Молотовым, что «было бы хорошо создать в югославской воинской части в СССР должности комиссаров, что укрепило бы политическую дисциплину в части» (он указал на то, что в «Народно-освободительной армии Югославии есть комиссары»). М. Джилас отметил желательность с участием миссии «просмотреть весь личный состав части, просмотреть постановку политработы и чем возможно помочь советскому командованию». Он открыто сказал, что миссия хочет ввести в бригаде «такие же порядки, как и в Югославии»[1462] (то есть в НОАЮ).
В ответ советские власти дали югославской военной миссии карт-бланш. В.М. Молотов незамедлительно сообщил В. Терзичу и М. Джиласу, что «организация югославской воинской части в СССР должна соответствовать организации Народно-освободительной армии». Было принято решение поручить Г.С. Жукову «подготовить совместно с Военной миссией предложения по вопросам, поставленным Военной миссией в отношении… воинской части», а также обеспечить ознакомление миссии с личным составом и постановкой политработы в этом формировании[1463].
У югославских коммунистов, находившихся в СССР, с самого начала было собственное мнение о политических подходах к работе в югославской воинской части, отличавшееся от советского. В. Влахович и другие представители КПЮ, находившиеся в Москве, были возмущены, узнав, что по указанию советских властей в югославском батальоне должны были использоваться погоны по образцу королевской армии, и добились отмены этого решения. Однако с тем, что в качестве кокарды будет использоваться не звезда, а двуглавый орел, им вначале пришлось согласиться[1464]. Тем не менее в беседах с В.В. Мошетовым военнослужащие батальона – коммунисты продолжали настойчиво ставить «вопрос о том, чтобы по примеру армии маршала Тито было разрешено рядовым и офицерам вместо „господин“ называть „товарищ“»[1465].
Прибытие югославской военной миссии существенно усилило позиции коммунистов. С апреля 1944 г. миссия подключилась к урегулированию политических вопросов, сложившихся вокруг югославской части, и в итоге смогла пересилить советский подход. Как писал М. Джилас, сотрудники миссии помогли найти «такие знаки различия, которые были результатом… компромисса»[1466]. На самом деле в воинской части постепенно стали внедряться не какие-то «компромиссные», а именно те атрибуты, которые были приняты в НОАЮ. 24 апреля 1944 г. обращение к офицеру было изменено с «господин» на «товарищ». 4 мая звания были приведены в соответствие со званиями Народно-освободительной армии. 1 июня кокарда с двуглавым орлом была заменена на югославский флаг с красной звездой, а в начале июля началась замена «королевской» униформы на форму НОАЮ[1467].
Кроме того, 4 мая 1944 г. в батальоне была введена должность политического комиссара[1468]. Им был назначен Д. Георгиевич, которому присвоили звание майора. По договоренности с М. Джиласом было увеличено количество часов политической работы, шире вовлечен антифашистский актив[1469]. Югославское командование ходатайствовало перед советскими властями о введении должности комиссара вместо заместителя по политической работе начиная с уровня роты, а также заместителя комиссара[1470]. В воинской части была создана парторганизация КПЮ во главе с П. Ковачем, а также низовые парторганизации. Однако партийная работа была слаба, и поэтому партийное руководство бригады, по договоренности с В. Терзичем и М. Джиласом, запросило помощь из Югославии. В конце августа 1944 г. в бригаду из НОАЮ были отправлены Дж. Лончаревич (на должность политического комиссара бригады), М. Милутинович, Л. Божович, Г. Жаркович и С. Мехмедбашич[1471].
Результативность пропаганды и политико-воспитательной работы, которая была направлена на югославских воинов, оценить трудно[1472]. Характерно, что посол С. Симич, несмотря на его первоначальную роль инициатора создания югославского формирования, теперь считал, что «перевоспитать» его воинов невозможно, «несмотря на воспитательную работу, которая ведется в части»[1473]. Однако, по данным командования батальона, позитивные результаты этой работы все же были видны к концу апреля 1944 г. – считалось, что «за редким исключением личный состав верит в скорую победу над фашистскими оккупантами и желает вступить в борьбу с ними», а также «выражает опасения, что мы опоздаем сделать это, если скоро не отправимся на фронт». При этом всего около 20–25 военнослужащих батальона сохранили профашистские взгляды[1474]. После прибытия югославской военной миссии посол С. Симич на встречах с советскими представителями вопрос о «неблагонадежности» М. Месича более не поднимал[1475].
14 июля 1944 г. В. Терзич в телеграмме, отправленной на имя И.Б. Тито, оценил положение в бригаде «как хорошее и с каждым днем все лучше» и сообщил, что все ее воины хотят идти на фронт[1476]. По советским оценкам, 27 июля 1944 г. на параде после принятия присяги воины бригады «шли бодро, чувствовалось, что к бою они готовы и в бой идут полные решимости без пощады драться с врагом»[1477].
Однако, несмотря на положительные оценки и с югославской, и с советской стороны, наличие политических проблем в югославской воинской части было учтено. Власти, принимая во внимание «проблемность» югославского контингента, больших надежд на эффективность пропаганды, очевидно, не возлагали, и поэтому в Карасевском лагере, как писал М. Джилас, «все было основано на слепом подчинении, которому вполне могли бы позавидовать пруссаки Фридриха I»[1478]. По выявленным фактам нарушения дисциплины и закона принимались жесткие меры – в том числе было вынесено три смертных приговора[1479].
М. Месич был оставлен в должности командира несмотря на то, что 15 марта 1944 г. В.М. Молотов в специальных записках обратил внимание высших должностных лиц Красной армии и советских спецслужб на отрицательное мнение С. Симича о Месиче[1480]. Как вспоминал М. Джилас, в отношении Месича «русские защищали свой выбор, говоря, что он отказался от прошлых убеждений и имеет большое влияние на своих людей»[1481]. В советских документах Месич характеризовался как «кадровый офицер югославской армии», который «во время войны с Германией[1482] командовал 8-м артиллерийским полком. В войне против немцев участвовал 24 дня и, по отзыву офицеров быв[шей] югославской армии, сражался хорошо. В мае 1941 года был взят немцами в плен» (по другим данным, «по окончании войны был демобилизован и некоторое время проживал в Хорватии»), «затем призван в хорватскую армию, откуда направлен в Германию для формирования артиллерийского дивизиона». В рамках оценки участия Месича «в боях против Красной армии на советско-германском фронте», звучало некое «оправдание» его действий: «Отдельные солдаты заявили, что во время прохождения по временно оккупированной территории [СССР] Месич хорошо относился к советскому населению. Находясь в должности командира артиллерийского дивизиона в составе 100[-й] немецкой дивизии, Месич находился под строгим контролем немцев». Советские власти проявляли мягкое отношение даже к явно «антибольшевистскому» настрою Месича[1483].
По словам М. Джиласа, функция М. Месича как командира «в подразделении явно была нулевой – чисто формальной»[1484]. Кроме того, над воинской частью осуществляли надзор советские органы госбезопасности – при ней работало советское «информационное бюро» (фактически «особый отдел»), для охраны которого в июле 1944 г. был создан специальный взвод. Характерно, что начальник «особого отдела» подполковник Никитин открыто выражал недоверие военнослужащим югославской бригады, в том числе «усиленно муссировал слухи о травле русских офицеров солдатами и офицерами бригады»[1485]. Для контроля над бригадой сотрудники НКВД вербовали в ней агентов. По данным югославских органов госбезопасности, таковых в бригаде было 238 человек[1486]. В дальнейшем, когда югославская бригада была влита в состав НОАЮ, НКВД передал контроль над ее кадрами титовской спецслужбе ОЗНА (Отделение защиты народа)[1487].
Югославская сторона, в свою очередь, продолжала проявлять недоверие к основной массе личного состава бригады. Лидеры НКОЮ выражали «неудовлетворенность тем, что на посту командующего был сохранен тот же самый человек»[1488], что командовал Хорватским легионом вермахта, то есть М. Месич. Тито не верил документам, составленным командованием и политическими руководителями бригады, которые гласили о достигнутых успехах и «удовлетворительном состоянии» личного состава[1489]. 24 июля 1944 г. в Бари член политбюро КПЮ Э. Кардель на встрече с Дж. Лончаревичем перед его отъездом в бригаду отметил, что в этом формировании «достаточно много усташей; хорошо было бы ее почистить – до того, как она попадет в страну»[1490].
