Иностранный легион — страница 43 из 122

тализма, глубокое чувство ответственности за жизнь своих солдат, а также тот стиль военной элегантности, по которому их узнавали с первого взгляда». Начальник Амилахвари, генерал Монклар, сказал про него так: «Амилахвари — это Легион. Его военная жизнь, его энтузиазм, его подвиги и жесты соответствуют Легиону. В нем было все величественным: его рост, поведение в мирное время и на войне и постоянное, выглядящее даже слегка болезненным, стремление к героизму, в котором он всегда мечтал, хотя это было довольно нелегко, превзойти самого себя».[402] Кроме Амилахвари, тогда во Французском иностранном легионе был известен русский лейтенант Владимир Булюбаш. Родившись в 1910 г. в России, ребенком он был вывезен во Францию во время большевистского переворота. В марте 1937 г. он получил здесь французское гражданство. Во время кампании во Франции 1940 г. он успел получить орден Почетного легиона. Он в конце 1944 г. командовал 1-м легким взводом легионных танков в 1-м эскадроне 1-го иностранного кавалерийского полка. Во время боев у Бальшвиллера 27 ноября 1944 г., когда взвод Булюбаша преследовал отходящих немцев, среди которых был генерал, немецкая самоходка из лесной засады подбила 3 легионерских танка, в том числе и танк Булюбаша. Тогда тот садится на броневик и догоняет отходящую колонну противника. Ворвавшись в нее, Булюбаш устроил среди немцев панику, захватив орудие. Когда на дороге никого из противников не было, он высунулся из люка и тут же был убит 5 пулями, выпущенными из немецкой штурмовой винтовки.[403] Был известен также русский лейтенант Легиона Владимир Харченко. Он родился в 1897 г. в Екатеринославе. В 1915 г. он окончил Елизаветградское кавалерийское училище, откуда в том же году вышел в 12-й гусарский Ахтырский полк, в составе которого провел всю Первую мировую и гражданскую войну. За время боевых действий был дважды ранен. Эвакуировался в ноябре 1920 г. с армией Врангеля в чине штаб-ротмистра. В Париже был шофером. 1939 г. в числе первых русских добровольцев, с началом войны против Германии, поступил в Легион. Один из основателей «Союза офицеров-комбатантов французской армии». Покончил с собой 5 декабря 1953 г..[404] Другим известным русскоязычным офицером во Французском легионе стал лейтенант Аракелян. Он приехал на Салоникский фронт молодым офицером Русского экспедиционного корпуса, где находился в течение 1916–1919 гг. После Первой мировой войны жил во Франции. В 1939 г., после вступления Франции во Вторую мировую войну, записался в 6-й полк Иностранного легиона, в котором служил до конца 1945 г. За боевые отличия имел ряд французских наград, в том числе стал кавалером Французского Военного Креста, а 12 мая 1960 г. награжден генеральным секретарем Общества Французских офицеров-комбатантов высшей наградой Франции — орденом Почетного легиона.[405]

Документы

Воспоминания донского казачьего офицера Матина Николая «О службе в Иностранном легионе в Алжире, Тунисе и Сирии».

Эти мемуары были начаты в 1922 г. и закончены в 1927 г. Воспоминания Николая Матина, донского казачьего офицера, в ноябре 1920 г. ушедшего в эмиграцию в составе армии Врангеля и оказавшегося во французской армии, являются очень важным источником для исследования истории россиян во Французском иностранном легионе. Здесь содержатся важные сведения относительно жизни этого подразделения в Северной Африке и Сирии. Этот документ хранится в Государственном архиве Российской Федерации: ГА РФ. Ф.5881. Оп.1. Д.386. Лл.1- 25.

Я — офицер русского войска. Меня знают слишком много офицеров — вплоть до высших, чтобы мои очерки о русских в Иностранном легионе могли возбудить подозрение в правдивости всего того, что каждый русский, быть может, когда-нибудь прочтет. Легион — особый мир. Особое государство. Со своим правовым порядком — отличающимся от всякого другого, со своим бытом — едва ли где-нибудь еще повторимым, со своими подвигами и «преступлениями», о которых мало кто знает. Вот этому особому миру и жизни в нем многих сотен русских и посвящаются мои очерки.

