… Трудно мне это было сделать. Но умирать-то все-таки не хотелось. Кое-как дотащились. И вот попал сюда, в этот прекрасный госпиталь. Приехал я сюда весь окровавленный и грязный, положили сейчас же для осмотра, и одна американская сестра, высокая блондинка, увидев мою руку и, конечно, не предполагая, что я, такой черный и притом перепачканный французский легионер, говорю по-английски, сказала вслух: «Ну, этот умрет!» Я посмотрел на нее и ответил: «А может быть, еще не совсем?» Боже мой, что с ней сталось! Несмотря на всю тяжесть моего положения, мне жалко стало бедняжку, так она испугалась и сконфузилась. Наконец говорит мне, что руку надо отрезать по плечо. Я попросил зеркало, чтобы рассмотреть ее. Тяжелый был момент. Но я ясно видел, что рука пропала. Валяйте! Усыпляли меня каким-то препаратом, и в момент, когда у меня сознание терялось, я как-то спросил ту же сестру: «Неужели умру?» И она ответила мне уверенно и нежно: «Нет, я не дам Вам умереть!» После этого я заснул совершенно, как ребенок, успокоенный матерью. И вот теперь, как видите, я без руки. Хуже всего, однако, то, что я ее прекрасно чувствую. Почти все время у меня зуд в ладони отрезанной руки и страшная ломота в сочленениях. Так хотелось бы схватить ее. Ночью хватаешь пустое место, чтобы поправить руку. Страданий пока доставляет она мне много». И действительно, мой собеседник употребил невероятные усилия, чтобы продолжить спокойно говорить, в то время как лицо его искажалось от времени до времени судорогой сильной боли. В эту минуту объявили о приходе французского журналиста. Он как-то нахрапом набросился на Пешкова, и защититься от него не было никакой возможности. Он подверг раненого обстоятельному интервью, причем, между прочим, спросил: «А ваш знаменитый отец Горький? Он в тюрьме, не правда ли?» Пораженный Зиновий Алексеевич ответил, что ничуть. «А я слышал, что его за крайние убеждения держат в тюрьме. Но какой человек! Это поистине гений! Подумайте, выбиться из того, чем он был, и добиться того положения, каким он обладает!» И пошел, и пошел! Кое-как отделались… По выздоровлении Зиновий Алексеевич предполагает вернуться в Италию, где у него жена и четырехлетняя дочка. Я пожал ему оставшуюся руку, обещая сделать все возможное, чтобы повидаться еще с этим милым и смелым человеком, который с такой непринужденной легкостью, с таким лишенным рисовки спокойствием переносит несчастье, обрушившееся на него, как результат поступка, который он считал своим прямым и несомненным долгом». Однако очевидно, что Зиновий не все рассказал Луначарскому. Как свидетельствовал капитан легкой кавалерии спаги Э. Шарль-Ру, который был ранен легче Пешкова, нашел возчика, который отвез их на ближайшую станцию, где стоял санитарный поезд. Они проскочили в свободное купе. Когда их там обнаружил старший врач, то он был в страшной ярости и хотел их оттуда вышвырнуть. Тогда Зиновий вытащил здоровой рукой пистолет. У него был такой вид, что врач сразу пришел в себя и оставил их в покое. Но по прибытии в Париж Пешков улизнул с этого поезда, опасаясь мести, и стал «подпольным раненым». Капитан помог ему идти, по его свидетельству, шинель Зиновия к тому времени одеревенела от засохшей крови, в таком виде они и шли по улицам, пока не попали в американский госпиталь. По мнению Амфитеатрова, в американский госпиталь Пешков попал не случайно, а из-за хорошего знания английского. Там «он сделал много интересных знакомств, принесших ему затем немалую пользу в позднейшей военно-дипломатической карьере, а одно из них возымело огромное влияние и на его личную жизнь».[247] Сам Пешков, неоднократно вспоминая ту кровавую атаку под Аррасом, сравнивал ее с «картиной кромешного ада» и «с последними днями Помпеи». Как было написано в российской прессе того времени, сам Зиновий Пешков заявил по этому поводу: «Вас это хотя и удивит, но я вам скажу, что атака — приятная вещь, жаль только, что пришлось скоро уходить. Стоило для этого прожить 7 месяцев в траншеях».[248] «Приятная вещь», судя по письму «однокашника» Зиновия Пешкова по партийной школе Григория Алексеевича Алексинского Горькому, стоило Легиону очень дорого: «батальон, в котором он был, пострадал ужасно — уцелели единицы».[249] Горький встретил известие о ранении «дорогого Зины» необычно даже для хорошо знавших его — матом.[250] После боя под Аррасом маршал Жоффр 28 августа 1915 г. подписывает приказ о награждении Пешкова Военным Крестом с пальмовой ветвью, а 5 сентября он издал приказ об отпуске кавалера Военного Креста «для восстановления здоровья».[251] Несмотря на его очень низкий рост — 162 сантиметра, — это не создало ему большой проблемы для карьеры, которая только начиналась, и сам Пешков, очевидно, очень бы удивился, узнав о том, что его ждет в ближайшие годы. Казалось, что на этом путь Пешкова как военного завершен — какой он офицер без руки? Но нет. Легион не хотел отпускать от себя даже увечного Пешкова. Свидетельством тому служит тот факт, что даже приехать в Италию ему тогда было невозможно. Амфитеатров был вынужден просить посла России в Париже А.П. Извольского о содействии «приемному сыну известного Максима Горького. Молодой человек этот — мой сотрудник и друг, который, будучи уже бесполезным по увечью своему для армии, стремится возвратиться к своей семье в Италию, но встречает к тому затруднения в каких-то формальностях, длящихся бесконечно. Если Ваше превосходительство найдет возможность способствовать скорейшему отпуску Пешкова, сделайте истинно доброе дело, за которое будут глубоко признательны Вам его семья, друзья и наша газета. Представитель газеты «Русское Слово» для всех средиземноморских стран А.В. Амфитеатров».