17 июля 1944 г. командование Московского военного округа отдало приказ отправить югославскую бригаду со станции Карасево до станции Рыбница (в Молдавии) в распоряжение 2-го Украинского фронта. Командиру бригады было приказано оставшееся время до отправки, назначенной на 29 июля, использовать на ее боевое сколачивание[1491]. Таким образом, боевой подготовке бригады было уделено самое серьезное внимание, и оно продолжалось до самого ее отъезда.
Проведенные перед отбытием бригады на фронт инспекторские смотры показали, что ее личный состав вполне подготовлен к выполнению боевых задач. 27 июля 1944 г. югославские воины приняли присягу и провели митинг по случаю отправки на фронт. На этом мероприятии присутствовали заместитель Уполномоченного Ставки ВГК по иностранным формированиям А.М. Давыдов, начальник отдела внешних сношений НКО В.Н. Евстигнеев, представители Московского военного округа Д.А. Гапанович и Коломенского гарнизона генерал Рыжков, посол С. Симич, члены югославской военной миссии, представители Всеславянского антифашистского комитета, начальник чехословацкой военной миссии Г. Пика, два представителя британской военной миссии. После митинга состоялся парад. Перед трибуной церемониальным маршем прошли пехота, артиллерия и танки[1492].
Бригада была отправлена полностью укомплектованной и обеспеченной боеприпасами (1,5 боекомплекта), горюче-смазочными материалами (две заправки) и продовольственно-фуражным довольствием на 15 суток. Начальниками эшелонов были назначены лучшие офицеры бригады. 29 июля 1944 г. бригада убыла по железной дороге в составе 1946 человек (в том числе 104 офицера, 320 унтер-офицеров и 1522 рядовых)[1493].
1 августа 1944 г. бригада прибыла в расположение войск 2-го Украинского фронта и была включена в их состав[1494]. 22 августа 1944 г. М. Месич и Д. Георгиевич направили В. Терзичу доклад, в котором отметили, что во время переезда «бойцы вели себя очень выдержанно и дисциплинированно, так что штаб фронта… получал от военных комендантов ж. д. станций, через которые мы проезжали, очень положительные сообщения о поведении наших людей». Они сделали вывод, что «морально-политическое состояние сейчас вполне удовлетворительное. Некоторые отрицательные явления, которые ранее хотя и в малой мере, но были, сейчас полностью изжиты… Господствует образцовый порядок и дисциплина». Командование бригады доложило, что «политическая и культурная работа проводится очень интенсивно, тем более что события в мире, а особенно успехи Красной армии и Народно-освободительной армии Югославии дают для этого достаточно материала»[1495].
Во время Ясско-Кишиневской операции (20–29 августа 1944 г.) бригада находилась в резерве командующего фронтом[1496]. Боевой состав бригады позволял ей самостоятельно решать тактические боевые задачи[1497]. М. Месич и Д. Георгиевич сообщили В. Терзичу, что занятия с воинами бригады «проводятся с учетом конкретных задач, которые нам, вероятно, предстоят… Например, наступление со встречным боем, бой ночью, в лесистой и горной местности или [при] форсировании реки». При этом они сетовали, что «командование части еще не было вызвано в штаб фронта» (для планирования участия в боевых действиях). Месич и Георгиевич выражали обиду, «что мы все еще не участвуем в боях, не принимаем непосредственного участия в великих событиях, которые развертываются сейчас на нашем фронте». Они просили Терзича предпринять «со своей стороны все возможные [действия] в том, чтобы наша часть как можно быстрее была переведена из резерва в действие»[1498]. Однако решением советского правительства бригада в бой введена не была[1499]. Ее направили в румынский город Тимишоара, где бригада получила указание перейти под командование НОАЮ в тактическом плане, а в плане снабжения – остаться в сфере ответственности Красной армии[1500].
Чужие среди своих: 1-я югославская бригада на родной земле
6 сентября 1944 г. Красная армия вышла на румыно-югославскую границу. 28 сентября советские войска пересекли границу Югославии[1501]. В.М. Молотов дал указание сообщить И.Б. Тито, что «югославская бригада на днях будет подтянута в район Крайова»[1502]. Оттуда она была переведена в Турну-Северин, где 6 октября через Дунай перешла на территорию Югославии. 13 октября в г. Петровацна-Млави бригада была передана из состава Красной армии в НОАЮ. К 29 октября она прибыла в г. Горни-Милановац[1503].
После прибытия бригады на территорию Югославии настало время для реализации тех целей, которые были поставлены Советским Союзом при ее создании. По замыслу советского командования, она должна была сыграть важную роль в привлечении на советскую сторону сил четников.
В октябре 1944 г. на территории Сербии в районе г. Чачак с советскими войсками вошел в контакт командующий 2-м Равногорским корпусом четников П. Ракович, после чего советские и четницкие войска совместно участвовали в освобождении города[1504]. Советское командование было готово и далее использовать четников для борьбы с германской армией. «Мостом» для такого использования могла стать 1-я югославская бригада как нейтральная по отношению к четникам сила. В отличие от НОАЮ, до прибытия на территорию Югославии бригада не имела контакта с четниками и тем более опыта военных действий против них (к тому же с подачи советских властей в пропагандистских материалах, распространявшихся в бригаде, практически отсутствовала критическая риторика в адрес четников). Во-вторых, бригаду изначально создавали с политическим «уклоном» к Югославской королевской армии, к которой принадлежали и четники.
Бригада была направлена в район Чачака[1505]. Причина ее переброски именно в этот район стала ясна, когда советские офицеры выдвинули на переговорах с четниками предложение об объединении бригады и корпуса П. Раковича[1506].
Однако выполнение этой задачи натолкнулось на непреодолимые трудности. Во-первых, категорически против каких-либо переговоров с четниками выступило руководство НОАЮ, и командование Красной армии прислушалось к этому мнению[1507]. Во-вторых, вряд ли объединение 1-й югославской бригады и формирований четников вообще могло быть удачным, так как трудно было нивелировать «различия между четниками и бывшими усташами, между сербами и хорватами, между теми, кто хранил верность королевской присяге пять лет, и теми, кто за это время успел присягнуть еще несколько раз»[1508]. Хорвато-словенское большинство бригады в период пребывания в Сербии проявляло сербофобские настроения, которые препятствовали установлению контакта с четниками. Согласно некоторым свидетельствам, 30 октября 1944 г. произошло нападение частей 1-й югославской бригады на формирования четников[1509]. В свою очередь, четники тоже не захотели объединяться с бригадой – слияние с ней означало бы неприемлемый для них переход под командование НОАЮ. В итоге П. Ракович отказался это сделать. Позднее, 15 декабря 1944 г., он покончил жизнь самоубийством[1510].
Оценивая реализацию второй, собственно военной цели создания 1-й югославской бригады, следует отметить, что, с одной стороны, ее силы (около 2 тыс. человек) на фоне и НОАЮ, и сил противника были малы. В НОАЮ в сентябре 1944 г. состояло более 400 тыс. человек[1511], к 1 января 1945 г. – 650 тыс. человек[1512]. На территории Югославии к концу сентября 1944 г. в рядах германских и других вражеских сил находилось около 570 тыс. человек[1513]. С другой стороны, в плане снабжения бригада была обеспечена лучше, чем большинство частей И.Б. Тито. Это было видно невооруженным взглядом – например, по впечатлениям Б.А. Слуцкого, автомашин у бригады «было больше, чем у всей югославской армии»[1514]. В ее боевом применении должно было также сыграть положительную роль длительное обучение и боевое сколачивание, осуществленное на территории СССР.