В конце декабря 1920 г. я стал легионером. С середины 1921 г. я — в первом кавалерийском полку Иностранного легиона. С этим полком, с этой своеобразной семьей, я пробыл до марта текущего 1927 года. Шесть лет и два месяца. И в эти две с лишним тысячи дней: карьера до бригадира, бои — после каждого — несколько свежих русских могил, дезертирство, каторжные работы — в свинцовых рудниках, — снова Легион, и наконец, после тяжелого ранения, — освобождение и… сорок четыре франка пенсии. В конце декабря 1920 г. наша партия, в количестве шестидесяти двух, преимущественно, казаков, погрузилась на один из коммерческих французских пароходов в Константинополе, и мы, не задерживаясь, отправились к будущему месту нашего служения в Африку. Не буду описывать нашего душевного состояния, так как, вероятно, каждый испытывал то же, что испытывали мы, когда покидали родные края на долгое время. Одно, что успокаивало нас, это то, что мы едем в Африку, где будем иметь возможность видеть на свободе диких зверей и даже охотиться на них, иначе мы не представляли себе службу в Иностранном легионе. Да и сами французы говорили нам, что наши обязанности будут состоять исключительно из охраны караванов и защиты жителей от диких зверей. Восьмидневное путешествие на пароходе было сравнительно спокойным, за исключением сильной качки, которую пришлось перенести около Порт-Саида. Кормили очень хорошо, но денег не давали, хотя и было обещано выдать нам аванс в счете пятисот франков премии, положенных по контракту. На восьмой день мы приехали в Марсель — главный распределительный пункт. Уже при входе нас во французские воды отношение к нам со стороны французского начальства заметно ухудшилось. В Марселе нас ожидала уже французская военная команда, под конвоем, коим мы были препровождены в знаменитую крепость Сан-Жан. В крепости, в тот же день, произошло первое столкновение с французами: не дав нам отдохнуть, после дороги, нас с места же заставили подметать и белить крепость. По просьбе казаков я, как немного знающий французский язык, пошел к сержанту и больше жестами, чем языком, объяснил ему, что мы устали и хотим отдохнуть, на что он в резкой форме заявил, что мы не должны забывать, что находимся на французской военной службе и неповиновение повлечет за собой строгое наказание. Передал казакам слова сержанта, нами было решено на работу не идти, за что я и еще четыре казака-офицеры немедленно были арестованы и посажены в карцер. Таким образом, французы дали понять, что мы продали себя за пятьсот франков и право какого бы то ни было голоса не имеем. В Марселе нас держали, как арестантов, кормили уже не так, как на пароходе, и абсолютно никого из крепости не выпускали. Таким образом нас держали четыре дня. На пятый день мы погрузились на пароход и поехали в Оран — порт в Северной Африке. В Оране, под сильным жандармским конвоем, погрузились в поезд и отправились в главный штаб и распределительный пункт в городе Сиди-Белабес. Настроение заметно сильно упало у всех, почти всю дорогу молчали, и только изредка делали замечания, что мы подписали контракт, не зная, какой, и что французы своих обещаний не держат. Обещали же очень много, а именно: жалованье, на всем готовом, сто пятьдесят франков, премия пятьсот франков, и по окончании контракта пяти лет получали по пять тыс. франков. Самое же главное — это условие жизни: охота, охрана, легкие занятия и все. Но были обмануты во всем, кроме премии, которую мы получили: двести пятьдесят франков — по приезду и двести пятьдесят франков — через четыре месяца. По приезду в Сиди-Бель-Аббес мы были разбиты по взводам, но в одной роте. Конечно, начались расспросы, как и что, и узнали от казаков, приехавших на две недели раньше нас, что французы нас обманули, жалованье получают только двадцать пять сантимов в день, что «охоты» они дожидаются уже две недели и отношение со стороны французов — очень скверное, в особенности к офицерам. Все-таки не хотелось верить в плохое и мы думали, что это только временно, что впоследствии будет хорошо, но, к сожалению, улучшения жизни пришлось ждать в течение всей службы — но напрасно. На другой день нас повели на медицинский осмотр. После осмотра, в течение всего дня, нам дали отдых. Дальше пошли занятия и всевозможные работы изо дня в день. Такая жизнь продолжалась в течение шести месяцев. Через шесть месяцев французы начали формировать кавалерийский полк, кадрами которого были большинство казаков, в том числе и я. Полк формировался в Тунисе, в городе Сус. Эскадрон, где находился я, был отправлен в небольшой арабский городок Гавсу, расположенный недалеко от Сахары и итальянской границы — Триполитании. Там, при колоссально высокой температуре, мы несли сторожевую службу и, своим чередом, велись занятия. Непривычные к такому жаркому климату, многие заболевали. Служба с каждым днем становилась все тяжелее, и среди нас началось массовое дезертирство. Бежали по два-три человека, бежали, сами не зная, куда, лишь бы уйти. Правда, многим удавалось скрываться по несколько недель, и даже были случаи, что переходили границу, но это было очень редко, в большинстве же случаев их ловили, отдавали под суд, а дальше, в лучшем случае, сидели в тюрьме от шести месяцев с принудительными работами, без зачета срока службы. Мне тоже пришлось побывать на каторжных работах в течение четырнадцати месяцев, хотя был приговорен к трем годам, но благодаря амнистии сидеть весь срок не пришлось. Об этом я напишу после более подробно, так как само дезертирство имело иной характер и процедура французского военного суда очень интересна, что займет много времени. Помню, был такой случай: я был в карауле, расположенном на границе Сахары. Пост от поста находился на расстоянии семи километров. Регулярно от каждого поста высылалось по одному человеку, друг другу навстречу. Таким образом, приходилось проходить по 3 с половиной километра каждому до места встречи. Была моя очередь. Взяв карабин, я отправился. Пройдя около километра, я увидел, что через мой путь движется какое-то чудовище. Первая моя мысль была, что это — крокодил. Откровенно говоря, я струсил, и даже основательно. Пройдя еще несколько шагов, я убедился, что зверь меня не боится и даже, наоборот, остановился, как бы разглядывая меня. Не раздумывая долго, я повернул назад, на свой пост, и заявил начальнику поста, что не могу идти, так как на дороге — крокодил. Сейчас же весь пост во главе с начальником поста пошел к тому месту и нашел там зверя. Бригадир Штиллинг (начальник поста) подошел к зверю, очень долго его рассматривал, на что зверь не протестовал, так как, благодаря глубокому песку, он с трудом мог двигаться, потом снял байонет и приколол «крокодила». Оказалось, что это самая простая сахарская ящерица, длиной в 1 метр 60 сантиметров, и к тому же очень съедобная. Несмотря на то что я тоже принимал участие в трапезе этой ящерицы, мне все-таки пришлось отсидеть в «призоне» 15 дней за самовольное возвращение на пост. Наказание было слишком суровое, и вот тогда-то у меня зародилась мысль бежать, но бежать не как другие, а более основательно и наверняка, даже если бы и пришлось поставить на карту жизнь. Недостаток воды и пищи — явление в Легионе обыкновенное, но в моей голове не вмещалось, как