Однако практической реализации военного потенциала бригады после ее прибытия на территорию Югославии стали препятствовать политические проблемы, выявившиеся еще в период ее формирования в СССР[1515]. Как и следовало ожидать, командование НОАЮ продолжало проявлять по отношению к бригаде недоверие[1516]: И.Б. Тито не желал видеть в своей партизанской армии людей, которые были для него «политически неприемлемы»[1517]. С 2 сентября 1944 г. надзор над «морально-политическим состоянием» бригады был усилен – на должности комиссаров вплоть до ранга капитана были назначены офицеры НОАЮ[1518]. Лидеры югославского народно-освободительного движения открыто критиковали бригаду[1519], проявляли нетерпимость к ее командованию, а среди населения Югославии бригаде создавался имидж «усташского формирования». 2 октября 1944 г. в Крайове Тито во время беседы с М. Месичем и Дж. Лончаревичем в самых жестких выражениях набросился на Месича из-за его былой принадлежности к Хорватскому легиону[1520]. Через 11 дней Тито в своей телеграмме на имя В. Терзича заявил, что «в бригаде много вражеских усташеских элементов и нам нужно провести [ее] чистку». Он дал указание не гнаться за сохранением численности личного состава бригады, так как в самой Югославии «много честных патриотов»[1521], которые, очевидно, могли быть легко добавлены в личный состав бригады после ее «чистки». По воспоминаниям Б.А. Слуцкого, Месича неоднократно вызывали «на беседу» в ОЗНА (службу безопасности НОАЮ), а в бригаде тлел перманентный конфликт между коммунистами и бывшими усташами – строевыми командирами[1522].
После прибытия на территорию страны 1-я югославская бригада была включена в состав 23-й сербской дивизии 14-го корпуса НОАЮ[1523]. Сначала предполагалось, что она будет участвовать в освобождении Белграда, но в итоге, как уже говорилось, ее направили в район Чачака. В боях за этот город, которые происходили с 30 октября по 1 ноября 1944 г., командование дивизии решило ввести бригаду в бой в первом эшелоне. Ее наступление было успешным, и уже к 31 октября бригада выполнила задачи, поставленные командованием дивизии[1524]. Ей удалось выйти к Чачаку, однако оказалось не под силу долго выдерживать натиск превосходящих сил противника[1525]. Германские войска перешли в контрнаступление и заставили бригаду отступить. Она понесла большие потери – 137 убитых, 330 раненых и 72 пропавших без вести[1526] (по другим данным – 148, 350 и 58 человек соответственно[1527]). 2 ноября бригада была заменена другими формированиями, выведена в тыл и к 10 ноября переведена в Белград[1528].
После этого в судьбе 1-й югославской бригады наступил рубежный этап. Командование 23-й дивизии и 14-го корпуса НОАЮ, а также политкомиссары бригады причину ее потерь видели исключительно в плохом руководстве, халатности командующего М. Месича, трусости бойцов, враждебном настрое части воинов бригады по отношению к НОАЮ, преднамеренном поднятии паники и т. д. Пропавших без вести бойцов обвинили в том, что они перешли к немцам[1529].
Значительные потери бригады в бою за Чачак стали поводом для смены ее командования. 18 ноября 1944 г. были лишены должностей М. Месич, М. Пришлин и другие офицеры из бывшего Хорватского легиона. Начальник разведслужбы бригады подпоручник Н. Шабски был расстрелян как «агент гестапо». Новым командиром был назначен майор С. Микшич, комиссаром – А. Краячевич, начальником штаба – капитан Н. Томич[1530]. Кроме того, были ликвидированы иные выявленные «вольности», отличавшие бригаду от других частей НОАЮ[1531]. Можно сказать, что с этого момента бригада стала менять свое лицо. В целом к концу войны в ней осталось лишь около 20 % бойцов, которые первоначально входили в ее состав. Остальные погибли, были ранены или переведены в другие части[1532].
Бригада также пострадала в плане материального обеспечения (руководство НОАЮ изначально взяло курс на «удушение» ее снабжения[1533]). В итоге у бригады отобрали большую часть автопарка[1534], а в январе 1945 г. ее артдивизион (7 76-мм орудий ЗИС-З) был передан 21-й[1535] и 11-й дивизиям НОАЮ[1536].
12 декабря 1944 г. бригада была переведена в состав 5-й краинской ударной дивизии НОАЮ (где и находилась до конца войны)[1537], и затем отправлена на Сремский фронт[1538]. В боях на этом фронте артиллерийские батареи бригады были недостаточно настойчивы в борьбе с танками противника. 3 января 1945 г. германские танки уничтожили все 7 орудий артдивизиона бригады[1539]. К 17 января бригаде удалось без тяжелых боев и потерь прорваться в район деревни Беркасово. 20–21 января бригада совместно с другими частями НОАЮ освободила Беркасово и продолжила преследование в сторону г. Товарник[1540].
Весной 1945 г. 5-я краинская дивизия через города Шапац и Зворник была переброшена в Боснию, где приняла участие в освобождении городов Янина и Биелина. Под г. Брчко вновь разгорелись тяжелые бои с противником. Сломив трехдневное сопротивление врага, бригада, взаимодействуя с другими частями НОАЮ, двинулась в Славонию, а оттуда еще дальше на запад. Под Славонски-Бродом бригаде также пришлось вести тяжелые бои. Бригада с боями проходила ежедневно по 40–50 км и вскоре вышла к австрийской границе[1541]. 19–21 апреля в боях за Славонски-Брод бригада понесла большие потери – 113 убитых и 311 раненых, однако это не вызвало такой негативной реакции командования, как было при Чачаке. Боевой путь бригада завершила в Бьеловаре. В ноябре 1945 г. боTльшая часть воинов бригады была демобилизована[1542]. Всего в 1945 г. в военных действиях погибли 308, были ранены 1128, пропали без вести 85 и умерли от болезней и ран 18 воинов бригады. В ходе военных действий бригада получала пополнение: к 13 ноября 1944 г. – 600 человек, с 7 февраля по 1 мая 1945 г. – 1908 человек[1543].
Очевидно, в связи с неоднозначной боевой судьбой 1-й югославской бригады, особенно до ее переформирования, оценка результатов ее боевых действий в литературе противоречива.
Б. Димитриевич[1544] и А. Тимофеев[1545] дали им отрицательную оценку. М. Пойич, наоборот, считает, что бригада «выполнила поставленную ей задачу против превосходящих сил противника», а неудачи под Чачаком были обусловлены «недостаточной поддержкой или отсутствием таковой соседних частей»[1546].
М. Джилас в своих воспоминаниях также оправдывал бригаду, считая, что ее неуспех «следует объяснять не столько бойцовскими качествами людей, сколько неподобающей организацией и отсутствием опыта»[1547].
Советская военно-техническая помощь и подготовка кадров для НОАЮ
Формирование 1-й югославской бригады происходило попутно с началом обучения на территории СССР других югославских военнослужащих. 18 апреля 1944 г. в беседе с заместителем начальника Генштаба Красной армии А.И. Антоновым М. Джилас отметил, что НОАЮ «требуется большая организационная помощь и помощь в обучении наших войск»[1548]. 19 мая 1944 г. на встрече И.В. Сталина и В. Терзича обсуждался вопрос о подготовке командных кадров для вновь создаваемых в СССР войск и НОАЮ[1549]. Руководство СССР поручило заместителю начальника Генштаба Красной армии А.И. Антонову обеспечить югославскую военную миссию «необходимой консультацией по всем вопросам организации и строительства вооруженных сил, а также оказать необходимую помощь в вопросах обучения армии по родам оружия». 5 июля 1944 г. И.Б. Тито в письме И.В. Сталину сообщил, что в НОАЮ «есть несколько сот человек авиационного персонала, точно так же как и достаточное количество людей для создания танковых частей», которых необходимо перебросить в СССР[1550].
В рамках реализации такой помощи, во-первых, был создан учебный центр при 1-й югославской бригаде в Карасево, который сначала не был официально оформлен и считался «нештатным». К середине июня 1944 г. он состоял из отдельной радиороты (рота связи) и танковой роты[1551].
К 1 августа 1944 г. было обучено 50 радиотелеграфистов[1552], к сентябрю – 80 радистов, снабженных радиостанциями для организации и обеспечения радиосвязи между Верховным штабом НОАЮ и ее соединениями[1553]. Обученных в СССР радистов отправили самолетом в Бари, а оттуда по морю – на югославский остров Вис. Пройдя там еще один курс обучения, личный состав роты получил назначения в соединения НОАЮ, сражавшиеся в Далмации и Герцеговине[1554].
К середине июля 1944 г. в состав учебного центра вошел также вновь сформированный 2-й отдельный пехотный батальон под командованием подполковника Э. Житника[1555].
В июле 1944 г. по инициативе М. Месича нештатные учебные подразделения были объединены в учебный центр со штатом 10 человек. После отбытия 1-й югославской бригады на фронт учебный центр остался в Карасево под командованием Э. Житника. К 15 сентября 1944 г. учебный центр включал в себя 2-й пехотный батальон (360 человек, 38 орудий и минометов, 12 пулеметов, 20 автомашин) и отдельную танковую роту (51 человек, 3 танка и 1 автомашина)[1556].
В конце октября 1944 г. в Карасево была направлена комиссия, назначенная Г.С. Жуковым, по вопросам подготовки и отправки 2-го батальона на фронт[1557].
Одновременно стало ясно, что можно расформировать и весь учебный центр. Освобождение значительной части Югославии, в том числе ее столицы Белграда, создало условия для развертывания учебных центров на территории самой страны[1558]. НОАЮ получила возможность обеспечить пополнение своих стрелковых частей непосредственно в Югославии. В свою очередь, в советских лагерях военнопленных, откуда главным образом поступало пополнение во вновь формируемые югославские части, численность югославов была незначительной, и они в основном проходили по категории «рядовой состав», тогда как сержантов имелось очень мало, а офицерского состава не было совсем. Это делало невозможным формирование югославских частей в СССР без получения офицерского и сержантского состава из-за границы[1559].
30 октября 1944 г. В. Терзич на основании полученного им распоряжения И.Б. Тито возбудил ходатайство о расформировании Югославского учебного центра, с тем чтобы «весь личный состав югославов, имеющийся… при учебном центре, отправить… на пополнение действующих частей НОАЮ». В связи с этим заместитель Уполномоченного Ставки ВГК по иностранным военным формированиям генерал-майор А.М. Давыдов признал необходимым Югославский учебный центр расформировать, а имеющийся при нем личный состав, предназначенный для 2-го батальона в количестве 449 человек (8 офицеров, 35 сержантов, 406 рядовых), отправить по железной дороге в Югославию[1560].
23 ноября 1944 г. личный состав 2-го батальона был отправлен в распоряжение главнокомандующего НОАЮ в Белград[1561], куда прибыл в декабре и впоследствии был расформирован. Около 200 человек, в том числе полковник Э. Житник, были отправлены на пополнение 1-й югославской бригады[1562].
Согласно постановлению ГКО № 6512сс от 7 сентября 1944 г., было развернуто обучение югославских военнослужащих в советских учебных заведениях. Для организации этого процесса в структуре НКО был создан «специальный отдел» под руководством полковника А.Ф. Беднякова, численностью 18 человек, подчиненный начальнику ГРУ[1563].
По директиве Генштаба Красной армии от 16 сентября 1944 г., было приказано к 1 января 1945 г. подготовить 500 югославских танкистов на танках Т-34. Кроме того, было решено создать югославские отделения в Высшей военной академии – на 15 человек, для переподготовки командиров корпусов, дивизий и бригад, в Артиллерийской академии им. Ф.Э. Дзержинского – на 15 человек старших офицеров, а также организовать подготовку 50 радистов-операторов. Были выделены квоты также для обучения югославских офицеров разведки и контрразведки: в Высшей разведывательной школе – на 40 человек, в школах НКВД – на 30 человек[1564]. В ноябре 1944 г. на обучение в СССР прибыла первая группа офицеров Отдела защиты народа[1565].
Контингент обучающихся составили доставленные в СССР военнослужащие НОАЮ. Личный состав НОАЮ, находившийся в школах и училищах Красной армии, был обеспечен вещевым, денежным довольствием и продовольствием по нормам действующей Красной армии за счет НКО[1566]. При отборе югославских военнослужащих на обучение применялись строгие критерии отбора, невзирая на звания[1567]. Проблемами, которые приходилось решать в процессе обучения, были низкий уровень образования югославских слушателей, недостаток у них необходимых базовых знаний, а также трудное привыкание к тяжелым условиям жизни в СССР[1568]. Присутствовала и языковая проблема: 18 апреля 1945 г. в беседе с начальником Генерального штаба Красной армии А.И. Антоновым начальник югославской военной миссии в СССР генерал-лейтенант Р. Приморац на вопрос Антонова о том, как справляются с русским языком югославские слушатели советской военной академии, ответил, что «говорить трудно, но понимают хорошо»[1569].
4 августа 1944 г. В. Терзич обратился к Уполномоченному Ставки ВГК по иностранным формированиям с предложением о формировании в СССР югославской танковой бригады. Еще через месяц он направил новое предложение о формировании уже двух бригад (танковые части были остро необходимы НОАЮ)[1570]. Советское правительство одобрило формирование одной бригады. Согласно постановлению ГКО, принятому 7 сентября 1944 г., было приказано к 1 ноября сформировать и укомплектовать офицерским и рядовым составом НОАЮ танковую бригаду по существующим штатам Красной армии, но без мотострелкового батальона. Штатная численность бригады была установлена в 895 человек и 65 танков Т-34[1571].
Бригада формировалась в Тульском танковом лагере и состояла из трех танковых батальонов. Она имела также зенитно-пулеметную роту, транспортное отделение, роту управления, саперное и другие подразделения[1572].
БоTльшая часть кадров для танковой бригады прибыла из партизанских формирований Югославии[1573]. Для обеспечения комплектования бригады В. Терзич обратился к Г.С. Жукову с предложением перебросить 1 тыс. югославских военнослужащих из Бари[1574], а также использовать в качестве контингента югославских военнопленных, находившихся на территории СССР[1575]. Постановление ГКО от 7 сентября 1944 г. предписывало перебросить самолетами из Бари в СССР 500 югославских танкистов (офицеров и рядового состава), что и было осуществлено[1576]. Уже 10 сентября 1944 г. на самолетах С-47 с аэродрома Бари в СССР была доставлена первая группа из 150 танкистов. По запросам югославской военной миссии в бригаду направлялись и другие военнослужащие югославского происхождения, находившиеся в СССР[1577]. В итоге бригада была полностью укомплектована – в Тульский военный лагерь танковых войск прибыли 895 человек[1578]. Для обучения бригаде были выделены 16 танков Т-34[1579].
Намеченный срок готовности танковой бригады – 25 октября 1944 г. – выдержан не был[1580]. Бригада долго занималась обучением, которое продолжалось с 10 октября по 1 декабря 1944 г. Личный состав бригады обучался отлично подготовленными, имеющими боевой опыт советскими офицерами[1581].
Задержка отправки бригады на фронт была вызвана долгим ожиданием положенных ей по штату танков[1582]. Наконец, получив танки, 10 марта 1945 г. бригада была направлена по железной дороге из района Тулы в Югославию. Личный состав бригады насчитывал 872 человека, она имела 65 танков Т-34, 129 автомобилей и 3 боекомплекта боеприпасов[1583]. В апреле 1945 г. бригада участвовала в прорыве Сремского фронта и в других операциях[1584], в том числе в районе г. Шид. За две недели боевых действий бригада прошла по пересеченной местности 400 км и достигла Загреба[1585]. Затем, в мае и июне 1945 г., она приняла участие в военных акциях в рамках Триестского кризиса[1586].
В СССР было развернуто также обучение югославских летчиков. 7 февраля 1944 г. военный атташе Югославии М. Лозич направил письмо в Отдел внешних сношений НКО, в котором сообщил, что «в Советском Союзе находится несколько офицеров и унтер-офицеров – летчиков из бывшей югославской авиации. Подавляющее большинство этих летчиков перелетели на исправных машинах на русскую территорию, надеясь, что по их прибытию в СССР им представится возможность с согласия Югославского правительства продолжать борьбу с нашим общим врагом». Очевидно, об этом же Лозич сообщал в своем предложении о создании югославской авиаэскадрильи в 1942 г. Однако теперь он мог апеллировать к тому, что «на территории Советского Союза сформирована югославская добровольческая воинская часть, но до сих пор не сделана[1587] возможность вышеупомянутым летчикам бороться с врагом. Между тем большинство из них являются отличными летчиками». Лозич просил «разрешить формирование югославской авиационной части в составе Воздушного флота Красной армии»[1588].
Эта идея вскоре получила свое воплощение, хотя и не в том виде, как предлагал М. Лозич, – в марте 1944 г. между правительством Советского Союза и Верховным штабом НОАЮ было подписано соглашение об обучении в СССР югославских летчиков[1589]. Согласно директиве Генштаба Красной армии, изданной 9 апреля 1944 г., численность обучающихся была установлена в 300 человек[1590].
Комплектование контингента югославских курсантов происходило за счет личного состава, прибывшего в СССР из-за границы. Еще в ноябре 1943 г. по приглашению Верховного штаба НОАЮ был начат сбор югославских летчиков, находившихся на территории Сербии, Черногории и Восточной Боснии. Для поездки в СССР было отобрано около 140 человек[1591]. Кроме того, были привлечены югославские военнослужащие, находившиеся в составе британской армии[1592].
1 июня 1944 г. в Грозном началось обучение 67 летчиков, прибывших из НОАЮ[1593]. Однако организация переезда в СССР остальной, большей части югославских летчиков заняла много времени. К этому времени они были сосредоточены в итальянском городе Гравина близ Бари[1594]. 28 июня 1944 г. И.Б. Тито сообщил В. Терзичу, что для перевозки летчиков в СССР отсутствуют транспортные средства, но тем не менее он был уверен, что при помощи советской военной миссии «этот вопрос будет решен»[1595]. Первые группы авиаторов прибыли через Калиновку 20 августа 1944 г.[1596]
Еще одна группа летчиков (324 человека) добиралась через Египет, куда была доставлена из Италии в конце августа 1944 г. Через месяц они были отправлены в Советский Союз[1597]. Показательно, что этим вопросом занимался лично В.М. Молотов, который известил И.Б. Тито, что летчики будут доставлены из Тегерана советскими самолетами и другими транспортными средствами, в связи с чем просил заранее сообщить дату их вылета из Югославии[1598]. В таком повышенном внимании присутствовал элемент конкуренции за югославских летчиков с Великобританией, которая пыталась препятствовать их отъезду в СССР[1599].
В связи с выявившейся возможностью привлечь к обучению большее число югославских кадров, чем планировалось, постановлением ГКО от 7 сентября 1944 г. было предписано увеличить количество югославов, обучаемых в советских школах ВВС, с 300 до 500 человек[1600]. К концу 1944 г. в СССР обучалось около 600 югославских летчиков и техников[1601]. В начале 1945 г. в различные центры по всему Советскому Союзу было отправлено еще 1122 человека[1602].
Согласно постановлению ГКО и директиве Главного управления обучения, формирования и комплектования ВВС Красной армии, по мере прибытия югославов предписывалось сразу же приступить к выявлению степени их летной и общей подготовки. На основании полученных данных должны были формироваться летные группы, звенья, отряды и эскадрильи. Советские власти требовали осуществить обучение летного состава для югославских ВВС в максимально сжатые сроки. Для обучения были выделены лучшие инструкторы, командиры и преподаватели[1603].
Однако подготовка югославских летчиков оказалась сложной задачей. В НОАЮ отсутствовало необходимое количество людей, имевших должную подготовку[1604]. Прибывшие летчики имели налет в среднем по 100 часов, летали на устаревших самолетах «Поте» и «Бреге», и только два человека летали в Германии на Ме-109 и Ю-88. На них не имелось характеризующих материалов, поэтому подбор и расстановка кадров производились после беседы с каждым человеком, проводившейся с помощью переводчиков[1605].
Югославы были разделены соответственно уровню их образования на группы, для которых была предусмотрена разная продолжительность обучения. Для истребительной, бомбардировочной, штурмовой и транспортной авиации был составлен собственный график учебы[1606]. Так, в Краснодарском авиационном училище (Грозный) продолжительность обучения составляла 4 месяца. В Краснодарской летной школе будущие техники и мотористы направлялись для практических работ в стационарные полевые мастерские по ремонту авиационной техники[1607]. В процессе обучения выявились трудности – непривычная для югославов суровая зима, довольно плохие условия проживания и питания, незнание русского языка[1608] (им владели только 45 человек[1609]).
Тем не менее были достигнуты хорошие итоги обучения – за период Великой Отечественной войны в военно-учебных заведениях ВВС Красной армии был обучен 581 югославский военнослужащий, из них: летчиков – 207, воздушных стрелков – 36, офицеров штаба – 6, авиамехаников по эксплуатации самолетов и моторов – 328, старших метеорологов – 4[1610]. Их обучение на всех уровнях было полным и всесторонним (в отличие от курсов переобучения у западных союзников). В связи с этим югославские летчики не успели закончить обучение до конца войны. Школы, офицерские училища и академии Советского Союза сыграли большую роль в подготовке кадров для югославских ВВС. Высококвалифицированные кадры, обученные в СССР, назначались на высшие командно-штабные обязанности в летных и тыловых частях, технической службе и учебных заведениях[1611].
Обучение югославских летчиков на территории СССР происходило одновременно с созданием подразделений военно-воздушных сил НОАЮ, которое происходило в Северо-Кавказском военном округе под руководством начальника югославской военной миссии В. Терзича[1612]. Комплектование полков производилось из состава югославов, обучавшихся в Краснодарской летной школе и Краснодарском авиационном училище. 1-й югославский истребительный авиационный полк численностью 191 человек[1613] в составе 32 самолетов Як-3[1614] был сформирован в Краснодаре к 1 мая 1945 г.[1615] Командиром полка был назначен майор П. Радевич, начальником штаба – майор С. Шантич[1616]. К июню 1945 г. был сформирован 2-й югославский штурмовой авиационный полк численностью 239 человек в составе 32 самолетов Ил-2[1617]. Командиром полка был назначен майор М. Шепанович, начальником штаба – поручник С. Бэрцэ[1618].
После окончания обучения оба югославских авиаполка вместе с авиационной техникой были переданы в состав ВВС НОАЮ[1619]. 23 июня 1945 г. 2-й полк в составе 102 человек перелетел в Югославию. Остальной состав полка убыл на родину по железной дороге[1620]. 1-й полк вылетел в Югославию 7 сентября 1945 г. и 15 сентября приземлился на аэродроме под Сомбором. Все оборудование, необходимое для обеспечения повседневной деятельности этих авиаполков, было доставлено в Югославию железнодорожными эшелонами и передано командованию ВВС НОАЮ[1621].
10 февраля 1945 г. было принято еще одно постановление ГКО, согласно которому НОАЮ предоставлялась возможность направить в течение 1945 г. 1 тыс. человек в военные училища Красной армии и 210 человек на курсы усовершенствования офицеров[1622].
К 1 апреля 1945 г. число обучающихся в СССР югославских военных составляло уже 3126 человек[1623]. В апреле 1945 г. в СССР были отправлены 1122 курсанта, в мае – еще 1060 человек[1624], а всего в 1945–1947 гг. – 3696 офицеров и 1439 сержантов[1625]. Кроме того, 90 югославских юношей были приняты в суворовские военные училища[1626].
Большинство направленных в СССР югославских военнослужащих успешно завершили обучение. В том числе в Высшей военной академии им. К.Е. Ворошилова в Москве закончили учебу 15 высших и старших офицеров югославской армии[1627]. 18 апреля 1945 г. в беседе с начальником Генерального штаба Красной армии А.И. Антоновым начальник югославской военной миссии Р. Приморац сообщил, что обучавшиеся в академии югославы «очень довольны, учеба идет хорошо»[1628].
Еще одним направлением помощи СССР югославским вооруженным силам было создание авиационной группы под командованием генерал-майора А.Н. Витрука (командир советской 10-й гвардейской штурмовой авиадивизии). Согласно постановлению ГКО от 22 сентября 1944 г. и соглашениям между И.Б. Тито и командующим 3-м Украинским фронтом Ф.И. Толбухиным, подписанным в Белой Церкви 16 октября и в Белграде 15 ноября 1944 г., для совместных действий с НОАЮ из состава советской 17-й воздушной армии были переданы 10-я гвардейская штурмовая и 236-я истребительная авиадивизии, а также 9-й район авиационного базирования. Штатная численность 10-й дивизии составляла 1304 человека, 236-й дивизии – 1479 человек, 9-го района – 2082 человека. Дополнительно были переданы также 15 самолетов связи и несколько транспортных самолетов[1629].
Вначале формирования «группы Витрука» были сосредоточены на территории Румынии в районах городов Крайова, Слатина и Каракал, а затем – перемещены на территорию Югославии. К 1 января 1945 г. авиагруппа имела 4901 человек личного состава, к 1 мая – 4603 человека, 244 боевых самолета, а также более 467 автомашин[1630].
Передача группы Витрука в распоряжение НОАЮ имела несколько целей. Во-первых, в ее рамках были созданы югославские авиационные формирования. В конце декабря 1944 г. – начале января 1945 г. на базе советской 10-й авиадивизии в Нови-Саде формировалась югославская 42-я штурмовая дивизия под командованием полковника Б. Лазаревича[1631], на базе 236-й дивизии – 11-я истребительная дивизия под командованием майора А. Болевича[1632], на основе советской 9-й авиабазы – 9-я областная авиабаза НОАЮ[1633] (начальник – полковник Б. Узелян[1634]).
Во-вторых, одним из важнейших направлений деятельности группы Витрука была подготовка югославских летчиков и инженерно-технического состава: в соответствии с соглашением от 15 ноября 1944 г. верховное главнокомандование НОАЮ обязалось не позже, чем к 15 марта 1945 г., заменить подготовленным югославским составом всех солдат и офицеров Красной армии, служивших в передаваемых Югославии авиадивизиях и районе авиационного базирования[1635].
Курсы подготовки пилотов начали работу 10 декабря 1944 г. Летчиков штурмовой авиации (187 человек) обучали на аэродроме в Земуне, а затем по приказу штаба группы воздушных дивизий 25 марта 1945 г. перевели на аэродром у с. Надаль. Курсы для летчиков-истребителей (186 человек) начали работать на аэродроме недалеко от г. Рума и 25 марта 1945 г. были переведены на аэродром у с. Господжинци[1636]. Кроме того, при обеих дивизиях были созданы учебные летные центры для подготовки инженерно-технического состава ВВС Югославии[1637]. Затем с середины марта 1945 г. началась подготовка югославских пилотов в качестве летных инструкторов[1638].
На обучение направлялись летчики, которые имели наибольший опыт службы и поэтому нуждались в более коротком времени для переобучения на новых самолетах. Курсами подготовки пилотов руководили югославские штабы во главе с начальником курса и политическим комиссаром. Преподавателями были советские офицеры. Политическое обучение, строевая подготовка и культурно-просветительская работа со слушателями проводились югославскими офицерами[1639].
В-третьих, параллельно с обучением югославские летчики принимали непосредственное участие в боевых действиях. Группа Витрука в оперативном плане подчинялась Верховному штабу НОАЮ (затем – Генштабу Югославской армии) и по его директивам выполняла боевые задачи. Приказы поступали также от штаба югославских ВВС, советской 17-й воздушной армии, 1, 2 и 3-й армий НОАЮ[1640]. Авиагруппа приняла участие в Белградской операции, действуя совместно с войсками 3-го Украинского фронта и НОАЮ[1641]. Югославские экипажи в составе группы начали боевые действия 17 января 1945 г., при этом 11-я дивизия и 9-я авиабаза были подчинены штабу 42-й дивизии[1642]. Сначала югославы летали в качестве ведомых, а ведущими были советские летчики. Со временем они начали брать на себя лидирующую роль. Уже в конце марта 1945 г. в полках и эскадрильях авиагруппы было достаточно обученных югославских летчиков, которые назначались ведущими при выполнении боевых задач[1643]. Авиагруппа совершила до 8 тыс. боевых вылетов, из которых югославские летчики совершили 1392 боевых вылета. В ходе боевых действий погибли 7 летчиков и было потеряно 14 самолетов[1644].
В итоге группа Витрука провела обучение и переподготовку 138 летчиков-штурмовиков, 131 летчика-истребителя, 130 воздушных стрелков, 1213 инженерно-технических специалистов, более 2700 шоферов, трактористов, связистов, саперов, минеров и пр.[1645]
Подготовка летного и инженерно-технического состава, а также формирование частей и соединений ВВС Югославии в основном были завершены к середине мая 1945 г. Затем советские военнослужащие из состава авиагруппы покинули Югославию, оставив свою материальную часть югославской армии[1646]. Результаты деятельности группы Витрука были весьма впечатляющими. Кроме югославских авиадивизий и авиабазы, были созданы управление авиакорпуса, пять батальонов аэродромного обслуживания и проч.[1647] Такая форма советской помощи в строительстве югославских ВВС оказалась эффективной и была осуществлена в сжатые сроки.
Югославские летчики вышли из войны с солидным боевым опытом, что дало прочную основу для дальнейшей правильной и конструктивной работы. Это было важно еще и потому, что обучение летчиков, отправленных в СССР, до окончания войны завершено не было.
К 1 ноября 1944 г. по приказанию командующего 3-м Украинским фронтом Ф.И. Толбухина югославской стороне была оказана помощь по формированию при 1-м армейском корпусе НОАЮ запасной артиллерийской бригады в составе батареи связи, 9 45-мм противотанковых батарей и 1 20-мм зенитной батареи, сведенных в три дивизиона. Кроме того, при бригаде были созданы курсы для переподготовки 250 югославских офицеров запаса. Из г. Валево в бригаду были переведены курсы офицеров-артиллеристов, набранных из числа партизан, численностью 70 человек. Таким образом, в бригаде было 320 офицеров, 500 солдат и сержантов и еще ожидалось прибытие 500 солдат. Для обучения бригаде было передано 20 45-мм советских орудий с амуницией и приборами, 10 75-мм немецких трофейных пушек, а также 2 20-мм немецкие зенитные пушки. В формировании и учебе югославам помогали направленный командованием артиллерии 3-го Украинского фронта полковник Федоров, 7 офицеров и 3 образцовых орудийных расчета из резервных частей[1648].
Советско-югославское военное сотрудничество воплотилось и в других формах. 4 сентября 1944 г. югославский Центральнобанатский партизанский отряд, сформированный в конце августа 1944 г. в сербском приграничном селе Милетичево, перешел на румынскую территорию, где после боев с германскими войсками был принят в состав войск 3-го Украинского фронта. В то время он имел около 300 хорошо вооруженных бойцов. Позже часть этого отряда вошла в состав 8-й герцеговинской бригады НОАЮ, а часть осталась в составе Красной армии и встретила окончание войны в окрестностях Праги. Отряд был единственным сухопутным подразделением НОАЮ, некоторое время входившим в состав другой союзной армии[1649].
Еще одно формирование – Венская бригада – было создано в апреле 1945 г. командованием Красной армии из 400 югославских граждан, которые находились на работах в Третьем рейхе. В мае 1945 г. бригада прибыла в Югославию, где была расформирована. Кроме того, на территории Болгарии в сентябре 1944 г. была создана бригада «Гоце Делчев» из македонцев, которые оказались в Болгарии. Она была отправлена в Югославию и затем расформирована[1650].
После отправки созданных в СССР югославских частей на родину власти Советского Союза оказывали помощь в комплектовании уже непосредственно НОАЮ. В частности, в декабре 1944 г. югославская военная миссия посылала запросы Уполномоченному Ставки ВГК по иностранным военным формированиям о направлении находившихся в СССР югославов в НОАЮ. В первые месяцы 1945 г. военнообязанных «югославской национальности», изъявивших желание служить в югославской армии, направляли в посольство Югославии в Москве, где им оформляли соответствующие документы для выезда. Военнослужащих югославских частей, поступавших на пересыльные пункты по выздоровлении из госпиталей, направляли в распоряжение Генштаба югославской армии[1651].
Согласно советским данным, летом 1944 г. югославское командование ожидало от СССР усиления помощи «кадрами, способными оказать поддержку в обучении и боевой подготовке армии»[1652]. К осени 1944 г., в связи с увеличением численности НОАЮ и притоком современного военного оборудования из арсенала Красной армии и военных трофеев, югославскому командованию стали еще более требоваться обученные люди. На основании запроса Верховного штаба НОАЮ к 10 октября того же года через базу в Крайове в НОАЮ для работы инструкторами было направлено 48 советских офицеров-связистов из расчета по 4 офицера на одну стрелковую дивизию, а также 144 офицера-артиллериста[1653]. Кроме того, были направлены 10 инструкторов для формирования на территории Югославии двух батальонов аэродромного обслуживания[1654].
17 ноября 1944 г. И.Б. Тито в письме И.В. Сталину сообщил, что командование НОАЮ намерено «начать перестройку… вооруженных сил с создания генерального штаба, всего центрального военного аппарата с четкой системой управления и необходимыми учебными заведениями». Тито отметил, что для этого НОАЮ «крайне необходимо было бы иметь во всех этих инстанциях Ваших людей, и прежде всего в центральном аппарате, который будет определять положение дел во всей армии и во всех отношениях». Югославский посол С. Симич на приеме в Наркомате иностранных дел СССР 27 ноября 1944 г. высказал пожелание о «широком привлечении в качестве инструкторов советских офицеров»[1655]. В итоге как минимум 117 советских инструкторов были распределены в 1-й пролетарский и 12-й корпусы НОАЮ, главный штаб Сербии, Македонии и Воеводины и в другие югославские военные структуры[1656].
Однако в этом процессе были выявлены проблемы. В ноябре 1944 г. И.В. Сталин в разговоре с Э. Карделем, И. Шубашичем и С. Симичем отметил, что «югославские офицеры не слушают советских консультантов». Уверенность югославского партизанского командования в силе собственного опыта порой пересиливала уважение к опыту Красной армии[1657]. 13 декабря того же года Сталин сообщил И.Б. Тито, что обеим сторонам «нужно… сговориться насчет русских инструкторов для югославской армии, насчет их прав и обязанностей. Отсутствие согласованных решений по всем этим вопросам невозможно дальше терпеть, так как оно тормозит дело»[1658].
Такие решения были приняты. Согласно постановлению ГКО от 10 февраля 1945 г. № 7527сс, «советники и инструкторы в отношении личного состава НОАЮ никакими административными правами не пользуются. Основным методом работы советников и инструкторов… является оказание повседневной помощи командиру или начальнику НОАЮ (при котором состоит советник или инструктор) во всех вопросах жизни и деятельности части, соединения и учреждения… Каждый советник и инструктор в своей практической работе должен установить полное взаимное понимание и тесный контакт, способствующий росту и укреплению югославской армии»[1659].
После окончания войны советники из СССР продолжали оказывать помощь новой югославской армии. Так, 10 мая 1945 г. И.В. Сталин приказал «оставить до особого распоряжения в составе ВВС югославской армии 14 человек»[1660]. К 31 декабря 1945 г. в югославской армии оставалось 115 советников из СССР[1661].
Еще в первой половине 1940 г. Югославия выражала желание купить в СССР вооружение и военную технику. В апреле 1941 г., одновременно с подписанием советско-югославского договора, СССР предложил Югославии военно-техническую помощь в объеме 50—100 истребителей, 20–25 легких бомбардировщиков, 100 противотанковых пушек, 10 батарей по 4 76-мм пушки и пр.[1662] Однако помощь передана не была, в первую очередь из-за нападения Германии на Югославию.
В начале 1942 г. Советский Союз и югославские партизаны достигли договоренности о военной помощи. Однако тогда помощь не пришла, главной причиной чего было то, что СССР тогда не имел достаточного количества оружия даже для собственных нужд, а также транспортных самолетов с дальностью, достаточной для полета в Югославию[1663].
Наконец в декабре 1943 г. началось регулярное и масштабное оказание помощи Советским Союзом югославскому Сопротивлению. Для этого была сформирована специальная авиагруппа из состава советской авиации дальнего действия[1664]. Однако эта помощь, по оценке В.М. Молотова, данной во время разговора с М. Джиласом и В. Терзичем 24 апреля 1944 г., была «еще недостаточной»[1665].
Обмен военными миссиями способствовал расширению помощи[1666]. Со стороны Югославской миссии, прибывшей в СССР в апреле 1944 г., поступило пожелание вопросы снабжения «приспособить к… потребностям» НОАЮ, которая ожидала от Советского Союза «усиления… военной помощи, особенно вооружением, боеприпасами, продовольствием и обмундированием». В ответ советское руководство дало разрешение НКО СССР на отпуск необходимого вооружения, боеприпасов и продовольствия по заявке югославской военной миссии. В частности, 19 апреля 1944 г. было решено, что можно немедленно выделить югославам 30 тыс. трофейных немецких винтовок и другое оружие[1667].
5 июля 1944 г. И.Б. Тито в письме И.В. Сталину сообщил, что НОАЮ «необходимо намного больше вооружения и продовольствия, чем то, что нам до настоящего времени союзники посылали. Эти потребности растут с ростом нашей армии». Тито указывал, что югославы не могут рассчитывать на «эффективную помощь со стороны союзников», так как британцы «всеми способами хотят замедлить формирование наших танковых и авиационных частей». Он отметил, что «для нас всякая, даже самая маленькая, помощь со стороны СССР весьма драгоценна. И я вас прошу об этой помощи»[1668]. В ответ Советский Союз расширил оказание военно-технической помощи НОАЮ, а также оказал НКОЮ финансовую помощь[1669].
Для снабжения НОАЮ были созданы специальные авиабазы. Сначала такая база работала в Киеве[1670]. Затем, в мае 1944 г., она была перебазирована в пос. Калиновка Винницкой области[1671] и работала в связке с 5-й гвардейской авиадивизией (в составе 30 экипажей). В том же месяце вылетевшие с базы 99 самолетов сбросили для НОАЮ 78 773 кг грузов, в июне – 102 самолета доставили 59 046 кг грузов[1672].
В апреле 1944 г. В.М. Молотов сообщил руководству Югославской военной миссии, что власти СССР «поставили перед союзниками вопрос об организации базы для советских самолетов в районе Бари – Бриндизи» на территории Италии, то есть в гораздо более близком к Югославии месте, чем Калиновка. Такая база была создана в Бари постановлением ГКО от 17 июня 1944 г. «для выполнения специальных заданий по транспортировке грузов, эвакуации раненых и обеспечению связи» с НОАЮ. Западные союзники дали согласие на пребывание в Бари группы из 8 советских самолетов с обслуживающим персоналом. Эта группа была в состоянии перевозить до 1 тыс. т груза в месяц. Советские власти считали, что она «могла… серьезно обеспечивать нужды НОАЮ по крайней мере в течение 5–6 мес.», в связи с чем «выгоды этой операции [были] очевидны»[1673].
На первых порах для снабжения НОАЮ понадобилась помощь союзников. 24 июня 1944 г. Г.С. Жуков сообщил И.В. Сталину, что, хотя на базу в Бари были отправлены советские самолеты и экипажи, вопрос с покупкой или фрахтом парохода для доставки туда грузов был не решен, в связи с чем советские самолеты не могли быть загружены. Жуков полагал «целесообразным договориться с англичанами или американцами, чтобы они передали нам в Италии в счет поставок Советскому Союзу некоторое количество продовольствия (крупа, консервы, жиры – всего до 2000 тонн) и медикаменты (первой помощи на 15–20 тыс. человек), с тем чтобы мы могли обеспечить работу базы в Бари и крепко помочь Тито». Таким образом, в Югославию ушла часть поставок, которые должен был получить СССР.
В сентябре 1944 г. ГКО несколько раз рассматривал вопросы, связанные с усилением помощи НОАЮ[1674]. 7 сентября было принято решение, «в целях улучшения практической работы по снабжению» НОАЮ, о создании еще одной базы в румынском городе Крайова, куда была передислоцирована база из Калиновки. База в Крайове была подчинена Спецотделу НКО под начальством А.Ф. Беднякова, на который, помимо других обязанностей, была возложена практическая работа по снабжению НОАЮ, в том числе организация перелета самолетов и транспортировки грузов, а также подбор и подготовка офицеров Красной армии, направляемых в Югославию и на базу Бари[1675]. В 1944 г. с базы в Крайове было доставлено в Югославию 25 059 автоматов, 21 389 винтовок и карабинов, 257 ДШК, 1054 противотанковых ружья, 1671 миномет, 446 орудий, в том числе 84 зенитных, и другое вооружение[1676].
С 1 мая по 20 октября 1944 г. с баз в Калиновке, Бари и Крайове 1280 самолетов сбросили на территорию Югославии 25,5 тыс. мест общим весом 1178 т, перебросили в различные пункты 592 человека и вывезли 1608 раненых[1677].
С установлением общего сухопутного фронта основные грузы для НОАЮ стали доставлять по земле и воде, причем не только с центральных баз НКО – некоторая часть грузов, например, была предоставлена 3-м Украинским фронтом[1678].
13 декабря 1944 г. И.В. Сталин в письме И.Б. Тито еще раз подтвердил, что «мы готовы снабдить Вас вооружением, как трофейным, так и русским», причем гарантировал делать это «на длительный срок»[1679].
Согласно отчету начальника ГРУ И.И. Ильичева, всего в 1944 г. НОАЮ было передано 264 самолета, 40 вездеходов, 2232 миномета, 401 пушка, 40 122-мм гаубиц, 84 25-мм зенитных пушки, 2215,5 т ГСМ[1680]. В 1944–1945 гг. СССР передал югославской стороне 96 515 винтовок, 20 528 пистолетов и револьверов, 68 423 автомата и пулемета, 3797 противотанковых ружей, 3364 миномета, 170 ПТО, 895 полевых орудий, 65 танков и боевых машин, 421 самолет, 1329 радиостанций[1681].
В итоге за все годы войны СССР передал Югославии 69 танков, 491 самолет, не менее 5,8 тыс. орудий и минометов, 14 тыс. пулеметов, более 38 тыс. автоматов, не менее 125,5 тыс. винтовок и карабинов[1682].
Одним из аспектов снабжения также была передача югославским войскам трофеев, захваченных у вражеских армий. Так, 17 октября 1944 г. штаб 3-го Украинского фронта дал указание командующему 57-й армией полностью передать 1-му армейскому корпусу НОАЮ трофейное вооружение и боеприпасы, захваченные в Белграде. 9 декабря командующий 57-й армией приказал передать 6-му армейскому корпусу НОАЮ все трофейное оружие, захваченное советскими войсками в Венгрии, а также находящееся в комендатурах[1683]. В конце войны более 50 % воинов югославской армии были вооружены оружием из военных трофеев[1684].
Для конкретизации масштабов советской помощи можно привести следующий пример. В начале 1945 г. из трех армий, образованных в составе НОАЮ, 1-я армия была на 100 % оснащена оружием, переданным Советским Союзом, 2-я – на 30 %, а реорганизованный в 3-ю армию 12-й корпус НОАЮ – на 80 %[1685].
Масштабной была советская помощь в сфере военной медицины. Советские летчики эвакуировали 1603 раненых югославских бойцов, а также доставили на территорию Югославии свыше 80 советских врачей и медсестер[1686], в том числе группу во главе с известным советским военным хирургом полковником А.А. Казанским. Сербский историк П. Байич сделал обоснованный вывод о том, что врачи из этой группы внесли неизмеримый вклад в развитие югославской военной медицины. Советские медики организовали мобильные хирургические бригады, и преимущественно на основании их предложений осенью 1944 г. была проведена реорганизация санитарной службы НОАЮ. В декабре 1944 г. советские медработники создали в Югославии госпитальную базу на 5 тыс. коек. Кроме того, НОАЮ было передано оборудование для 7 эвакогоспиталей и 4 полевых госпиталей. Советские медики оказали помощь 11 тыс. раненым югославским воинам. С помощью лаборатории 3-го Украинского фронта был создан Институт переливания крови в Белграде и станции переливания крови во всех больничных центрах Сербии и Воеводины. По советской инициативе был основан журнал «Военно-медицинский обзор», в котором было опубликовано большое количество статей с ценными инструкциями для югославских военных врачей[1687].
С 1945 г. новых формирований югославских войск на территории СССР не проводилось[1688]. Упор в советско-югославском военном сотрудничестве окончательно сместился на оказание помощи НОАЮ, в том числе в плане преобразования ее в регулярную армию новой Югославии. В этом процессе Красная армия была образцом. Проявилось это в первую очередь в материально-технической сфере.
Еще во время визита И.Б. Тито в Москву в сентябре 1944 г. было решено, что к концу 1944 г. Красная армия поставит оружие и технику для 12 дивизий НОАЮ (около 10 тыс. человек в каждой) и двух дивизий югославских ВВС[1689]. До конца 1944 г. при помощи СССР было осуществлено перевооружение 11 югославских дивизий[1690].
В январе 1945 г. командование НОАЮ запросило оружие и технику еще для 10 дивизий[1691]. 10 февраля было принято соответствующее решение ГКО № 7527сс[1692]. С марта по сентябрь 1945 г. СССР передал Югославии вооружение и имущество для оснащения 20 пехотных дивизий шеститысячного состава, трех артиллерийских и двух танковых бригад, одной смешанной и одной транспортной авиадивизий, трех армейских инженерных и одного понтонного батальона, трех полков связи и трех автомобильных полков[1693], а также другое имущество: например, в марте 1945 г. – материальную часть и вооружение 82-го зенитного артиллерийского полка, дислоцировавшегося в Белграде[1694], в мае 1945 г. – 740 тонн ГСМ от 3-го Украинского фронта[1695].
Была оказана помощь в создании югославской системы военного образования. Согласно постановлению ГКО от 10 февраля 1945 г., были переданы самолеты, вооружение и другое имущество на формирование летной школы численностью 780 курсантов; школы механиков (720 человек); школы младших авиаспециалистов (400 человек), десяти пехотных школ подготовки офицеров (по 1000 человек каждая), пехотной офицерской школы (2000 человек), курсов усовершенствования старших и высших офицеров (500 человек), десяти артиллерийских школ и учебных центров (1500 человек), инженерного училища (1000 человек), училища связи (1200 человек), танкового учебного центра (100 человек). Была также оказана помощь военной литературой, учебными пособиями, топографическими картами и пр., разработкой штатов и табелей для формируемых штабов, соединений и частей югославской армии, в организации мастерской по ремонту артиллерийского и стрелково-минометного вооружения[1696]. Советская помощь позволила партизанской югославской армии перерасти в солидно и современно вооруженную и обученную армию[1697].
В конце войны под советско-югославское военное сотрудничество была окончательно подведена и правовая основа: 11 апреля 1945 г., когда между СССР и Югославией был заключен Договор о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве, гласивший, что обе стороны «обязуются оказывать друг другу военную и другую помощь… всеми имеющимися в их распоряжении средствами».
Особенностью советско-югославского военного сотрудничества было наличие на территории Югославии своей вооруженной силы – Народно-освободительной армии (НОАЮ), все годы войны сражавшейся против гитлеровских оккупантов и коллаборационистов. Поэтому создание по инициативе СССР югославской воинской части под командованием М. Месича происходило в условиях политической коллизии: во-первых, было создано «параллельное» по отношению к НОАЮ формирование, во-вторых, это было сделано без согласия югославского правительства и прямого участия НОАЮ, в-третьих, контингент был набран в основном из бывших военнопленных, воевавших против СССР. Последнее обстоятельство порождало и у советского руководства, и у командования НОАЮ сомнения в лояльности основной части личного состава воинского формирования под командованием Месича. Однако иного контингента уроженцев Югославии, кроме военнопленных, в распоряжении Советского Союза не было. Советские власти старались не выносить эту деликатную проблему в публичную плоскость.
Судьба бригады под командованием М. Месича стала одним из наиболее политически сложных аспектов советско-югославского сотрудничества в годы войны. В то же время она представляет собой уникальный опыт. В контексте создания в Советском Союзе других иностранных воинских частей он был «гибридным»: с одной стороны, Югославия являлась членом антигитлеровской коалиции (как Чехословакия и Польша), с другой – основной контингент югославской воинской части состоял из военнопленных, воевавших на стороне гитлеровской Германии (как это было с румынской дивизией им. Тудора Владимиреску).
Параллельно с рубежа 1943–1944 гг. советско-югославское военное сотрудничество существенно расширялось в других направлениях. Оно осуществлялось по договоренности с командованием НОАЮ, при его непосредственном участии и без существенных политических осложнений. Это сотрудничество включало в себя формирование различных воинских частей (в том числе танковых и авиационных), обучение югославских военнослужащих в СССР и широкомасштабное снабжение НОАЮ. Следует оспорить вывод И.И. Шинкарева, что «в отличие от советской военной помощи Польше и Чехословакии, помощь Югославии направлялась главным образом не на формирование югославских войск в СССР, а на обеспечение оружием, боеприпасами, снаряжением и другим военным имуществом НОАЮ»[1698]. Формирование и обучение югославских войск непосредственно в Советском Союзе и при помощи Советского Союза на территории Югославии продолжалось и расширялось вплоть до окончания войны и даже после нее. Система обучения была обширной, функционируя и в тылу, и при воинских частях, участвующих в боевых действиях (группа Витрука). Тенденцией советско-югославского сотрудничества было постоянное усиление и расширение советской помощи со временем (создание новых родов войск и затем – помощь в создании регулярной армии новой Югославии).